привороты для дамы треф-9

-У меня сюжет. -Сделай без сюжета. Афанасий стер со лба пот, продолжил: -Невозможно! Нельзя быть такой глупой! -Ты говоришь совсем, как моя мама. Она вообще велит держаться от тебя подальше. -И мама твоя, знаешь кто?.. -Тебе бы лучше мамину «фотку» сделать. -Позже. В гробу. -Ты так зло говоришь, что я тебя боюсь. Пришлось начать сначала. Афанасий поставил на стол самовар, открыл коробку шоколадных конфет. - Ешь. -Это я могу. Могу всю коробку съесть, если хочешь. Понимаешь, Афоня, ты не обижайся, я готова ради тебя и твоего искусства на все, но раздеться не могу. И тем более при свете. -А без света? -В полной темноте? -Да. Пожалуй. -И ты выйдешь? -Обо мне вообще не думай. Я художник. Это как врач. Ты у врача была? -Я здоровая. -Очень жаль. 50

-А ты бы, Афоня, в туберкулезную больницу попросился: там бы и поискал подходящую натурщицу. -Я на тебе свой выбор останови, это ты понять можешь? Ты кого хочешь разговорами в тупик заведешь. Я сейчас фотоаппарат готов разбить. -Разбей, Афоня, разбей… и будем в темноте чай пить с конфетами. Мне с тобой так хорошо, ты не знаешь, как… И мне всегда интересно слушать твои рассказы о художниках, об этих самых «ню»… ну, которые не стесняются… Ты такой, Афоня, начитанный и культурный, что мне иногда кажется, - ты только не обижайся, пожалуйста, - что у тебя что-то с головой не в порядке. Я не то хотела сказать. В общем, я согласна раздеться до гола, если ты уйдешь в другую комнату, а в этой занавесишь окна. Ты ведь все равно от меня не отстанешь? -Не отстану. -Только, чур, не подглядывать, не входить без стука. - Хорошо. -Я дверь запру, - предупредила Юля. - Согласен. 51

Ждать пришлось минут пять. Афанасий спросил через дверь: «Чего ты возишься, точно качан капусты? Чего ты там с себя снимать собираешься, уж ни кожу ли?.. Кожу оставь…». – «Рано еще». – «Невозможно». – «Еще минуточку». На самом деле прошло еще целых пять минут. Потом вдруг на очередное требование «пошевелиться» Юля не издала ни звука. Афанасий приоткрыл дверь. Луч света спугнул лежащую на кровати девушку. Она спрятала голову под простынею. Было слышно ее неровное дыхание. Афанасий, не выпуская фотоаппарата из рук, прошел к стене. Дверь, подгоняемая пружиной, со скрипом встала за спиной на место. Он чертыхнулся, споткнувшись о туфли, затем сел на край постели, и положил фотоаппарат на придвинутый к изголовью стул. Попытался сорвать простыню с юной натурщицы, но она вцепилась в нее ногтями. Тогда он применил другой прием, и, подсовывая руку с боку, коснулся-таки нагого тела. Юля не препятствовала. Она притворилась спящей. -И отлично. Ты уснула? Ответа не последовало. И Афанасий подумал, что если ей так легче, то пусть так оно и будет. 52

Он принял эту игру. Он медленно, чтобы не спугнуть мгновение, стал разворачивать Юлю. Несвежая простыня с шипением отползла в сторону и открыла полуобнаженное тело. На девушке оставались трусики и бюстгальтер. Она лежала на животе, и Афоне пришлось ее перевернуть, чтобы добраться до застежки. Справился он и с трусиками, правда, пришлось повозиться с тугой резинкой. Юля из последних сил прижималась к матрацу, пока он стягивал белье к ногам. Она так и не издала ни звука, хотя он чувствовал, что дыхание ее готово взорваться и затем уж провалиться под землю… Нет, все-таки художника от врача отличает не только отсутствие стетоскопа. Художник в такие моменты теряется и уступает страсти. Афанасий почувствовал себя беспомощным. Он провалился в эту искусственно созданную ночь с желанием свойственным в такой ситуации обыкновенному нормальному мужчине. Он попытался включить свет, но Юля тихо сказала: «Я готова, но пусть не будет света… Пожалуйста, возьми меня так, как этого хочу я… У меня до тебя никого не было…». Снимки-щедевры получились потом. Потом, когда она к нему привыкла. Но он ещё долго 53

жалел, что упустил, как фотограф, тот первый и неповторимый момент, когда ею душой правило смятение, когда она еще опасливо противилась невидимым, уводящим в послушание ниточкам кукловода-искусителя. А она была уверена, что вовсе это был и не кукловод, а самый прекрасный и желанный «господин соблазнитель». Когда это было? В июне. Да, точно, в начале июня. Он срубил в лесу елку, принес ее в дом. Они вместе ее нарядили. А потом он начал «фотосессию»… Она пила шампанское. Улыбалась. Было утро. Солнце, точно запутавшись в гамаке, качалось на ее ресницах,. И было светло. Очень светло. Она уже не боялась света и звуков. Она ходила по комнате обнаженной. Выглядывала в окно, бесстыдно строила рожицы проезжающим мимо водителям. Ее заслонял теряющий краски и цветы придорожный куст сирени, но не будь его, она бы не стушевалась, ведь Афанасий учил: запреты это ненужная, фальшивая ре- тушь, и никому неизвестно, каким будет завтра мир, что станет с телом, которому поклоняется сегодняшний язычник и грешник… 54

Наверное, он был наказан. Хотя, как можно наказывать за страсть, за упоение прекрасным?! На ком сейчас эта мантия бездушного судьи, которая сделала его, Афанасия, калекой?! Кто взял на себя право карать уродством и беспомощностью?! Не верится, что это был Бог. Бог бы не посмел лишить зрения архитектора мироздания, выколов ему глаза лишь за то, что оно обнажено, подобно женскому телу. Карает не Бог, а случай и пьянство… Юлька исчезла. Она повзрослела и переехала с родителями в город Королев. Они купили там квартиру. В Подмосковье осталась жить бабушка. Она была еще не старой и неплохо справлялась с деревенским хозяйством самостоятельно, вот Юлька и не баловала ее своими посещениями: наведывалась все реже и реже. Афоню она забыла в первый же месяц после новоселья. Понятно: новые знакомства, новые друзья, а ведь он в то время был еще парнем хоть куда, и девчонки залетали к нему на огонек с постоянством бабочек. Каждой хотелось получить на память художественную фотографию, а, может быть, и прославиться на весь мир. Убеждать их в этом было легко и 55

приятно после того, как он получил за серию «ню» первую премию в Вене. А вот Юле слава была уже не нужна. Она ею пресытилась, и теперь ее больше занимали дела земные... Скороспелая любовь. Неудачное замужество. Развод. Обида на жизнь. Время прекрасных разочарований закончилось… Если убрать лишние причитания, уж и не знаешь, право, во что и в кого верить: в проведение, в высшую силу – Отца, Сына и Святого Духа или в Сатану с опухшими глазами. Видимо, это он повёл бровью, в то утро, когда она попала под машину… Долгое лечение не дало результатов, и Юле пришлось пересесть в инвалидную коляску. Девушка вернулась в Подмосковье, и теперь за ней ухаживала бабушка. Юля была все такая же веснушчатая и юная, только глаза подернулись ряской одиночества, глубоко запали, будто провалились в прошлое, заострив овал лица. Афоня, пережидая дождь и перелистывая альбом с цветными фотографиями, собирался с силами, чтобы навестить свою Ню. 56

Туча побледнела, и ветер отбросил ее долой, точно это была простыня с его кровати. И выглянуло стыдливое солнце. Афоня швырнул пустую бутылку в кусты, взял со стула фотоаппарат, и, опираясь на палку, пошел в сторону Юлиного дома. Ноги подкашивались, а дряблые мыски кожаных ботинок с трудом отрывались от скользкой травы. Афанасию очень не хотелось выглядеть больным и беспомощным. Шатаясь из стороны в сторону от привычной боли, он делал вид, что в его разбитой недугом походке повинен господин Бахус. Афанасий, предвкушая азарт забытой игры в «фотосессию», мысленно переносил Юльку на кровать, и сожалел лишь о том, что в постели будет похож на лежащего кверху брюхом таракана, а она опять будет барахтаться под простыней, стыдясь своего покалеченного в аварии тела… А потом он предложит ей руку и сердце, вернее то, что от него осталось… 57

ЗУД Держались крещенские морозы. Земля и асфальт превратились в сплошную ледышку. Но четвертинка окна в квартиру Брыкиных была открыта. Морковь Петровна, накинув на плечи мужнин тулуп, ходила взад-вперед, придумывая, какую бы еще каверзу подбросить соседу с верхнего этажа. Голова ее мерзла: овечий парик почти не грел. Даже рукам было зябко, не говоря уже о родной, сотню раз латаной дешевыми кремами и лекарствами коже. Испытывая зуд, Морковь Петровна в кровь изранила обвисшую грудь и ягодицы. Зеленка не помогала, а только пачкала наволочки и простыни. Она чувствовала, как из- за остатков струпьев устраивают на ее теле сражения невидимые, так называемые «ковровые» паразиты, которых полно в любом цивильном доме. Ей не спалось и по другой причине: раздражала поставленная под самые окна новенькая «Волга». Она портила весь вид. А стоило закрыть глаза, выхлопная труба машины превращалась в крематорий. В тот момент 58

Морковь Петровне казалось, что ее бреют наголо и кидают вместе с партийным билетом в газовую топку. Пожилой женщине, коммунистке со стажем, такое не вынести! Иван Прохоров, владелец «Волги», уже третью ночь не смыкал глаз. Он мечтал подкараулить ненавистную старуху и размозжить ей голову. Для этой цели он запасся стаканом с вороньими фекалиями. От нервного зуда его трясло. Он боялся одного: промахнуться, пустить кал не по назначению… Люди разбаловались! Люди перестали бояться общественного порицания. Власть развращена самолюбованием и бездействием. Она не реагирует на сигналы. В отделении милиции ей отказались помочь в привлечении к ответственности владельца «Волги». Она и не много-то просила для засранца: пятнадцать лет строгого режима. Не поддержали, «отфутболили» в ГИБДД. В прежние бы времена за одну только езду на таком автомобиле могли «поставить к стенке». Дорожная полиция, куда она обратилась по телефону, посоветовала выспаться, а утром справиться в ближайшем психоневрологическом диспансере, в каком 59

государстве мы живем, а лучше – обменять квартиру на пальму. Жить стало худо. Стариков не уважают. Муж, накушавшись паленой водки, третий день не может голову от подушки оторвать. Может, и умер уже. А как проверишь, если в доме даже градусника нет?.. Сама же Морковь Петровна слезами обливается: давеча купила в подземном переходе очки с диоптрией, а они оказались «левыми», то есть обе линзы – на левый глаз. Но обидно другое: никого ведь бедой не разжалобить. Черствость повсюду: на трамвайной остановке, в самом трамвае, в кабине водителя, на подножке, даже над оголенными проводами. Бога как не было, так и нет! Он бы не допустил разврата и бессердечия. Что-то случилось! Маньяки и серийные убийцы разгуливают по телеэкранам, а их подражатели растрачивают силы под одеялом… И все поют. Все: от мала до велика. От звона гитар и голых бездарных жоп лопаются барабанные перепонки. Учиться игре на скрипке и муторно, и долго. И это не хлеб с маслом. А как бы хотелось послушать Баха, а потом выйти на улицы с красными флагами и 60

закидать все эти автомобили, всю эту элитную жизнь бутылками с зажигательной смесью!.. Почему одним – все, а другим ничего? Почему никто на старости лет не подаст в постель хоть немного роскоши? Разве она не заслужила? Хорошо, пусть на всех не хватило роскоши, а – справедливости, что, ее тоже нет? Почему, наконец, отменили бесплатную «Жалобную книгу», профкомы, собрания, культпоходы, соцсоревнования, это великое уравнение с одним неизвестным под названием коммунизм… Холод бегал по позвонкам, будто кто-то перебирал их, как четки. Но закрывать окно Морковь Петровна не спешила. Она подняла с полу пустую бутылку, прицелилась, и метнула ее в ненавистный кузов машины. Послышался треск лобового стекла. «Неужели попала?» – Подумала глуховатая женщина. На минуту ей полегчало, но сомнения остались, все-таки с тех пор, как она успешно сдала норму ГТО, прошло довольно много времени – почти целая жизнь. Надо было проверить мишень. Морковь Петровна нашла в прихожей старые валенки, буквально затолкала в них 61

коченеющие ноги, затем сняла с вешалки шарф и шапку, словом, нарядилась неприметной матрешкой. Когда-то на нее засматривались мужчины. Ей, как ударнице труда, к праздникам полагались стихи в стенной газете. Сделать это было легко: «Морковь» легко рифмовалась со словом «любовь». Волшебное было время! Теперь оно прошло. Мозг зудел… Морковь Петровна перекрестила мужа, проронив над ним скупую слезу, вышла на улицу и, завернув за угол дома, окочурилась. Она умерла от переохлаждения адреналина в крови, не дойдя всего несколько метров до покалеченной «Волги». ВТОРОЙ КРУГ Звучит ария Нормы из оперы «Норма», «Саsta diva». Беллини. …Вот ты сказала: «Пусть все останется в прошлом»… «Останется» не значит, что исчезнет. Нет, ты этого не хочешь. Пусть все существует. Все, все? Здорово! И любовь, и 62

страсть?.. И годы, и мгновения?.. Здорово! Я думал, что ты все заберешь с собой. Но тебе уже ничего не нужно. Ты устала. Или у тебя всего предостаточно в том будущем, куда ты ушла? Счастливая, ты смогла туда заглянуть. Завидую твоей воле и воображению. А я?.. Я не поспеваю даже за прошлым. И все же я бегу тебе навстречу… через наше прошлое. Мне обязательно надо туда вернуться, чтобы сделать верный шаг, а затем и второй круг… Физически это невозможно. Эта марафонская дистанция мне не по силам. Ты спросишь: «Да что было хорошего в том прошлом»?.. Не согласен. А люстра с пропеллером под потолком? А бронзовый подсвечник старинной работы? Ты раз в неделю убирала с него влажной тряпочкой пыль, а патина продолжала старить металл. И это похоже на Воскресение… Мы иногда зажигали свечи. По праздникам. Ты сидела на ковре совершенно голая, обняв колени руками. Пламя, как пушистый котенок, ласкалось у ног. Отсветы играли в капельках воды, оставшихся после душа на завитках волос. Мне казалось, что под сводами пещеры 63

огонь исполняет танец «журавля». Такой танец есть у делосцев. Молодые люди в определенном ритме делают запутанные фигуры, а потом становятся в обычном порядке, в подражание сбитым движениям и извилинам лабиринта. Когда-то Тесей исполнил его вкруг Рогового алтаря, сложенного исключительно из левых рогов животных. Я лежал рядом, позади огня, но мысленно я был впереди. Я созерцал тебя чуть раньше. Жезл мой был вскинут вверх. Ты смеялась и говорила: «Тебе бы еще пальмовую ветвь и венок». Да, наверное, я был похож на глашатая Фалеры, который принес горожанам весть о гибели царя Эгея. Кто-то из них горевал, кто-то радовался, и готов был надеть на него венок. Венки были приняты. Но место им нашлось лишь на самом жезле. Это не оскорбляло ничьих чувств. И до сих пор венки одевают не на глашатая, а на его жезл. Крик «элэлей!» издают те, кто жаждет победы, а – «увы!» – те, кому не повезло. Но тебе этого не понять. Это из Плутарха. И я не радуюсь, потому что, когда мы расстались, 64

ты выбрала люстру с пропеллером. Я хотел тебе сказать, что ты прогадала, но ты бы мне не поверила. Пусть в твоем новом доме будет светло и прохладно жарким вечером, когда напротив тебя будет сидеть другой… Романс Неморино из оперы «Любовный напиток», “Una furtiva lacrima”. Доницетти. Я слушаю музыку. Я не могу ее не слушать. Это мои круги. Они возвращают меня в прошлое без всякого труда. И мне уже не кажется, что я сделал неверный шаг. Но если я когда-нибудь его сделаю, то обязательно в том же направлении… При пустом зале, при потухших свечах, только на бис… Никаких «элэлей», никаких «увы»… Мне не нужно суждение толпы… Не я, а моя душа разгоняется до скорости света, а затем, превышая ее, улетает далеко-далеко, смотрит вниз и видит одних только мамонтов. И дело вовсе не в свойствах времени и пространства. Просто Человека еще не существует… Белые лилии в белом вине. Я откупорил бутылку. 65

Шестую. Если я в мире еще существую, Что же не вспомнишь И ты обо мне? Белый декабрь задувает свечу. Звезды летят мимо урн, как окурки… Кто-то похлопал меня по плечу. Нет, показалось: Снежинки на куртке. КОПИТЕ ДЕНЬГИ Всю ночь среди цветов спала змея, но кто наутро догадывается об этом? Леонид Андреев Обручальное кольцо спит на пальце, ветер – на листе кувшинки, облако – на ладони… Объятья Лапина заняты: он поочередно обнимается то с миловидной девушкой, то с бутылкой. С Леной он познакомился недавно, и знал о ней только то, что живет она в Подмосковье, а 66

учится в медицинском. Лет ей – семнадцать, курит, три года назад была невинной. Сломалась после уроков физкультуры по воле школьного учителя Адалина. Он вывел ей за год «пятерку», обещал жениться и увезти на Кубу. Помешали международные события и семейное положение Николая Антоновича: он был женат. Впрочем, Николай Антонович вручил ей как-то на «большой перемене» конверт с одиннадцатью рублями и исчез навсегда. Лена какое-то время страдала. Но недолго. Два, может, три дня. Она спешила жить, да и жизнь поторапливала ее. – Забудем, – сказала она, и больше ничего о себе не рассказывала. Этого и не требовалось: девичьи истории одинаково безадресные и банальные. Сейчас Игорь готовился произнести божественные слова. Но через рот они не шли. Его тошнило. Он разговаривал глазами, так ему было удобней. И в глазах его не находило себе место преломленное смятение. Его кидало в жар. Он наклонялся к ее груди, чтобы утолить жажду. Капельки пота сушили язык. Сердце дребезжало, точно стакан с металлической 67

ложкой на столике купейного вагона. Возбуждение не проходило. Его рубашка висела на суку. Ее трусики затерялись среди травы. – Наскребешь мне на обратную дорогу? – Она поспешно одевалась и собирала вещи. – Не уходи. Поваляемся. – Просил Игорь, прыгая на одной ноге и пытаясь попасть в штанину. – Не могу. Мамка ждет. – А завтра? – Завтра? – В задумчивости чиркнула по губам помадой, – Годится: завтра, так завтра. Не провожай. Копи деньги. – А мне хотелось. Мне нужно тебе столько сказать… Я провалился в гущу снов. Ты терпкая. Ты куст сирени… – Не пей больше. Хорошо? – Ты знаешь, я никому не нужен. А ты, а ты… – Игорь заплакал, стирая рукавом рубашки слезу. И вот уже Елену скрыла густая листва. Лес запахнул полы одежды. Только сейчас Лапин заметил, что уже стемнело… и с пальца исчезло золотое обручальное кольцо. 68

ЧАЙ С БРИЛИАНТАМИ ВПРИКУСКУ Крохотный закуток из стекла и алюминиевых прокладок в павильоне «Культура» на ВВЦ. Это – арендуемый Берсентьевым островок для ведения бизнеса. Витрины плохо защищены даже от ветра. Взломщик по природе, он пробует на прочность каждую щель. Вся конструкция держится на соплях: детали – из дерьма, документация – на «честном слове», но золото блестит, блестит – и точка! Трупов пока нет: налетчики не успели въехать в ситуацию. Модное занятие рэкетом усыпило их бдительность. Они не успевают собирать дань с ежедневно плодящихся лохов. Такой урожайный год! Подключают жен и детей. В глубине витрин, на черном и красном бархате подарочных коробочек – кольца с бриллиантами, серебро и откровенная бижутерия. Полки уставлены антиквариатом и эмалированной посудой. Изделия фирмы «Фаберже» и ночные горшки умело путают придирчивый взгляд покупателя. 69

- С ума сошли! Вы павильон в скобяную лавку превратили, - начинает обход своих владений директриса. – Убрать! Убрать немедленно! -Лариса Тимофеевна, не вопрос – исправим. Хотя, судя по установкам, теперь все можно, что раньше было нельзя. -Не надо передергивать. -Не будем. Как скажете. Это отдувается Борис Сергеевич. Он честнейший человек, добряк-тяжеловес, но не обделен наглостью. Хотя, вполне может быть, это гипертрофированная черта предпринимателя. Он великолепный зазывала. Смотрится за прилавком респектабельно, речь его доверительна и проста. Вам, в доме ни к чему, вроде бы, три одинаковых ведра с белыми ромашками по синему полю, но, верьте, от него вы уйдете с шестью, лишь бы не смотреть ему прямо в глаза. Во взгляде - какая-то подкупающая правота, знание жизни и сила убеждения. В доперестроечное время Борис Сергеевич торговал книгами на черном рынке. Но время всероссийского дефицита на этот товар закончилось. Читать книги стало немодно, и их 70

оставили в покое. Доходы от редких продаж были мизерными. Пришлось переквалифицироваться в коммерсанты. Положение Бориса в фирме – никакое. Он просто «уболтал» хозяина, и ему было позволено на определенных условиях торговать гжелью и янтарем. Пользуясь бесконтрольностью, он по своему усмотрению расширял ассортимент. На замечания типа «продукция не нашего профиля», «побойтесь Бога, ведь унитазы ничего общего с «ювелиркой» не имеют», уклончиво отвечал: «Смотря с какой целью посещаешь туалет: а вдруг приспичит…». С утра за золотыми украшениями идут алчущие: пожарники, налоговики, санитарные врачи, эпидемиологи, кришнаиты и прочая нечисть. Каждому – дай. Пожарнику – за то, что кипятишь чай в архитектурном объекте, имеющем историческую ценность. Налоговому инспектору – от души. Зубному врачу дай за то, что у тебя нет справки от венеролога, венерологу – за то, что он тоже врач. 71

Пожилой мужчина в кепке предъявляет фотографию фронтового друга: -Дайте, сколько можете. Товарищ скончался. От Москвы до Берлина прошел. Сирота. Власть довела – хоронить не на что. Продавщица Таня замечает: -Вы и в прошлом году приходили к нам с фотографией этого сироты. Товарищ, и вам не стыдно? Подходит бабушка со сломанной клюкой: -Детка, пособи старушке. Дай-ка мне вот ту палочку с полки. Моя, вишь, совсем поистерлась. -Бабушка, это антикварная трость. – Терпеливо объясняет продавщица. – Девятнадцатый век. Ручка из серебра. Она стоит двести долларов. Давайте я вам лучше дам денег? -Денег. Да, денег… и тросточку. -В матерчатом проеме, - только занавески отделяют офис от прилавка, - появляется хозяин: -Дайте ей эту трость. 72

-Она же денег стоит! – Вставляет Борис Сергеевич. – Завтра же справку об инвалидности принесу. -Ничего она не стоит: крашеный пень и… фальшивая проба. Старушку сменят блаженный. Просит денег. Ему дают пятьдесят рублей. Он недоволен: -Мне мама такие бумажки не велит брать. Мне много денег надо. Вы богатые, а мы бедные. Мама в постели лежит. Она болеет. Она вас проклянет, и вы разоритесь. Мне все по сто рублей дают. Это по честному. Белый пароход прилетит на новый год. Кошечка лапкой рыбку гладит… а у мальчика коготки под шубкой… Мама не велит с девочками в баню ходить… Она меня сама моет… В кошелечке должно быть много денег, а то глазки треснут и пуповина развяжется… В уме Татьяна подсчитывает, сколько же убогий с мамочкой в месяц денег заколачивают, но отказать боится. -Спасибо, - говорит Федя, - нынче карусель – завтра кисель. Колесо – к счастью, дорога – к несчастью. И продавцов трясет. Они ищут в словах тайный смысл. 73

Татьяна вобрала голову в плечи, одернула коротенькую юбку, доверительно шепчет Борису Сергеевичу: -Сегодня не буду мужу изменять. Не его день… -Да надоел этот дармоед! Гоните его в шею! Он больше меня зарабатывает. -Тише, беду накличете… -А я говорю, в шею! Федя молча листает лежащий на прилавке журнал. Его интересуют только цветные картинки. Ровно три секунды потрачено на толстенное издание. На лице юродивого появляется блаженная улыбка. Он получил свой допинг, и сердце его смягчилось. Теперь он счастлив. -Меня мама просила черную икру купить и устриц. Борис Сергеевич злится: -Хоть бы раз к маме на ужин пригласил. В этот момент появляется Лариса. Вопрошает: -И? И что я должна делать? Я вас просто закрою. -Лариса Тимофеевна, - оправдывается Борис, - не успели. Странники идут и идут, а 74

покупателей все равно нет, да и министр культуры, поди, еще утренний кофе принимает лежа в постели. -Ничего не знаю, знать не хочу! -Понятно. Исправим. До обеда не продано не одного изделия. Понятно: понедельник. Лариса выпросила у шефа золотое колечко для дочки, и ехала на конференцию. Борис Сергеевич попытался было поставить на прежнее место эмалированную посуду, но Берсентьев послал его куда подальше. Тот продолжал канючить: -Обидно: и Ларисы нет, и люди идут. Может, попробуем? Сергей Сергеевич отрезал: -Нет. Ставь свою громыхаловку к Николаю. У Николая Александровича была точно такая же секция. И товар схожий. И когда-то они с Сергеем Сергеевичем Берсентьевым были компаньонами. Но разругались. Николай Александрович педант, торопыга и зануда. В его секции порядок, строгий учет. Про некоторые человеческие качества говорят: «это от бога». У Николая – от другой инстанции, от ВЛКСМ. 75

Борису Сергеевичу идея понравилась. Он быстренько переместил металлическую утварь в конкурирующую фирму. А тут его личный «поставщик» приволок еще партию изделий. Пришлось Борису включить инициативу на полную. Поймав на выходе юродивого Федора, уговорил его торговать посудой при входе. Принес ему для этой цели стол и стул, а, чтобы тот не смотался с выручкой, примотал его скотчем к спинке. Процедура не вызвала у Федора никакой цепной реакции. Он получил небольшой аванс и мороженое. И, странное дело, покупатель ему доверился, он к нему потянулся. -Купи ведро жене назло. Это действовало. Люди забывали о сдаче. Они видели, они просто не могли не заметить: перед ними больной человек. Но в стране началась всеобщая свистопляска. Страна играла в какую- то новую игру без правил. Это забавляло. Несчастье это тоже шутовство. Здорово! Мы снова получили и хлеб и зрелище. Весь мир на нас смотрит и смеется, а чем мы хуже?! -Федя, бери, бери деньги! И Федя брал. Он распихивал по карманам сотенные бумажки, смеялся и декламировал. 76

Ему еще никогда не было так весело. И вдруг ему сделалось плохо. Он стал сучить ножками, клацать зубами, а изо рта у него пошла пена. Потом вместе со стулом упал на снег. Больно ушибся, но не застонал. По лбу текла струйка крови. Кто-то из толпы догадался: -Это эпилепсия. Женщина в белом платке пыталась разжать его зубы только что купленной в павильоне серебряной ложкой, пока Борис Сергеевич снимал с Федора клейкие путы. Он не на шутку перепугался. Его покинул торгашеский азарт, и теперь он был тише воды. Перевел дыхание только тогда, когда Федору стало лучше. -Федя, - сказал он, ты того… прости… а все деньги отдай маме. И приходи – будем вместе журналы смотреть. У меня этого добра дома, ну, завались. Ты понял? -Понял, - Сказал, и, оттянув указательный палец ладонью левой руки, треснул им Борю по лбу. – Тебе больно? -Да нет, совсем нет… 77

-А мне больно. Но мама говорит, что все пройдет… Этот случай потряс Бориса Сергеевича. Он чувствовал себя виноватым. Вернувшись за прилавок, сказал: -Хреново получилось. Прогуляюсь, пожалуй. Вернулся Борис Сергеевич с пакетом под мышкой, а в нем – бутылка водки и две копченые курицы. Бесцеремонно расположившись в кабинете шефа, – тот отъехал по делам, – приступил к трапезе. Ел он размашисто и неаккуратно, обеими руками запихивая жирные куски в рот. Пальцы вытирал прямо о дорогостоящую скатерть. К Борису присоединился Андрей. Андрей занимал должность коммерческого директора. С Сергеем Сергеевичем Берсентьевым находился в приятельских отношениях. Он был и кассиром, и переговорщиком, и начальником отдела кадров. - Выпьешь? -Почему – нет? Они быстро покончили с одной бутылкой, сгоняли за второй. Во время 78

перекура Борис Сергеевич расчувствовался, и ему пришла в голову великолепная мысль чем- нибудь порадовать шефа. -Послушай, - обратился он к Андрею, - а давай увеличим цену на серьги-светофоры? У меня предчувствие. - Да? -Да. Они сегодня уйдут. -На сколько? -На сто долларов. -Давай – на тысячу? - Давай. Только они успели поменять ценник, появилась покупательница. И случилось необъяснимое: она, не торгуясь, купила именно эти, давно вышедшие из моды серьги. Они лежали без всякого движения больше полугода. -Штука сверху! -Штука! Прилипла! -Имеем право? -Андрюша, это не вопрос. Тысячу четыреста долларов Андрей убрал в кассу, а на сто они отоварились в палатке уличных торговцев шестью порциями шашлыка, подозрительно дешевым шампанским, просроченной икрой и жареным 79

картофелем. На сдачу Андрей купил в павильоне «Машиностроение» вазу для цветов. -Что за дурь? -Все по честному. Пусть будет. Имеем право облагораживать рабочее место? Имеем. И, потом, разве не красивая вещь? -Ладно, если тебе так хочется. -Шеф цветы любит. Он лирик. -Вот если бы ты был нашим шефом, - по привычке искал расположения Борис Сергеевич, - мы бы так раскрутились. -Так шеф еще и не умер, вроде бы как… Ты чего предлагаешь, Борь? -Это я так, к слову. -Смотри у меня! Шеф есть шеф! Он создатель и благодетель! -Кто ж спорит-то? Отличный парень. Пусть живет, сколько ему бог отпустит. -До ста лет. -Да хоть двести, разве я против. Давай выпьем за его здоровье? -С радостью. Я его уважаю. Пришел поставщик бриллиантов. Принес в пакетике мелочь. Сотню бриллиантов, по «сотке» каждый. Приняли на реализацию под расписку. 80

И тут случилось несчастье. Татьяна, забежавшая на чай, случайно просыпала на пол сахарный песок, а Борис Сергеевич распотрошил пакетик с камнями. «Брюлики» вприпрыжку бросились догонять сладкие кристаллы. Боря тупо глянул на паркет: -Все смешалось. Крупа она и есть крупа. - Конечно. -И как быть? Татьяна виновата. Надо, чтобы шеф ее рублем наказал… Да еще и по заднице треснул: юбка у нее слишком короткая. Так нельзя. Я старый, мне плевать, а посетители отвлекаются от выставленных на продажу изделий. Во! – гжель не покупают. Когда такое было?! А Танька заберется на верхотуру, и светит оттуда трусами, будто сдается… Ее оттуда и силком не сгонишь. Так и норовит с первым встречным отметиться. Татьяна заплакала: -Неправда, неправда. Я не виновата, что у меня ноги стройные. Не заставляйте верхние полки, тогда и спрашивайте… -Не реви, - сказал Андрей. – Соберем все с пола, и будем чай пить. Сахар в воде растворяется, а бриллианты нет. 81

- Уверен? - Да. -А в водке? - Тоже. -А вдруг они фальшивые? Тогда лучше пить водку. -С сахаром? -С сахаром и бриллиантами. Я все пил, но такого не пробовал. -А если проглотим? Три доллара за «сотку». - Накладно. -Накладно. Но не языком же слизывать… В конце концов решено было собрать все с пола влажной марлей, а марлевый мешочек прокипятить и высушить. Каково же было их удивление, когда они не досчитались половины «мелочевки», но зато их взорам открылась игра камня величиною почти в карат. -Чудеса, - сказал Борис. -Не чудеса, а безалаберность, - сказала Татьяна. -А если поискать еще? – Предложил Андрей. – А вдруг найдем кимберлитовую трубку? -С ума сошли. Кончайте пить. Все про вас шефу доложу. Вы его постоянно подставляете. 82

Совести нет! Он с такими помощниками когда- нибудь распрощается со своим бизнесом навсегда. -Не каркай. -Не каркаю, а говорю. Вы его вещами, как своими собственными распоряжаетесь. Вы на чьи деньги гуляете? -Мы заработали. В эту минуту в дверном проеме появился взбешенный Николай Николаевич: -Боря, это ты своими кастрюлями мои витрины заставил? -Я. А то кто же? -А я тебе свое согласие дал? -Ну, так дай. -Не дам. -Коль, ты чего зеленеешь то? Мы и проценты обсудим. Договоримся. -Немедленно избавь меня от вторсырья. Он хлопнул дверью и ушел. -Меня здесь не любят. Андрей, дай пару стольников, да я пойду. -Пойдем вместе. Они выпили на посошок, и Борис Сергеевич посетовал: 83

-Никудышная жизнь. Нет прежней задушевности. Деньги на первом месте, а человек – на последнем. В кои-то веки собрался чайку с бриллиантами попить, а тебя гонят. И кто? Мальчишка. Я ему в отцы гожусь. Обидно. А я, между прочим, Шекспира на английском читал… Не веришь? Он прижал Андрея к груди и заплакал: -Кто мы теперь с тобой такие?.. Ну, кто?… Потом они оделись, взялись за руки и направились к выходу, напевая любимую Борину песню: «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…». ХОРОШИЕ ЛЮДИ Рубль обесценивался. Доллар – наоборот: беззастенчиво пух на русских дрожжах. Деньги носили не в кошельках – в авоськах, хранили не в банке, а раскидывали по «пирамидам», надеясь на приумножение. Население активно продавало и скупало золото. Бедные несли в ломбарды и комиссионные магазины немудреные сокровища: обручальные кольца и зубные коронки. Достававшиеся по наследству 84

украшения давно прожиты. Богатые изготавливали «цацки» на заказ. В ходу были двухсот пятидесяти граммовые браслеты, пятисотграммовые цепи, крупные кресты, украшенные здоровенными драгоценными камнями, массивные золотые «шайбы». Ювелирные магазины встречались чаще, чем булочные. Салон Берсентьева работал по подобию комиссионки. Задумывался он как выставка- продажа картин. Предполагалось, что живопись пойдет «на ура». Ничего подобного. Русская «знать» еще не была готова к духовному росту. Она только-только сменила казенные телогрейки на модную одежду. Постоянными клиентами «Голд Антика» были местные бандиты. Они курировали ВВЦ: гоняли заезжую шантрапу, улаживали конфликты между ларечниками и коробейниками, выравнивали административную горизонталь, «взаимодействовали» с милицией, в общем, занимались делом, а грабили только по выходным. Генку привлекали в салоне миловидные продавщицы и возможность отовариться 85

ювелирными украшениями по божеским ценам. С него много не брали: свой. Несмотря на прошлое, – шестнадцать лет отсидки из прожитых тридцати шести, – по своему естеству человеком Генка был незлобивым, хотя и отбыл большую часть срока за душегубство. Он горячо любил свою старенькую маму, помогал сестре, но к остальным женщинам, с которыми его сводила жизнь, относился потребительски, а порою был несправедлив и жесток. Он запросто, переспав с проституткой, мог ее избить, а потом щедро одарить, не дав себе труда задуматься над природой греха, ведь его собственное падение не интересовало ни судей, ни прокуроров. С проститутками ему было легко, ибо он понимал их преступную сущность, не менее отвратную, чем у сокамерников, с которыми провел значительную часть жизни. У любого бандита в башке есть две чаши весов, и на одной – грехи собственные, на другой – посторонние. Свои прощать проще. Генка запал на Оксану. Оксане недавно исполнилось двадцать три. Она была замужем и воспитывала двух маленьких детей. Муж ее работал в ФСБ. До 86

недавнего времени она его очень любила: и в мыслях не было, чтобы изменить. Но Геннадию она отдалась прямо на рабочем месте, за что и получила в глаз от него же. Вероятно, это погружение в крутой секс так ее потрясло, что без острых ощущений она своей жизни уже не мыслила. Она бегала за ним как собачка. Он мог ткнуть ее в лицо каблуком ботинка за то, что она, как следует, не овладела оральным сексом. Подруги удивлялись: «Дура, зачем он тебе. Засыплешься, и останешься без поддержки». – «Ему столько пришлось пережить!... Он такой хороший. Он пишет великолепные рассказы. В них он другой: нежный и всепрощающий. Ничего не могу с собой поделать. Люблю – и все»! Генка всегда появлялся в кабинете Берсентьева в сопровождении своего приятеля Сергея. Тот разваливался в свободном кресле, демонстративно отставляя ногу в сторону и давая тем самым понять, что вооружен, и пистолет давит ему на печень. Вот и сейчас он шарит глазами по стенам, поглядывает в сторону сейфа. -Кстати, Андрей, – говорит Генка, - давай мы тебя ограбим. Ну, понимаешь, по 87

договоренности: половина нам, половина тебе. Андрей не считал нужным пояснять, что все в этой фирме – его собственность: пусть думают, что он здесь только на директорской должности. -Нет. Спасибо. -Не передумаешь? - Проехали. -Тебе видней. -Мы друзья? - Конечно. Оксана выглянула из-за занавески: -Андрей, вы меня отпустите на обед? -А кто за прилавком? - Татьяна. - Хорошо. Оксана поприветствовала Геннадия, а тот глубоко вздохнул: -Вот присосалась. -Хочешь, я ее уволю? -А ну ее… Вообще-то Андрей предупреждал своих продавщиц, что за шашни на рабочем месте будет увольнять без предупреждений. Понятно, по каким причинам: уж очень велик соблазн у 88

любого пройдохи овладеть сейфом с помощью одной из сотрудниц фирмы. Бандиты далеко не ангелы, а некоторые из них не менее коварны, чем любая симпатичная оторва. Ссориться с Геннадием невыгодно: он был ценным клиентом. Да и козней фээсбэшников со стороны мужа Оксаны не хотелось иметь. Приходилось терпеть и ждать удобного повода, чтобы избавиться от зарвавшейся продавщицы. -Я свободна? – Еще раз спросила Оксана. -Обед тридцать минут. -Сергей, – обратился Геннадий к своему телохранителю, – проводи ее до машины. Ждите меня там. Они вышли. Размышления Андрея были прерваны стуком в дверь. -Войдите. – Сказал Андрей. С шумом, с восторженными возгласами и нелепыми извинениями по поводу долгого отсутствия, в кабинет вошел немолодой армянин, на всякий случай представившись задержавшемуся Геннадию: -Карэн. Не ждали? Как дела? Как бизнес, ребята? Как мама и дети? Я вам товар привез. – И, пренебрегая 89

элементарными правилами предосторожности, вывалил на стол груду колец с бриллиантами, каждое из которых было снабжено ярлыком с характеристиками и опломбировано. – Дешево оттаю. Двадцать пять тысяч долларов меня бы устроили. Чья мам, чьи дети, Андрею понять было трудно. А вот отважный жест был разгадан: Карэн сходу оценил ситуацию, и решил, что перед ним стоит богатый покупатель, которого упускать – грех. Без мозговой атаки, без включения интуиции, он не решился бы засветить изделия первому встречному. Но интуиция его подвела, а Генка, оценивая ситуацию, прикинулся лохом, у которого прямо из кармана бьют нефтедоллары, и он не знает, чем заткнуть этот фонтан. Андрей, не ломая ничью игру, сказал, что не располагает такими деньгами, что может взять изделия на реализацию, и только. -Ладно, - уступал Карэн, - двадцать четыре пятьсот, и разбежались. -У твоей мамы и детей с головками все нормально? Сказано, денег нет. Андрей армян не любил, и секрета из этого не делал. Еще тогда, после известного 90

землетрясения, оккупированные ими Подмосковные здравницы и пионерские домики, он считал потерянными навсегда, и утверждал, что татаро-монгольское иго по сравнению с набегами этих христиан – легкая диарея, не более того. Откуда у него явно магазинное золото? Наверняка, удачно обшарил родные руины. -Нам с женой деньги нужны, сказал он. Дом строим. Расходы. -О! А нам с женой – нет! – Не удержался от язвительного восклицания Геннадий. Тут же достал из кармана две тысячи долларов и передал их Андрею. – Я был тебе должен - возьми. Вид «живых» денег подействовал на Карэна. Глаза разгорелись. Он спросил: -Может, отберете что-нибудь для жены? -Я все беру. -Я понижусь. -Зачем? Не вижу смысла. Цена нормальная. -Вы поближе посмотрите. -У меня очки в офисе. Кстати, и деньги тоже. Я вас приглашаю к себе. Там и расплачусь. – Добавил, видя некоторое сомнение в глазах 91

Карэна. – Батенька, я с собой миллионы не ношу. Переминаясь с ноги на ногу, не зная, как поступить, Карэн обратился к Андрею: -Человек-то хороший? - Отличный. Вы оба отличные ребята, но, договоримся сразу, я не несу ответственности за сделки вне этих стен. -Но он хороший человек? -Оттого, что ты десять раз переспросишь, он хуже не станет. Только Андрею было заметно, как у Геннадия чешутся кулаки. Если бы он сейчас добавил к сказанному, что стоящий перед ним хороший человек уже убил одного такого неплохого парня, кстати, армянина по национальности, не известно, как бы развернулись события дальше. Но он промолчал. Из принципа невмешательства в чужие дела. Честно говоря, было не очень-то понятно, что двигало опытным Карэном, когда он без всякой подстраховки согласился на прогулку с Геннадием. Возможно, подкупал презентабельный вид покупателя, дорогие 92

золотые часы на запястье, а еще и невозможность заранее подготовить «подставу». Уже через минуту стало ясно, на что надеялся Карэн. Он когда-то был боксером, и не успел, как оказалось, утерять навыки бойца. Он орал, влетая с шипением и свистом в офис: -Караул! Ограбили! - И демонстрировал только что выбитые зубы, - на ладони их было три, - Меня чуть не ограбили! -Так «чуть» или все-таки целиком? -Ты говорил, что он человек хороший. -Для кого-то хороший, для кого-то нет. Я не господь бог, не мне вас судить. -Ты не видел! Нет, ты не видел! Это ужасно! Они налетели вдвоем. У одного был пистолет. Они сняли с пальца кольцо, но то, что было за пазухой, я не отдал. Хотел уже отдать, но меня свалил страшный удар. А, по сути, этот удар и помог мне улизнуть. -Хорошо еще, что легко отделался. -Издеваешься? А зубы, а кольцо? -Ничем не могу помочь. -А ведь ты его знаешь. -Точно. Бывает здесь. Имя его ты и сам слышал. А больше – ничего. 93

-И второго ты знаешь. -Второго точно не знаю. Их тут – знаешь, сколько орудует?! -Я в милицию пойду. - Иди. -Ты подтвердишь? Только скажи, что у меня одно кольцо было, и я принес его тебе на продажу, а потом ты меня познакомил со своим другом, который… -Который зря тебя не убил. Учи свою маму, понял? -Зачем ты так? -Слушай, вали отсюда. -Хорошо, но я еще вернусь кое с кем. И я должен от тебя позвонить. -Ты мне ничего не должен, а я тебе. Карэну явно нечего было сказать в милиции, ведь тогда пришлось бы рассказать о происхождении ювелирных изделий, о попытке их незаконной продажи. Он это понимал. Он понимал также, что и рассчитывать на покровительство воров в законе трудно, когда тебя предупредили русским языком, что за сделку вне конкретных стен фирма ответственности не несет. 94

Андрей все-таки разрешил ему позвонить по телефону и вызвать такси, после чего вежливо указал на дверь: -Жди в коридоре. Там и охрана есть от инкассации. Там нормально. С меня на сегодня достаточно. -А, может, ты мне оплатишь хотя бы расходы по восстановлению зубов? -Это не ко мне. Это к Геннадию. Извини. Он засобирался: -Куда-то выбитые зубы задевались. Ты их в сейф случайно не положил? -?.. Я их, точно, не брал. ?.. -Ну, извини. -Извиняю, - сказал Андрей, закрывая за гостем легкую фанерную дверь. ЗОЛОТО ДЛЯ ЕЛЕНЫ Торговать золотыми изделиями опасно, но весьма прибыльно, если хорошо владеешь рынком: знаешь, какой товар пользуется спросом, где его можно купить дешевле. Одно время «в ходу» были тоненькие, небольшие по весу цепочки. Поставлял их 95

Берсентьеву подмосковный завод. За них можно было брать двойную цену. Люди охотно вкладывали деньги в золото. Им казалось, что это самый надежный способ отгородиться от инфляции, а еще, - не дай, конечно, бог, - коль наступят совсем уж черные дни, - будет что заложить и продать. Татьяна высунула голову из-за шторы: -Может, будем собираться? -А сколько времени? -Скоро пять. -А точнее? -Четыре часа тридцать одна минута. - Работаем. В своем большинстве люди не экономисты. Они не могут просчитать будущее. Им бы не сгинуть в настоящем. Жаль их. Они давно остались без средств к существованию, но продолжают верить, что только золото правит миром, и тот, кто владеет хотя бы крупицами этого благородного металла, тоже не останется без власти. Наивны верующие в пятиграммового тельца… -Собираться можно? -Сколько времени? - Точно? 96

- Да. -Четыре часа пятьдесят три минуты. - Работаем. Того, настоящего, тысячетонного, доят совсем другие люди. У них есть для этого хорошо обустроенные фермы, надежные крыши, обслуживающий персонал, цинизм и многое, многое другое. Берсентьев понимал, что и он включился в золотую лихорадку, что он, хоть и не самый главный искатель и добытчик, но далеко не последний игрок. Ежемесячная прибыль фирмы с тысячи долларов в месяц подскочила до семи. И это только начало. - Сколько в кассе? - Спросил Берсентьев у продавщиц, отвлекаясь от размышлений. -Сегодня ноль. Вся надежда на выходные. -Плохо работаем. -Покупателей нет. Только зеваки, - отрапортовала Оксана. -Не понимаю, - то ли спрашивала, то ли рассуждала Татьяна, - одни покупают, другие продают. Какой в этом смысл? Я на это золото уже смотреть не могу. Меня от него тошнит. Железо оно и есть железо. 97

-Дура ты, Танька, тонна бриллиантов, да тонна золота и уродину сделают красавицей. По ту сторону прилавка появилась бедно одетая старушка. Она попросила показать ей ближе сначала одно изделие, потом другое. На шестом изделии ее близорукость вывела Татьяну из себя, и она сказала: -Все. Без двух минут пять. Мы закрываемся. Из-за ширмы вышел Берсентьев: -Повежливей, повежливей. - Он взял инициативу на себя, - Что вам показать? Старушка пролепетала шепотом: -Я бы хотела сделать покупку. -Хорошо. Что вы выбрали? -Это, это и это, - она пробежалась указательным пальчиком по открытым коробкам. -Как?! – Удивился обычно невозмутимый шеф. – Все эти изделия? - Да. -Возражений не имею. -А можно мне расплатиться не прилюдно? -Если у вас в сумочке не связка гранат. -Боже упаси. -Я пошутил. 98

И Берсентьев, выйдя из-за прилавка, проводил пожилую женщину в свой кабинет. -Итак, с вас… - Андрей попросил калькулятор. Татьяна наблюдала за этой сценой широко открытыми глазами. -Я уже подсчитала. С меня семь тысяч долларов ровно. -Точно, - сверил ее результат с показанием прибора Андрей. Старушка достала пачку денег из обычной колхозной сумки. С такими обычно ходят только на рынок. Деньги были аккуратно завернуты в пожелтевшую газету и тщательно перемотаны километровой ниткой. Как бы оправдываясь, сказала: -Это из-за инфляции. Я не доверяю доллару. Это бумажная пирамида. Она когда-нибудь рухнет. Американцы мошенники. -Ради бога… За патриотизм сделаем вам скидку и дадим дисконтную карту. Если мы понизимся на пятьсот долларов, вы скажете мне, как вас зовут? Только имя и отчество. А можете и не говорить. Это для истории. Я помещу ваши инициалы в специальную рамку. 99