Зеркало Ноя

–  Нет, я не лётчик, хоть и служу в авиации, – охотно разъяснял он, – я техник, обслуживаю самолёты. Чтобы стать лётчиком, нужно поступить на лётный курс, а  это в сто раз сложнее, чем в университет. Там конкурс и тре- бования ого-го какие! Лётчики – элита не только в армии, но и в гражданской жизни… –  Это я  и без тебя знаю, – кивал дядя Владя, – сам служил в  авиации. Там нужны только самые серьёзные и ответственные парни… Кому ты рассказываешь! –  Я заметил, что вы постоянно приходите сюда, – как- то обмолвился рыжий Миша. – Наверное, скучаете по ар- мии? –  Конечно, скучаю, – признался дядя Владя. – Сейчас-то я уже старый, сердечко побаливает, язва-зараза нутро грызёт, а раньше… Эх, годы молодые! – Потом не- много помолчал и прибавил. – Внук у меня тоже в армии. Только не в авиации, как ты, а в артиллерии. Жаль… –  Ничего страшного, – утешил его Миша, – главное, чтобы служил хорошо, а где – не важно. – Нет, важно! – запротестовал дядя Владя, но во- время спохватился, чтобы ненароком не выдать историю своей службы. Ему было стыдно перед этим безусым сол- датиком, который даже не летает, а  только обслуживает самолёты. «Хотя, если говорить по существу, в  чём я  виноват перед ним? – рассуждал он, когда оставался один. – Кто мог знать, что жизнь так повернётся? Женился бы, к при- меру, не на Свете, а на какой-нибудь, прости Г-ди, Зуль- фие, и жил бы сегодня в той же самой Сирии – чем чёрт не шутит?! Не грыз бы себя, а наоборот, считал героем. Мол, воевал с евреями, то да сё… Три барана за каждый боевой вылет получал в награду, вот!..» 251

Ближе к полудню, когда солнце вставало в зенит, а сол- даты разъезжались по своим базам, дядя Владя уходил домой. Странно, но после знакомства с  рыжим Мишей, вос- поминания о своей давней службе стали посещать его чаще и чаще. Он видел, с каким уважением парень поглядыва- ет на него и, вероятно, ждёт рассказов о  былых лётных приключениях, но врать дяде Владе не хотелось. Можно было бы, конечно, и не появляться больше на тремпиаде, но дружбой с Мишей он всё-таки дорожил и продолжал упорно ходить туда каждое утро. –  Ты как Штирлиц, – рассмеялась как-то Света, узнав причину его утренних походов, – в рядах противника по- воевал, а теперь к нашим примазываешься… –  Ни к кому я не примазываюсь! – не на шутку оби- делся дядя Владя. – Тебе, женщина, не понять, что такое воинская присяга и служба в армии! Спустя некоторое время он неожиданно нашёл под- работку – сторожить склад сельхозинвентаря одного из кибуцев неподалеку от города. Вечером его забирал на машине неразговорчивый кладовщик и отвозил на работу, а утром, когда склад открывался, увозил домой. Походы на тремпиаду сами собой прекратились. Каждый вечер, расположившись под сделанным спе- циально для охранников матерчатым навесом, дядя Вла- дя доставал из сумки термос с чаем и бутерброды, потом включал транзисторный приёмник, по которому до полу- ночи слушал русскоязычные передачи. Когда они закан- чивались, ловил какую-нибудь музыку и слушал до утра. В это время было удобнее всего предаваться неспешным размышлениям обо всём на свете, в том числе и о любимой авиации. 252

Одно мешало. Недалеко от кибуца находился аэро- дром военных вертолётов. Едва темнело, тяжёлые зелёные стрекозы с ракетами по бокам поднимались в воздух с над- рывным рёвом и, мигая сигнальными огоньками, уходили в сторону Газы. Отсюда до неё было чуть больше двадцати километров, а там, судя по сводкам новостей, было неспо- койно. Часто дядя Владя замечал, что с задания вертолёты возвращаются без одной, а то и без двух ракет, а в утрен- них новостях потом сообщали, что в Газе уничтожена ещё одна машина с террористами или очередная пусковая уста- новка «касамов». Через некоторое время и в самом деле началась настоя- щая война в Газе, которую почему-то в газетах и на радио называли высокопарно и  непонятно – «Литой свинец». Лился ли там свинец или какой-нибудь другой металл, не- известно, но ракеты падали и на наши города – не только на Газу. Сидя на своём ночном посту и чутко вслушиваясь в до- носившиеся издалека звуки сирен и гулкие хлопки взры- вов, дядя Владя не находил себе места. Как там Миша? Он пока не в Газе, но нет сомнений, что артиллерию рано или поздно туда введут. О другом Мише, который обслу- живал самолёты, он тоже беспокоился, но меньше. Воен­ ные аэродромы никогда не располагают близко к  линии фронта, но ведь и там тоже опасно… Пару раз дядя Владя даже выбирался на тремпиаду, но там никого не заставал – во время войны увольнений солдатам не полагалось. Больше всего теперь дядю Владю угнетала неизвест- ность. Ясное дело, что в сводках военных действий, пере- даваемых по радио, рассказывают не обо всём. Хотелось живого общения с  участниками боёв, хотелось каких-то 253

деталей, а  этого не было. Дядя Владя даже сравнивал свои нынешние ощущения с теми, что были тогда, в Си- рии. Там тоже неизвестность была почти полной, ведь ни- кто ни о чём русским инструкторам не сообщал, но кое-что удавалось узнать, когда он взлетал на своём истребителе в небо. К тому же, в воздухе он был полным хозяином са- мому себе, контролировал ситуацию, хотя бы визуально общаясь с  коллегами-лётчиками – из своих звеньев или из звеньев противника. И хоть разное случалось в возду- хе, вспоминалось почему-то лишь неприятное. Например, когда уступающие по всем параметрам советским «мигам» израильские «фантомы» шли в отчаянную лобовую атаку, наверняка готовые даже к смертельному тарану, и «миги» пасовали перед ними. Теперь-то дядя Владя понимал: из- раильтяне воевали за свою землю, а мы… мы воевали за какую-то непонятную идею, а точнее, за деньги. Об «ин- тернациональном долге» как-то в  небе никто не вспоми- нал, а если бы вспомнил, его высмеяли бы свои же. Много неправды было в той войне – он и тогда кое о чём догады- вался, но раздумывать об этом не хотелось. И хоть с  начала военных действий в Газе прошло все- го несколько дней, дяде Владе казалось, что минула целая вечность. Ночью, когда он охранял свой склад, было легче, потому что была работа, за которую он отвечал. Днём же, когда находился дома, ему становилось совсем плохо. Поша- ливало сердце, было тяжело дышать – не хватало воздуха, а голова становилась чугунной, что-то непрерывно звенело в ушах. Словно он опять, как когда-то в молодости, резко взмывал на своём «миге», и перепад давления звонкими мо- лоточками барабанил в виски под лётным шлемом… Дядя Владя выходил на улицу, присаживался на ска- мейку и  глядел вверх, в  небо, по которому теперь уже 254

в  черте города проносились ревущие вертолёты. Когда звучала сирена и нужно было прятаться в бомбоубежище, он не уходил, лишь горько посмеивался в ответ на уговоры жены: –  Меня ракеты в  воздухе не брали, а  тут испугаюсь какого-то обрезка трубы, который назвали «касамом»?! Он даже ходил смотреть на упавший на соседней ули- це «обрезок», но полиция не разрешала подойти поближе, однако обломки, оставшиеся от ракеты, он всё-таки рас- смотрел. После этого совсем успокоился: ничего страшно- го в них не было, а страхи, нагнетаемые повсюду, сильно преувеличены. Это ему, военному человеку, ясно, как бо- жий день. И вдруг абсурдная мысль раскалённой иголкой впилась в его мозг: если бы он каким-то чудом снова стал молодым, продолжал служить в авиации, и при этом потребовалось бы воевать, чья сторона была бы ему ближе? Сел бы он в  кабину сирийского «мига»? Мысль была невероятной и  даже глупой, но… как бы он поступил? Выполнял бы свой «интернациональный долг» или был бы с теми, кто защищает его семью, его внука-артиллериста и  другого Мишу, обслуживающего военные самолёты? Дядя Владя гнал от себя эту мысль, но понимал, что пока не даст себе однозначного ответа, не успокоится. Ка- кая может быть связь между той войной и этой, убеждал он себя, ведь тогда была Сирия, а  сегодня Газа, и  тогда я был совсем другим, а… сегодня? Ситуация в мире из- менилась, а изменился ли я сам? Всю жизнь я преодоле- вал трудности, да и сейчас их не меньше, но ведь жизнь-то стала совсем другой! Тогда я исполнял свой гражданский и воинский долг, защищал – чуть не вырвалось – Родину. Какую Родину? Сирию?.. Это уже сейчас, даже когда я не 255

в армии, могу сказать, что защищаю Родину – землю, на которой живу, на которой живут мои дети и внуки. И за- щищаю её хотя бы уже желанием победы над врагом, ведь мне по-настоящему есть, что терять. Не то, что тогда… Эти рассуждения дядю Владю успокаивали, головная боль становилась меньше, дыхание налаживалось, а  лю- бимый, постоянно снившийся «миг» больше не взмывал вверх, лишь плавно парил над холмами и горами новой ро- дины… Однажды ему приснился сон. Вот он, молодой и энер- гичный, с непослушными русыми вихрами из-под шлема, щёгольски сдвинув на кончик носа затемнённые лётные очки, снова управляет боевой машиной. Как всегда, он звеньевой тройки и привычно ощущает чуть позади, спра- ва и слева, своих боевых товарищей, которые его никогда не подведут. За показаниями приборов он не следит, по- тому что чувствует самолёт, как часть своего тела. И «миг» платит взаимностью – слушается во всём и, может, даже догадывается о чувствах, переполняющих бравого и отча- янного пилота… Воздушный бой с  самолётами противника – такая за- дача поставлена перед вылетом. Дядя Владя обводит взглядом горизонт, но он чист – ни самолётов, ни облаков. Лишь где-то вдали крохотная тёмная точка. Самолёт? Не похоже. Что же это всё-таки? –  Вижу цель, иду на неё! – докладывает он ведомым, но те его почему-то не слышат. Ничего страшного, приходит в  голову отчаянное ре- шение, справлюсь и сам. Он снова осматривает горизонт и  переводит взгляд вниз. Под ним бесконечные холмы и ленты шоссе, города и посёлки россыпями белых куби- ков домов, вдали морской берег, пропадающий в  низких 256

желтоватых облаках. А сверху, почти над самой кабиной, белое ослепительное солнце. Нет, вдруг догадывается он, это не самолёт, это пресло- вутый «касам» из Газы, летящий по огромной дуге к куби- кам-домам внизу… –  Буду сбивать! – кричит он в  переговорное устрой- ство своим ведомым. – Или… таран… Слышит ли его кто-нибудь? Уже не важно. Цель – са- мая настоящая, которая не уклоняется, а идёт на него, и ей нельзя дать долететь. Отчаянная решимость пьянит дядю Владю, и нет больше для него никаких сомнений, никаких преград… И вдруг тишину, окружающую его, взрывает мощный и чуть хрипловатый рёв сирены воздушной тревоги, ког- да нужно подхватываться и бежать в убежище. Но дядя Владя его не слышит: он по-прежнему парит на своём не- бесном «миге», таком волшебном и послушном, и вместе с  ним уже никогда не приземлится на землю – ни на ту, ни на эту…

ДВА БОЛЬШИХ РОЗОВЫХ ГРЕЙПФРУТА «. . Счастлив человек, который не ходил по совету нечестивых и на пути грешников не стоял, и в собрании легкомысленных не сидел…» – высоким срывающимся голосом пел царь Давид, и  тон- кие его пальцы едва касались струн кифары, утопающей в складках белых развевающихся одежд, колеблемых про- хладным иерусалимским ветром. Вряд ли он чувствовал прохладу – загорелый царский лоб покрывали крупные капли пота. Даже золотистая ленточка, стягивающая его длинные вьющиеся волосы, казалось, была раскалена... Мы с Борькой стояли чуть поодаль, на бордюре, и рас- сматривали уличного певца. –  Халтурщик! – сплюнул Борька и поправил свой тя- жёлый автомат «галиль», оттягивающий плечо. – Пошли отсюда... Мне очень не хотелось бесцельно слоняться по узким извилистым улочкам Старого города, заходить в многочис- ленные лавки торговцев, по-бараньи пялиться и  хлопать глазами, с трудом разбирая быстрый полужаргонный диа- лект, на котором Борька общался с хозяевами лавок. 258

– Давай отдохнём, – протянул я, но Борька цокнул подковками высоких армейских ботинок и отвернулся: –  Оставайся, если хочешь. Один пойду... Отпускать его не хотелось. Мало того, что его может задержать военный патруль или полиция, ведь ходить в  форме с  автоматом в  арабском квартале солдатам вне службы категорически запрещено, так ведь в его состоянии он и сам запросто натворит кучу глупостей. –  Ладно… – Я последний раз оглянулся на поющего Давида и заметил, как тот, допев, аккуратно поставил ки- фару в невесть откуда взявшийся футляр с бархатной крас- ной сердцевиной, вынул из складок одежд бутылку с рус- ской надписью на этикетке «Стопка» и отхлебнул большой глоток. –  Ну, что я  говорил? – усмехнулся Борька. – Наш, российский, из бывших лабухов, промышляет. С голодухи не то запоёшь... –  Сам-то давно старожилом стал? –  Я – другое дело. Я в армии, – он похлопал по при- кладу автомата. – У меня другая музыка... Солнце ещё стояло над башней Давида, но уже наплы- вали неплотные голубоватые облака. Чувствовалось, на- ступает вечер, а значит, пора выходить из арабского квар- тала. Автобусы в  этот субботний вечер начнут ходить не раньше шести часов, и  можно спокойно подождать у Стены Плача, а потом в общей толпе спокойно уехать куда-нибудь в  сторону светящейся многолюдной улицы Яффо, но появляться у Стены Плача в форме и с авто- матом опять же небезопасно, поэтому мы пошли напря- мик к Цветочным воротам, повторяя путь, которым сюда пришли. 259

–  Помоги! – Борька остановился, вытащил из карма- на пакет с бинтом и закатал рукав. Кровь из перевязанного предплечья уже не сочилась, но, по неумению, прежнюю повязку я  затянул чересчур сильно, и Борькина рука теперь сгибалась плохо, а кожа приобрела лиловый оттенок от застоявшейся крови. –  Может, пойдёшь в больницу? – неуверенно спросил я. – А то ещё будет заражение... –  Пустяки! – махнул здоровой рукой Борька. – Пе- ревязывай. Подсохшая ранка было совсем небольшой, однако, ког- да я отрывал остатки бинта, кровь пошла снова, но уже не такая, как вначале, а розовая и водянистая. –  Чтоб им! – выругался Борька, спуская рукав и раз- миная перетянутую свежим бинтом руку. – Ничего, про- рвёмся… –  Ну, зачем тебе это всё? – уныло спросил я. – Кого ты собрался искать? Ты хоть запомнил эту девицу и  её двух придурков? –  Мне б только её найти, – вздохнул Борька, – а тех двух... Да никуда они, черти, не денутся, всё равно залетят когда-то! Некоторое время мы плелись молча, потом наши шаги стали быстрее, и Борька, не глядя на меня, поинтересовал- ся: –  Дуешься? Мол, ввязался в  историю, которая тебе нафиг не нужна, да? Гулял бы себе, как вся остальная пу- блика, любовался бы достопримечательностями... –  Как можно оставлять человека в беде? – отозвался я. –  Да какая это, к чёрту, беда?! – с досадой отмахнулся он. – Я один виноват, это мои проблемы... А тебе – спа- сибо... 260

В ближайшей лавке мы купили бутылку водки, и мол- чаливый хозяин-армянин дал нам в придачу два больших золотисто-розовых грейпфрута. –  Пойдём отсюда куда-нибудь, – поморщился Борь- ка, – не могу я больше здесь находиться, среди этих ла- вок, этой суеты... Мы выбрались из Старого города, и  пошли по шоссе вдоль высокой розовой стены. Я разглядывал ряды пыль- ных олив, а Борька твёрдым чёрным носком ботинка пи- нал мелкие камешки на дороге. Около нас притормозил большой серебристый автобус с  немецкими туристами, и  шофёр, высунувшись из окна, принялся бурно жестикулировать, что-то объясняя Борьке. –  Что ему надо? – спросил я. – Говорит, что в  ту сторону ходить запрещено. Там арабская деревня, и туда лучше не соваться. На автобусе с туристами мы доехали до Университета на Хар-Ацофим, и  разговорчивый шофёр на прощанье погрозил нам пальцем, словно расшалившимся детям. Хоть и  неплохо было бы вместе с  туристами побро- дить по безлюдному в этот час Университету, но оставлять Борьку не хотелось. Мы отделились от группы и пошли на смотровую площадку, нависающую над Кедронской до- линой и Старым городом – излюбленное место туристов и влюблённых. –  Давай выпьем и  разбежимся, – сказал Борька, – у тебя дел, наверное, полно. Да и я... Мы сели на камни, ещё не остывшие от дневного жара, Борька откупорил бутылку и оглянулся в поисках стаканов. Как правило, после туристов здесь всегда остаётся куча одноразовых стаканчиков, но сегодня смотровая площадка оказалась чистой, и нам пришлось пить из горлышка. 261

…С этим солдатом я познакомился утром. Вернее, не только познакомился, а  даже спас его от кучи неприят- ностей. Я бродил по Старому городу, разглядывая досто- примечательности, и из одного узкого, как кишка, проулка навстречу мне выбежали двое молодых арабов. Столкнув- шись со мной, они почему-то испугались и, грубо отпих- нув меня, бросились дальше со всех ног. Конечно, бродить одному по бесконечным извилистым улочкам, больше по- хожим на запутанные и захламлённые коридоры коммуна- лок, дело неблагодарное и небезопасное, но, когда вбива- ешь себе в голову, что именно здесь какой-то мистический колорит старого Иерусалима... В общем, мне стало любо- пытно, почему бежали эти двое арабов, и я прямиком на- правился в проулок. Через несколько шагов в полумраке, сквозь который с трудом пробивались солнечные лучи из крохотных щелей между сомкнувшимися высоко над голо- вой крышами, я натолкнулся на хрипящего солдата с авто- матом наперевес, привалившегося к стене и зажимающего окровавленную рану на предплечье. Это и был Борька. То, что он мой соотечественник, чув- ствовалось сразу по сдавленной матерщине. Арабы удари- ли его ножом, но он сумел загородиться рукой и даже, по его словам, одному из них как следует врезал. Шум под- нимать не стал, так как до того нарушил абсолютно все правила посещения солдатами арабского квартала, ведь узнай о том армейское начальство, раненая рука наверняка оказалась бы самой малой из неприятностей, ожидающих нарушителя. –  Как ты оказался здесь? – спросил я, едва закончил перевязку раны собственным носовым платком. О том, что у каждого солдата есть пакет срочной медицинской по- мощи, мы как-то позабыли. 262

Борька присел на камни мостовой, приставил автомат к стене и полез за сигаретами. –  Понимаешь, я здесь уже не первый раз. Девушка мне одна нравится. Работает в сувенирной лавке. Там… – Он махнул рукой в темень проулка. – Очень хорошая девуш- ка. И я ей, кажется, нравлюсь... – Арабка? –  Ну и что с того?! – Борька вызывающе посмотрел на меня. – Какая разница?! Поморщив нос, я легкомысленно заметил: – Стоило ли ехать в Израиль, чтобы отыскать себе арабку? –  Перестань молоть ерунду! – Борька мотнул головой и отвернулся. – Спасибо, что помог. До свиданья... –  Ну, нет! Одного тебя я здесь не оставлю. Вдруг эти двое вернутся? Мало ли что... –  Не вернутся! Они уже где-нибудь спрятались и не- делю носа не высунут. Откуда им знать –может, я все па- трули на уши поставил... За нападение на солдата знаешь, что им бывает? –  Что ты собираешься делать? Искать их? –  Не помешало бы. –  Ты их хоть запомнил? –  Не очень. –  А девушка твоя знает? –  Лавка, в которой она работает, сегодня закрыта. Со- седи молчат, как воды в рот набрали. –  Наверняка всё подстроено: и закрытая лавка, и эти двое арабов. Откуда ты знаешь, что у них на уме? В глаза улыбаются, а за спиной... –  Перестань… – Борька поморщился и прикурил си- гарету. 263

Через некоторое время он встал и, опираясь на моё пле- чо, повёл меня к выходу. Из проулка мы выбрались на от- крытую многолюдную улицу и пошли к выходу из Старого города. ...После выпитого глотка Борькино лицо порозовело. – Вот ты говоришь: неизвестно, что у  арабов на уме, так? – Он отставил бутылку в  сторону и  принялся крутить в руках грейпфрут. – А что, они не такие же люди, как и мы? –  Такие же. Только мы для них враги, а с врагами, сам знаешь, все способы хороши. – Глупости! – Борька стукнул кулаком по камню и  даже закашлялся. – Есть среди них и  враги, а  есть и вполне нормальные люди. Просто мы плохо знаем друг друга, и даже не хотим узнавать! –  Оно, конечно, так, – ухмыльнулся я, – только не ты их ножом пырнул, а они тебя. –  Это частный случай... А если говорить по большому счёту, мы тоже часто к ним несправедливы. Без причины столько лет такое большое количество людей ненавидеть друг друга не может. Уж я-то в армии всего насмотрелся... Мне очень не хотелось очередной раз выслушивать какую-нибудь пасторальную историю о  хороших арабах и нашем к ним несправедливом отношении, каковых почти у каждого солдата для таких штатских собеседников, как я, предостаточно. Или, наоборот, о том, какие они нелюди, и спят и видят, как бы испить нашей кровушки. –  Давай лучше пойдём отсюда, – предложил я. – Не- чего нам здесь делать. –  Да, конечно, – Борька кивнул головой и задумался. –  Ну? – поторопил я. –  Слушай, иди один, а я здесь ещё немного побуду. –  Хочешь новых приключений? 264

– Куда уж! Вечером в  арабском квартале, сам зна- ешь... Я только немного отдохну и пойду. Чувствовалось, врёт. В его девятнадцать-двадцать лет наверняка любая предосторожность кажется надуманной. В Старый город он непременно вернётся разыскивать обидчиков, едва я уйду. –  Ну и дурак! – плюнул я. – Погибель себе ищешь! –  Что ты привязался?! Кто ты такой вообще, чтобы мне указывать? – Борькины щёки моментально порозове- ли, напряжение, под которым он находился всё это время, наконец-то, нашло выход. – Почему я должен поджимать хвост?! Мы в  своей стране. Не я  должен бояться кого- то – меня пусть боятся... Да и зачем вообще это нужно?! Мы боимся друг друга, оттого и враждуем. А больше все- го, наверное, боимся сами себя... Вот тебе и  раз. Этот сопливый мальчишка, который намного моложе меня, рассуждает о  том, чего ещё и  сам толком не представляет! Плюнуть бы, в самом деле, раз- вернуться и уйти. Наверное, я так и сделал бы, не будь он ранен. Чего ни наговоришь в горячке! Лучше попытаться его успокоить и уломать не ходить в Старый город. А там, глядишь, остынет и одумается. – Арабы, между прочим, тоже считают эту землю родной, – начал я, – они тут поколениями живут. Библей- ская история им не указ. Все по-своему правы, а  кровь почему-то льётся... –  К чему ты это говоришь? –  Ты же первый начал. –  Мне можно… Хотя давай не будем об этом. Надо- ело… – Борька остыл так же быстро, как и завёлся. Он отвернулся от меня и  стал потихоньку отгибать край по- вязки, стягивающей рану. 265

Мне и  самому не хотелось спорить о  вещах, которые всем кажутся очевидными, но никто ещё не придумал, что нужно делать. А больше всего не хотелось предостере- гать израильского солдата от арабов и тут же этих арабов в чём-то оправдывать. Как у него, так и у меня никакой ясности по этому вопросу не было. –  Давай ещё по маленькой, – предложил я, – и пой- дём на Яффо по чашечке кофе выпьем. –  Не хочу, – лениво протянул Борька. Он взял грейп- фруты, которые дал нам армянин, попробовал жонглиро- вать ими, но не смог – раненая рука не давала. –  Просто пройдёмся, – сказал он, перебрасывая через плечо широкий брезентовый ремень автомата. Большим приплюснутым шаром, уже без лучей, солн- це постепенно заходило, и  на Старый город внизу под нами наплывала серая вечерняя тень. Лишь неестественно большой позолоченный купол мечети Омара всё ещё играл и искрился, отражая последние солнечные неяркие блики. – Секунду, – Борька вернулся и  взял грейпфру- ты. – Зачем добру пропадать? На, возьми, – он протянул мне сперва один грейпфрут, а потом и второй. На университетской автобусной стоянке было пу- сто – ни автобусов, ни людей. –  Остановим попутку, – вздохнул Борька, и мы пош- ли по дороге в город. Разговаривать ни о  чём не хотелось, тем более жара ещё до конца не спала, а первый вечерний ветерок пока не приносил долгожданной прохлады. – Знаешь, я, пожалуй, оставлю тебя, – сказал Борька через некоторое время и остановился. – Не пойду на Яффо... Мне больше не хотелось ни спорить с ним, ни угова- ривать: 266

–  Как знаешь. На, возьми на дорожку... Борька повертел в руках грейпфрут и вздохнул: –  Спасибо за то, что ты меня не бросил. Не обижайся, если что не так. До свиданья... Он свернул на боковую улицу и быстро пошёл, не огля- дываясь. Пару минут я смотрел ему вслед, потом увидел грибок остановки и решил подождать автобуса. От выпи- той водки немного клонило в  сон, и  я присел на тёплую пластиковую лавку под козырьком. Думать ни о чём не хо- телось, и я принялся бессмысленно крутить в руках остав- шийся грейпфрут. Он очень напоминал заходящее солн- це – был такой же большой, розово-жёлтый и  тёплый. И ещё почему-то напоминал... купол мечети Омара. Неожиданно я подхватился, и чуть ли не бегом бро- сился на ту улицу, по которой ушёл Борька. Она была почти прямой, с двумя рядами аккуратных одноэтажных домиков, утопающих в зелени. Лишь где-то вдали плав- но сворачивала и, наверное, тянулась до самого Старого города. Через несколько шагов я  запыхался и  остановился. Нигде Борьки не было. Лишь метрах в десяти от меня на серых каменных плитках тротуара одиноко лежал боль- шой розовый грейпфрут. Я наклонился и поднял его. Это был тот самый грейпфрут, что я дал Борьке, такой же, как и мой, только почему-то уже холодный и какой-то увяд- ший. 267

НАПРАСНЫЕ ХЛОПОТЫ –Что ты всё пишешь и пишешь? – спросил меня Нисим, бросая белый плоский камень у кривого шерохова- того ствола оливкового дерева. Этот камень он притащил с  обочины дороги и  собирался на нём расположиться на привал. –  Так, – сказал я, – кое-что для себя. –  Зачем это тебе? Думаешь, ты что-то забудешь?  –  ус- мехнулся Нисим и полез в карман за сигаретами. – Кто-то это читать будет после тебя? Второй день мы наступали, продвигаясь вглубь Лива- на. Когда нас высадили из вертолёта, мы поначалу изо- бражали из себя крутых голливудских коммандос, напя- лив на головы защитные каски, сдвинув на кончик носа солнцезащитные очки и обвешавшись выданной накануне амуницией. Но воевать нам, резервистам, пока не при- шлось, война шла где-то в  стороне, однако мы слышали раскаты артиллерии и треск вертолётов, атакующих врага ракетами. Наш командир Йони получил приказ выдвинуться на позицию у  какой-то деревушки с  труднопроизносимым арабским названием за двадцать километров от места вы- садки, и вот мы уже второй день шли, старательно обходя 268

населённые пункты и  опасаясь дорог, на которых могли быть мины. –  Он у нас крутой писатель, – захохотал толстяк Рами, расположившийся, не дожидаясь остальных, на сухой тра- ве и уже ковырявший ножом что-то из консервной банки в прикуску с большим зеленоватым помидором. – Пишет фронтовые заметки. Закончится война, опубликует и по- лучит неплохие деньги! А мы у него будем автографы брать и просить взаймы… – Ладно вам! – прикрикнул на них Йони, который изображал из себя строгого военачальника, но был несмо- тря ни на что всё равно отличным парнем. – Да мы просто шутим, – пожал плечами Нисим, прикуривая сигарету, – просто интересно, что он про нас напишет! –  До ночи нужно пройти ещё пять километров, – ска- зал Йони и посмотрел на часы. – Скоро темнеть начнёт, а в этих долбаных горах всякое может быть… В общем, пятнадцать минут на отдых и – вперёд! Кто-то уже дремал, Нисим курил вторую сигарету, а Рами принялся за кофе из термоса. Лишь тощий студент Гриша в  десяти шагах от нас патрулировал окрестности и медленно, с автоматом наперевес, прохаживался между деревьями, похрустывая сухими ветками под ногами. Солнце палило уже не так нещадно, как днём. Чувство- валось, что близится вечер. Однако воздух свежее не ста- новился, и почему-то терпко пахло сухой пылью. Именно пылью, а не чем-то другим. Пока мы продвигались вдоль дороги, идущей по побережью, пахло морем и лимонами из близлежащих рощ. Потом, когда начались горы, запах- ло этой поганой пылью, забивающей ноздри, а воздух стал вязким и тяжёлым. 269

Но мы шли весело и дурачились, так как знали, что по карте конечный пункт нашего маршрута вовсе не так да- лёк, и на учениях мы проходили гораздо больше. А там, в деревушке с труднопроизносимым названием, нас ждут свои. Там будет горячая вода, чтобы смыть пыль, к тому же обязательно встретится кто-нибудь из знакомых. Всю дорогу было спокойно. Мы уже знали, что мест- ное население бежало от войны на север, и все населённые пункты по дороге пустуют, поэтому особо не опасались, хоть нас и  предупреждали, что могут быть засады или мины на дорогах. Весь вчерашний день мы прислушива- лись к отдалённой канонаде, потом всё стихло, и мы шли в звенящей тишине, почти не переговариваясь друг с дру- гом и привычно вслушиваясь в звуки, скупо доносящиеся из-за холмов. Там действительно происходило что-то се- рьёзное, но – без нас. –  Кофе хочешь? – спросил меня Рами, которому в от- личие от других спать почему-то не хотелось. Рами был откуда-то из центра страны, и  у него была маленькая шиноремонтная мастерская, в которой он с бра- том клеил проколотые шины и продавал восстановленные покрышки. По сравнению с остальными, он был настоя- щим буржуем и даже на военную базу, с которой нас от- правляли в Ливан, приехал на своём маленьком «фиате». Потом мы узнали, что на автостоянку у базы упала раке- та, и он сильно переживал за своего припаркованного там четырёхколёсного железного друга. –  Спасибо, не хочу кофе, – пробормотал я, отрываясь от своих листков, – надо бы тоже немного вздремнуть, а то ещё пять километров топать… –  Знаешь, – сказал Рами, не обращая на меня вни- мания, – мне эта война уже до чёртиков надоела. Какой 270

умник придумал высаживать нас за двадцать километров до позиции? Жалко было потратить ещё пятнадцать ми- нут полёта и пятьдесят литров топлива для вертолёта? Бо- ялись, что собьют? Чёрта с два! Вертолёт хрен собьёшь, да и в воздухе он… не девочка в мужской бане – может будь здоров как огрызнуться и за себя постоять! –  Начальству видней, – усмехнулся я, – ты бы и в са- мом деле договорился с кем надо и ехал бы всю дорогу на своём «фиате». Целей машинка была бы, когда её собой прикрываешь. –  Издеваешься? – обиделся Рами и отвернулся. Время до подъёма пролетело незаметно. Даже Гриша больше не шуршал ветками, лишь Нисим изредка щёлкал зажигалкой и с шумом втягивал сигаретный дым. –  Подъём! – скомандовал Йони и подхватил с земли свой автомат. – Отсыпаться будем потом, когда придём на место. Чем дальше мы шли по бесконечной оливковой роще, в  которой устраивали привал, тем почва под ногами ста- новилась всё более каменистой. Кто-то уже сбил ногу, а больше всех сопел тощий Гриша, которому отдохнуть так и не удалось. –  Ничего, брат, ты среди нас самый молодой, – уте- шал его Нисим, – тебе и положено пахать больше других. У вас в России, я слышал, в армии те, кто дольше служат, издеваются над молодыми. Ведь так? – Я в  российской армии не служил, – отмахивался Гриша, – меня привезли в Израиль семилетним пацаном. А в твоей Индии армия вообще есть? –  Откуда я знаю? – захохотал Нисим. – Оттуда мои родители, а я вообще-то в Израиле родился. В Индии был только туристом. Ездил, когда школу закончил. 271

–  Разговорчики! – оборвал их Йони, хотя ему навер- няка тоже хотелось поболтать с нами. Идти молча, да ещё в  полной тишине, было вдвойне утомительно, поэтому он часто поглядывал на часы, а пару раз даже доставал карту, уточняя маршрут. –  В график не укладываемся! – ворчал он. – Через сорок минут мы должны уже быть на месте, а мы ещё и по- ловины не прошли. Прибавить шаг! Оливковая роща, наконец, закончилась, и пошли голые холмы. –  Видите горы на горизонте, – сказал Йони, не обра- щаясь ни к кому, – дойдём до них, там уже наши. –  Ого, – протянул Нисим, – какие же это два кило- метра? По карте, может, и так, а по этим овечьим тропам все десять… Узкая, со сбитым асфальтом дорога, вдоль которой мы шли, стала постепенно забираться всё выше и выше. Впереди, слева от нас, через дорогу замаячили плоские крыши и белые стены небольшой деревушки. На некоторых крышах стояли спутниковые тарелки, но ни одно из окон не светилось. – Интересно, девки в  деревне красивые? – заржал Рами. – Ужас как люблю арабских женщин. Они такие тихие и безропотные, а уж в постели что вытворяют… Но выяснить, что вытворяют арабские женщины в по- стели, не удалось, потому что откуда-то сверху, из-за скал, нависающих над крайними домами деревушки, раздалась сухая автоматная очередь. Не дожидаясь команды Йони, мы рассыпались в стороны и залегли среди камней. Первая очередь, не успев стихнуть, сменилась второй, более длинной. Пули звонко цокали о камни и плющились, высекая искры и каменную крошку, но никого по счастью не задевали. 272

–  Сука! – по-русски прошипел Нисим. – Сколько их там – один или несколько? Кто-то нам, кажется, тре- пался, что вся местная публика подалась на север. Его бы в эту деревню послать попить водички. –  Ты и ты, – указал Йони пальцем на меня и Ниси- ма, – обойдёте деревню сверху, а мы с ребятами будем от- влекать боевиков на себя, устроим маленький фейерверк… Только снимайте их аккуратно, чтобы сразу к райским гу- риям отправлялись, не задерживались на этой земле. –  Есть, мой генерал! – хмыкнул Нисим, и Йони даже поморщился: –  Перестань дурачиться! Это тебе не шуточки… Первый Нисим, а  следом за ним я, оставив рюкзаки и только с автоматами в руках, почти ползком перебрались за дальние камни и, прикрываясь высокой, почти отвесной каменной грядой, стали обходить деревню. Снизу послы- шались одиночные басовитые выстрелы «галилей» и  за- строчил пулемёт. Обещанный фейерверк начался. –  Смелей, ребята, – тяжело дыша, пробормотал Ни- сим, вставая с  четверенек и  вставляя в  автомат рожок с  патронами. – Теперь можно и  нам вступать в  дело. – Он насмешливо посмотрел на меня. – Ну, не страшно, писатель? Я ничего не ответил, но тоже взял автомат наперевес и зачем-то проверил шнурки на ботинках. Звуки перестрелки потихоньку удалялись, и  мы уже слышали не столько сами выстрелы, сколько эхо от них, тем более, в  горах эхо более раскатистое и  гулкое, чем в  низинах. Я карабкался по камням следом за Нисимом и видел, как ходят его лопатки под тонким брезентом ар- мейской рубахи, а под мышками всё больше разрастаются тёмные пятна пота. 273

–  Тс-с, смотри, – указал Нисим вниз. – Этот гад, оказывается, один. Смертник… Ну, что ж, поможем ему! Он медленно поднял автомат и стал целиться. Внешне Нисим казался спокойным, но я видел, как мелко подраги- вают его руки. Я тоже стал целиться, но он отрицательно мотнул головой: –  Не надо, это мой… Я пригляделся к стреляющему арабу, удобно засевшему за широким камнем и посылающему длинные беспорядоч- ные очереди из «калашникова» по едва заметным вдалеке нашим солдатам. Но различить можно было только узкую мальчишескую спину в чёрной короткой майке, старые по- тёртые джинсы и красные стоптанные подошвы кроссовок. – Он ещё совсем пацан, молоко на губах не обсох- ло, – сказал я Нисиму. –  Для нас он не пацан, а террорист! – мрачно сплюнул Нисим. – А с террористами у меня короткий разговор. Я знал, что кто-то из многочисленной родни Нисима несколько лет назад погиб в  теракте, поэтому не сомне- вался, что он не даст мне выстрелить первым. А если бы дал, пронеслось у меня в голове, сумел бы я так же хладно- кровно, как он, целиться в эту узкую мальчишескую спину и  потом нажать на курок? А потом напряжённо вгляды- ваться – попал или не попал? Выстрела я не услышал, только увидел, как парня что- то подтолкнуло, перевернуло и легко подбросило. Автомат его выпал за камень, а сам он стал неожиданно кататься по земле, хватаясь за правый бок и перебирая ногами, будто лёжа пытался куда-то убежать. – Кажется, только ранил, – с сожалением сообщил Нисим, – сейчас его добью. Райских гурий не обещаю, но, как говорится, добро пожаловать в ад! 274

–  Подожди, – схватил я его за руку. – Он и так уже не боец. Какая теперь от него угроза? Давай его живьём возьмём. – Зачем? – Нисим удивлённо покосился на меня. – Он тебе нужен? Возись тут с ним! Мы и так задержались. Вон, темнеет уже… –  Ну, так нельзя! – запротестовал я. – Добивать ра- неного? Ты же не садист. –  А они? Был бы на его месте, не дай Б-г, ты или я, они бы пожалели? –  Они… это они, а мы – совсем другое дело… Выстрелы снизу стихли. Видимо, Йони с  солдатами увидели, что стрелявший выронил оружие и  пропал из виду, то есть, опасности больше нет. Мы с Нисимом уже поднялись в полный рост и разглядывали парнишку, кото- рый наверняка ослаб от потери крови и почти не шевелил- ся, лишь изредка слабо перебирая ногами. И вдруг раненый протяжно и жалобно закричал. Его тонкий, едва начавший ломаться голосок эхом прокатился над скалами, и Нисим в сердцах плюнул: –  Чёрт бы тебя побрал вместе с этим пацаном! Теперь уже не смогу… – Он перебросил автомат за спину и полез за сигаретами. – Ну, добился своего? –  Пошли, – сказал я, – посмотрим, что с ним. –  Ага! – покачал Нисим головой. – Ты к нему подой- дёшь, а он в тебя из пистолета или ножом… –  Да брось ты! Он еле дышит. –  Откуда я знаю? Пускай Йони с ребятами его заби- рают. Мы своё дело сделали. – Струсил? – Я исподлобья посмотрел на Нисима, и он взвился. И без того смуглое его лицо потемнело ещё больше, а губы сузились в едва заметную щёлку: 275

–  Кто – я струсил? Да за такие слова… Он махнул рукой и, ничего не прибавив, полез через камни. Я с трудом поспевал за ним. –  Вы, русские, странные люди, – ворчал он, не огля- дываясь на меня. – Послушать вас, так вы поголовно пра- вые, никаких компромиссов с арабами не хотите и готовы воевать с ними до последнего патрона. А увидите подстре- ленного пацанёнка, который, может быть, до того пятерых наших из-за угла застрелил, слёзы лить начинаете… Жа- лостливые! Не поймёшь вас. – Он уже никому не угрожает, – упрямо повторил я, – какой он сейчас нам враг? Раненый арабчонок был без сознания, но всё равно тихо постанывал и не отрывал рук от большой рваной раны на правом боку. –  Ну, и  что с  ним делать? – спросил Нисим, приса- живаясь на корточки в двух шагах от него. –  Надо ему помочь. Рану перевязать, укол сделать, может, даже вертолёт с врачом вызвать… –  Не много ли чести? Если бы он задел кого-то из на- ших, думаешь, стал бы так заботиться? И тут я вскипел наконец: –  Что ты заладил: если бы он, если бы он… Не знаю! Я на его месте не был и быть не собираюсь! Но сейчас мы ре- шаем, жить ему или не жить, а зверем становиться я не хочу. –  Значит, зверь я? – насупился Нисим. – Сплю и вижу, как бы кому-то горло перегрызть? –  Что ты предлагаешь? Бросить его здесь? Чтобы ис- тёк кровью и сам умер? Нисим пожал плечами и отвернулся: – На войне без жертв не обойтись. Излишняя жа- лость только вредит. Ты его спасёшь, а  он через полго- 276

да обвяжется взрывчаткой и  рванёт автобус где-нибудь в Тель-Авиве! –  Какая ты… – только и прошипел я. –  …сука! – закончил за меня Нисим. – Я прежде всего солдат, а не сестра милосердия, и защищаю свою се- мью… и твою семью тоже, между прочим, от таких, как он… – Ой, только не надо лекций о  патриотизме! – от- махнулся я. – Надо позвать Йони, пускай он решает, что с ним делать. Йони звать не пришлось, он был уже в нескольких ша- гах от нас. –  Молодцы, ребята! – похвалил он и  стал разгляды- вать арабчонка. – Наповал? Нет, дышит… Чей был вы- стрел? –  Мой, – мрачно пробормотал Нисим. Йони ничего не сказал, лишь отошёл в сторону и стал с кем-то совещаться по рации. Но так, чтобы мы не слы- шали, о чём идёт разговор. Через некоторое время вернул- ся и, вздохнув, скомандовал: – Значит, так. Сделать ему обезболивающий укол, перевязать и… отнесём его в  деревню. – Он кивнул на белые домишки. – Передадим своим, пускай они с  ним занимаются. А у нас времени нет. И так выбились из гра- фика. Как перевязывали арабчонка и поднимали, чтобы не- сти, мы с Нисимом не смотрели. Мы сели в сторонку на камни, и я впервые попросил у него сигарету. –  Ты же не куришь, – сказал Нисим, но сигарету дал. В деревне не оказалось ни одной живой души. Двери домов были, правда, заперты, но мы выбили одну из них в доме, по виду самом богатом, пронесли арабчонка внутрь 277

и положили на низкую широкую тахту в салоне, застелен- ную полосатым ковром. –  Что будем делать дальше? – спросил Рами. – Если его тут оставим, то он через час-другой точно помрёт. Свои-то сюда не скоро вернутся. Йони молча походил по комнате из угла в угол и, на- конец, остановился у стоящего в углу высокого кальяна из синего стекла с меховой опушкой. Потрепав трубку с мед- ным мундштуком, он сказал: –  Сейчас доложу начальству о нашей ситуации, пускай оно принимает решение. Он вышел из комнаты, а Рами покосился на Нисима: – Эх ты, Робин Гуд! Стрелять тебя не научили… Ждал, пока мы подойдём. Не мог решить всё до нашего прихода. – Я бы решил, – пробормотал Нисим и  указал на меня пальцем, – да он не дал… Все, кто были в  комнате, неодобрительно посмотрели на меня. –  Ладно уж, – донёсся до меня голос Нисима, – что сделали, то сделали. Пускай пацан живёт. Возьмётся за мозги – будет дальше жить, а  нет – так где-нибудь его пуля всё равно достанет. – Сколько он ещё навредить перед этим успеет? – спросил кто-то. –  На, добей его, – Нисим снял автомат и протянул го- ворившему. –  Сам заварил кашу, сам и расхлёбывай… Парнишка на тахте застонал. –  Дай ему воды! – сказал мне Нисим. В большом неработающем холодильнике я отыскал бу- тылку с минеральной водой и стал поить парня. Лицо его 278

горело, глаз он не открывал, и  вода, которую я  пытался лить ему на губы, стекала по подбородку. Рами наклонился рядом со мной и пробормотал: –  Хреново ему. Не жилец он… –  Хочешь сказать, что мы зря с ним возимся? –  Наверное, зря, да никуда не денешься… Я попытался зажечь свет, но электричества не было. За окном быстро темнело, и кто-то зажёг фонарик. –  Ещё полчаса, и  ночь наступит, – вставил словечко студент Гриша. – А в  темноте только по горам путеше- ствовать. Все ноги переломаешь. –  Сейчас же погасить фонарь! – раздался голос Йони. – С ума сошли – в округе света нет, а вы решили мишень из себя изображать. Да по вас с любой высотки целиться – про- сто удовольствие. Надо же немного мозгами шевелить! –  Ты командир, – огрызнулся кто-то в темноте, – ты и шевели. – Разговорчики! – рявкнул Йони и  тут же сменил гнев на милость. – Докладываю ситуацию. Я по рации со- вещался с начальством, и нам разрешили на ночь остаться здесь. На рассвете мы продолжим движение. Что касается раненого, то тоже на рассвете будет санитарный вертолёт и заберёт его. Так что всё в порядке. –  Слава Б-гу, – вздохнул кто-то, – хоть грех на душу не возьмём! –  О душе заговорили! – засмеялся Рами. – Ну, пря- мо не солдаты, а ученики иешивы! Но его смеха никто не поддержал. Йони оглядел нас и проговорил: –  На ночь выставим охранение из двух человек. Раз- биваемся на двойки, и каждая двойка дежурит по два часа. Кто пойдёт первым? 279

–  Я, – подал голос Нисим. –  Кто с тобой? – Кто угодно, только не он. – И хоть в  темноте не было ничего видно, я не сомневался, что указал он на меня. Моя смена была самой последней, перед самым рассве- том, и в напарники мне определили тощего студента Гришу. Утром с первыми лучами солнца раздался далёкий стрё- кот вертолёта, и к нам с Гришей из дома вышел Йони, по- тирая кулаками красные глаза. Как-то виновато он посмо- трел на меня и тихо проговорил совсем не по-командирски: –  Умер твой пацанёнок, не дотянул до утра. Так что всё это были напрасные хлопоты… Я промолчал, лишь отвернулся в сторону. – То-то твой друг порадуется, – криво усмехнулся Йони. –  Какой друг? –  Будто не знаешь… По-прежнему мы шагали вдоль узкой со сбитым ас- фальтом дороги, и солнце всё выше и выше поднималось над головами. Со стороны моря было всё ещё темно, но и там края серых низких облаков начинали потихоньку ро- зоветь. Поначалу Нисим шёл впереди, потом незаметно отстал и, поравнявшись, похлопал меня по плечу. – Не хочешь? – он протянул пачку сигарет и, глядя куда-то в сторону, пробормотал. – Прости меня, друг, а?..

НА КРАЮ ОДИНОЧЕСТВА Лежу на спине на каких-то острых камнях и смо- трю в небо. Оно чёрное и бездонное, в редких крапинах звёзд. Их то и дело застилает низким серым дымом. Ти- шина вокруг такая, что неприятно свистит в ушах. Только свист, и больше ничего. Наверное, я оглох от взрыва и ни- чего не слышу, потому что бой наверняка ещё не закончил- ся. Это я точно знаю. Не бывает по-другому. Когда десять минут я назад подобрался к стене, за ко- торой прятались преследуемые нашим взводом боевики, я не рассчитал одной маленькой детали – она не станет за- щитой ни мне, ни им, потому что деваться им некуда, и они её взорвали, а на меня посыпались камни старой кладки. Левой свободной рукой я пытался заслониться, а правой не смог – в ней был автомат. В глаза полыхнуло что-то белое и  беззвучное, стена распахнулась чёрным шевеля- щимся провалом, а  дальше я  ничего не помню. Очнулся уже на камнях, и вокруг меня была свистящая тишина. По ту сторону стены тоже было тихо. Люди, находившиеся там, – что с ними? Пытаюсь пошевелиться и  сползти с  острых кам- ней – и не могу. Ноги присыпаны осколками и кусками стены, левая рука не слушается меня, а правая придавлена 281

автоматом. Сплёвываю песок, налипший на губах, и мо- таю головой. Но в темноте ничего не видно, кроме неба и звёзд. Первая мысль: ну, вот, брат, и  тебе досталось… Не- ужели это происходит так стремительно и  неожиданно? Ведь ещё утром я шутил и веселился с друзьями, пил, как всегда, кофе со свежими булочками и планировал, что вече- ром, когда закончится сегодняшняя операция, получу свой сотовый телефон у  командира и  позвоню домой, узнаю, как дела. А потом к выходным операция наверняка закон- чится, и  нас, резервистов, отпустят домой. Выспавшись и отмывшись от армейской пыли, укачу с женой и сыном на денёк на море. Эх, мечты-мечты… Мне пока не больно, хотя левая рука – я это чув- ствую – вывернута как-то неестественно, и  в ней что-то пульсирует злыми упругими толчками. Пытаюсь подтя- нуть её к себе, и вдруг резкая боль пронзает кисть, посте- пенно поднимаясь по руке вверх и останавливаясь где-то на уровне плеча. Наверное, я  начинаю стонать, но из-за свиста в ушах ничего не слышу. Нет, левой рукой лучше сейчас не шевелить, лучше по- пробовать приподняться и заодно отбросить автомат, об- вивший своим ремнём правую руку. Это почти удаётся. Подношу руку к  лицу – чёрная растопыренная пятерня заслоняет звёзды, и  я удивлённо рассматриваю её кон- тур. Ощупываю лоб и лицо – с правой стороны на виске и  щеке липкая горячая кровь. Видно, меня хорошень- ко задело камнем. Но не это мне требовалось выяснить. Тёплая пластиковая мыльница переговорного устройства никуда не делась, я с трудом вытаскиваю её из кармашка и  подношу к  губам. Обычно она потрескивает, и  я могу слушать переговоры моих товарищей. Но сейчас, когда 282

я  ничего не слышу, остаётся полагаться на то, что пере- говорное устройство уцелело при взрыве и я смогу позвать кого-нибудь на помощь. Пока отыскиваю пальцем кнопку вызова, боль, за- стрявшая в  левом плече, скачком растекается по груди, и  мне становится неимоверно трудно дышать. Настолько трудно, что я начинаю стонать, и собственные стоны уже слышу. Свист в  ушах становится тише, зато я  различаю другие звуки. Какая-то возня за рухнувшей стеной меня не пугает: если там кто-то и остался жив, то ему наверняка досталось не меньше, чем мне. Где-то вдалеке одиночные звонкие выстрелы пистолетов и  басовитые очереди авто- матов. Ещё дальше – глухой взрыв с  раскатистым эхом. Наверняка опять подрываются боевики, преследуемые на- шими солдатами… Снова наступает тишина, но уже другая – не такая, как вначале. Выстрелов и  взрывов больше нет, но отовсюду слышится какое-то странное шуршание и… стрёкот кузне- чиков. Откуда они здесь? – Эй, солдат, ты меня слышишь? – раздаётся чей- то голос. Пытаюсь оглядеться вокруг, но никого пока не вижу. –  Лежи спокойно, сейчас мы тебя достанем. И сразу же чьи-то руки начинают вытаскивать меня из груды камней. – Рука… Больно! – сиплым шёпотом кричу я, но меня не слышат. – И ноги… Наверное, я потерял сознание, потому что, когда очнул- ся от хлопков по щекам, обнаружил себя уже на носилках, а рядом со мной девушку в армейском защитном комби- незоне с брезентовой сумкой через плечо и белым ярким кружком армейской скорой помощи. 283

–  Тебя как зовут? – наклоняется девушка и почти ды- шит мне в лицо. –  Мне тяжело говорить, – шепчу я. – Рука… –  Потерпи немного, сейчас будет вертолёт, тебя забе- рут. Отворачиваюсь и закрываю глаза, но девушка тормо- шит меня и, конечно же, за левую руку: –  Не закрывай глаза! Сейчас я тебе сделаю укол, будет легче… Стараюсь не реагировать на неё, но от девушки так лег- ко не отвязаться. Она снова хлопает меня по щекам и по- вторяет: –  Не смей закрывать глаза! – Отстань, – выдавливаю я, и  мой голос срывает- ся, – у меня итак всё болит… –  Я тебе не дам вырубиться, парень! Потерпи, род- ной!.. Повтори, как тебя зовут? Ей, безусловно, известно моё имя, но она постоянно тормошит меня и  следит, всё ли у  меня в  порядке, если моё нынешнее положение можно назвать порядком. Когда я  отключусь от боли или от потери крови, она это узна- ет по моей реакции. Пока же я огрызаюсь и мотаю голо- вой – это, видимо, нормально. Правда, я  уже толком не могу ничего выговорить, только в  горле что-то хрипит и булькает, но девушка кивает головой, мол, всё в порядке, парень. Не знаю, сколько проходит времени, потому что время для меня сейчас измеряется промежутками между толчка- ми боли в руке и груди, а вертолёта всё нет. Слышу, как де- вушка быстро говорит кому-то, что у меня большая потеря крови и  ждать дальше нельзя, поэтому нужно раненого увозить на машине. 284

–  Потерпишь? – спрашивает меня незнакомый муж- ской голос. – На машине будет чуть дольше, но она уже здесь, а вертолёт нужно ждать. –  Делайте, что хотите, – хриплю я, – только заберите меня отсюда! Как меня грузили в  машину, не помню. Единствен- ное, вспоминаю, что носилки были скользкие, хоть меня и  привязали к  ним ремнями. Здоровой рукой я  пытался вцепиться в  какую-то скобу на стенке, но она всё время выскальзывала из ослабевших пальцев, и меня мотало из стороны в сторону. Наверное, мы ехали по очень плохой дороге, потому что машину тоже так швыряло на дорож- ных ухабах, что даже девица, сидевшая рядом со мной и  периодически тормошившая меня, неловко взмахивала руками и кричала водителю, чтобы так не гнал… …Я лежу в своей кроватке, и мне всего пять лет. Этой сырой осенью я простудился, и у меня высокая температу- ра. Кажется, я впал в забытьё или просто сплю, но сплю чутко. Так чутко, что чувствую всё, что происходит вокруг меня, хотя глаза мои закрыты. Меня немного знобит, хотя под ватным толстым одеялом и тепло, но всё равно я зябну и пытаюсь подтянуть ноги под себя, однако сил на это нет. Во рту вкус выпитого горячего молока с мёдом, и это сушит. Хочется попросить маму принести простой холод- ной воды, но нет голоса, только хрип. В груди что-то сви- стит, надрывный кашель то и дело подбрасывает меня, не давая провалиться в сон. Тёплые мамины ладони ложатся на мой лоб. Я знаю, что это мама, потому что её левая ладонь слегка царапает мне кожу – на ней глубокий шрам от какого-то старого по- реза. Мама… 285

За окном, у  которого стоит моя кровать, шум до- ждя – не проливного летнего, а  холодного осеннего, то моросящего крупными каплями, то на какое-то время ути- хающего. Но окно закрыто, запаха дождя я не слышу. От этого тяжело дышать, и кашель, кашель, кашель, который не даёт перевести дыхание… – Эй, солдат, очнись! – голос девушки доносит- ся откуда-то издалека, и  я пытаюсь разлепить тяжёлые веки. – Скоро уже приедем, там тебе помогут. Кре- пись! – И снова: – Как тебя зовут? Какой у  тебя номер удостоверения личности?.. Я не отвечаю, а девушка начинает тормошить меня, и, конечно же, опять за больную руку. – Отвяжись!.. Какой-то мужской голос девушке: –  Оставь его в самом-то деле! Видишь, парню хрено- во… Ещё десять минут, и мы на месте! Пытаюсь снова погрузиться в шум давнишнего дождя и ощутить на лбу почти забытые мамины руки. Мне это почти удаётся, но ненадолго, потому что чувствую, как ма- шина останавливается, носилки со мной поднимают чьи-то сильные руки и куда-то тащат. Только сейчас начинают действовать уколы, которые мне сквозь одежду вкалывали всю дорогу до больницы. Помню, как девушка извлекла откуда-то ножницы с  ту- пыми изогнутыми концами и  разрезала на мне куртку и  брюки, пытаясь добраться до открытых ран. Но я  не обращал на это внимание, потому что действовала она осторожно, как учили. Теперь, когда меня перегрузили на каталку и повезли внутрь помещения, чувствую прохлад- ный ветерок, слегка холодящий мою голую грудь и  ноги. 286

От этого становится почему-то легко и спокойно. Сквозь сомкнутые веки различаю, как над головой проносятся яркие плафоны на потолке. Чьи-то голоса, уверенные и тоже спокойные, указывают, куда меня вез- ти. Десятки белых дверей автоматически распахиваются перед каталкой, и мне немного тревожно. Но не от боли и не от ожидания предстоящих операций. В другой ситуа- ции мне было бы весьма любопытно оглядеться, но сейчас не до этого. А потом я уже ничего не помню… Ночь и  тишина. Я опять пытаюсь заслониться левой рукой от падающей стены, но даже пошевелить ею не могу, потому что она засыпана камнями. Губы давно пересохли. Жадно облизываю их, однако язык едва шевелится. Он сейчас во рту как сухая колючая щепка, которую никак не выплюнуть. – Пи-ить… – Это, наверное, мой голос, вернее, не голос, а какой-то незнакомый хриплый шёпот. –  Тебе сейчас нельзя… Кто это? Впрочем, всё равно, лишь бы на губы попала хоть капелька влаги. – Пи-ить… –  Потерпи немного, сразу после операции нельзя. По- том напьёшься! И снова я погружаюсь то ли в сон, то ли в детство. Каждый раз среди ночи – а это было три или четыре раза, – я тихонько поднимался с кровати и шёл в другую комнату. Не знаю, что мне там было нужно, только ле- жать в кровати и бессонно следить за отблесками от авто- мобильных фар, пробегающих по шторам, было тоскливо 287

и тяжело. В темноте, почти на ощупь, я пробирался к дива- ну и устраивался в уголке между спинкой и валиком. Мне не хотелось шуметь, чтобы не разбудить спящих в своей спальне родителей, только это почти никогда не удавалось. Неожиданно мои лёгкие взрывались сухим лающим каш- лем, от которого резало в груди, и родители сразу просы- пались. Папа брал меня на руки и  уносил в  мою комнату, а мама, тяжело вздыхая, садилась у кровати и долго сиде- ла рядом. Пока я не засыпал. Её левая ладонь со старым шрамом, покалывая, ложилась на мой лоб, и мне от этого становилось легко и спокойно… –  Помоги встать, – шепчу я, – мне неудобно лежать в такой позе! –  Тебе нельзя, ты же в гипсе и, к тому же, после опе- рации ещё от наркоза не отошёл. День-два – и тебе раз- решат делать всё, что захочешь… –  Неправда! При наркозе спят… –  Ты спал почти сутки! –  Тогда дай пить… –  Повторяю же, что нельзя! Пытаюсь повернуться, но тяжёлые гипсовые оковы вжимают меня в  скомканные простыни и  не дают поше- велиться. …Снова на меня наваливается разваливающаяся сте- на. Небо над головой уже чёрное и бездонное, без единого огонька, и нет в нём даже серого рваного дыма, пахнуще- го гарью, только во рту остался какой-то острый привкус горьких лекарств. Откуда он? Опять пытаюсь выкарабкаться из-под камней, и  мне это удаётся. Как ни странно, но гипс на моей руке и ноге 288

даже помогает. Я отталкиваюсь им от острых камней и тащу за собой автомат за ремень. Как ящерица. –  Эй, солдат, какой у тебя номер удостоверения лич- ности? – доносится из-за спины звонкий девичий го- лос. – Ты меня слышишь? –  Дай лучше воды… –  Подожди, сейчас будет вертолёт… На губах песок и острые мелкие осколки камней. От- плёвываюсь, но рукой до губ не достать, не получается. Может, мне даст попить сухонькая мамина рука с покалы- вающим старым шрамом?.. В палате полумрак. За ширмой, разделяющей сосед- ние кровати, стонет какой-то старик. Он бормочет что-то невнятное, иногда я различаю обрывки молитв, а потом опять надрывный стон, переходящий в  плач. От этого старческого бессильного плача в горле и груди застывает какой-то вязкий ком, который не проглотить и не выплю- нуть. Мне не хватает воздуха, но я  молчу, лишь бессильно мотаю головой. Голова начинает кружиться, потолок рас- качивается из стороны в  сторону. От этого меня рвёт, и горькая жёлтая жижа растекается по простыне, которой я накрыт. –  Эй, кто-нибудь! – кричу я. Мне кажется, что голос стал каким-то чужим, не моим – хриплым и  тонким, со- всем как у плачущего соседа-старика. –  Подожди немного, сейчас придёт медсестра и  убе- рёт грязную простыню, – отвечает кто-то, кого различить я уже не могу. Хочу спать. Смертельно хочу. Наверное, во сне голо- ва перестанет кружиться и… я, наконец, выберусь из-под 289

этой проклятой рухнувшей стены. Сброшу с руки перетя- гивающий ремень автомата. И куда-нибудь обязательно улечу на вертолёте. Я буду парить в облаках, выглядывать в круглое окошко иллюминатора и видеть, как где-то подо мной пролетают птицы… Только бы дождаться вертолёта и не сойти с ума от этой пульсирующей боли. И ещё бы глотнуть свежего холодно- го воздуха… Помню, как меня, совсем маленького и беспомощного, папа вёз куда-то студёной зимой на наших стареньких сан- ках. Снег скрипел под полозьями, а я сидел на санках, изо всех сил вцепившись в сиденье. Передо мной мелькала па- пина спина, исчезая в крупных мельтешащих снежинках. Не оборачиваясь, папа приговаривал: –  Держись, сынок, уже скоро! Мы приедем к врачу, и он даст тебе волшебную таблетку, от которой станет луч- ше. Держись, ты же мужчина! Мне было холодно и  очень неудобно. Я прятал нос в шарф, которым закутано моё лицо, и вдыхал его сырой шерстяной запах. Меня мутило, и я старался вдохнуть мо- розный воздух, который обжигал ноздри. От обиды мне хотелось плакать, но не при папе же! Где ты, папа, сейчас? Где сейчас мои старые неудобные санки? Где морозный обжигающий воздух, которого мне так сейчас не хватает? Отвези меня туда, где мне станет легче. Я мужчина, я выдержу… И опять эта проклятая стена с  грохотом рушит- ся у  меня на глазах, только грохота я  не слышу – лишь какой-то тонкий старческий плач вперемешку с обрывка- ми молитв. Я, наверное, должен встать, отряхнуться от 290

пыли и камней и помочь старику. У него-то сил помень- ше, чем у меня… –  Где ты, старик, отзовись! Я помогу тебе, как бы мне ни было больно. Потом вызову вертолёт, на котором мы улетим в чистое небо, и только птицы будут пролетать над нами… Хорошо, что ты сейчас рядом со мной – мне не так одиноко в этой тоскливой иссушающей боли. Вместе нам будет не так страшно. И не так больно. Ты меня слышишь, старик?.. Какой у тебя номер удостоверения личности?.. Кто-то заботливо подносит к моим губам пластиковый стаканчик с водой, а потом поправляет отброшенную ми- нуту назад трубку с  кислородом. Мама? Жена? Медсе- стра? Ничего не разобрать в темноте. А где старик с соседней кровати? После взрыва и шума падающей стены я боль- ше не могу находиться в полной тишине. Мне так плохо и страшно! Уж лучше его плач и молитвы. Отлично помню, как я  разыскал его среди обломков стены, вытащил, и мы полетели на вертолёте. Только как он оказался рядом со мной?.. Я не отпускал его сухую сморщенную руку, и мне казалось, что в этом наше спа- сение – и моё, и  его. Иначе на нас обрушится одиноче- ство – тяжёлое, иссушающее, вернуться из которого уже никогда не удастся. Ни мне, ни ему. Старик больше не плакал и тоже с любопытством смо- трел на птиц, которые пролетали под нами… Как он всё-таки оказался со мной? И где он сейчас? Непонятный гнев и обида душат меня, и мне опять пло- хо… –  Эй, проснись! – кто-то тормошит меня, и я неохотно открываю глаза. 291

Вокруг меня всё та же больничная палата, только что-то неуловимо изменилось. Я не знаю, утро сейчас или вечер, но подвижный солнечный лучик смело скользит по стене, и я не свожу с него взгляда. – Как себя чувствуешь? – опять спрашивает кто- то. – Разговаривать можешь? –  Где мой сосед? – шепчу я. – Ну, тот, с соседней кро- вати… –  Нет его больше. Совсем нет… Мне хочется закрыть глаза и вернуться к разрушенной стене, чтобы спасти старика, который наверняка до сих пор ещё там, среди обломков, дожидается моей помощи, но меня опять тормошат и не дают погрузиться в свой кошмар. – К тебе друзья пришли – солдаты, с  которыми ты был там… – Старик… –  Всё! Забудь про него. Нет его больше, тебе же ска- зали! Никак не могу понять, что происходит вокруг. Где я? И  вдруг тоненький, но такой знакомый и  родной голос девчушки: –  Здравствуй, солдат! Тебе уже лучше? Ты меня пом- нишь? Ответь!.. По моим небритым щекам катятся крупные слёзы. Я  ещё не могу различить лиц, плавающих в  редеющей мутной пелене вокруг меня, но мне уже легче, намного лег- че. Первый раз за последние несколько дней. Стена больше не рушится, а эхо от взрыва не колышет- ся в горячем ночном воздухе. – Вот, мы тебе апельсинов принесли, – говорит де- вушка, – тебе их, наверное, уже можно. Выздоравливай, солдат! 292

Протягиваю руку, и в мою ладонь ложится прохладный шершавый бок апельсина. Какое это, оказывается, сча- стье – просто сжимать в ладони апельсин… Наконец, мне удаётся разгрести обломки кирпичей и камни, я встаю в полный рост и смотрю на небо, в кото- ром скоро появится вертолёт, на котором мы улетим. Ночь потихоньку рассеивается первыми рассветными лучами. Гляжу и не могу наглядеться, как из-за мутного подраги- вающего горизонта медленно выплывает… апельсин. Тяну к нему руку, и он ложится своим прохладным живым бо- ком в мою ладонь. Нет больше одиночества – я живу, живу, живу…

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ РОНА …Эх, не надо было нам ссориться! Ничего хорошего из этого не получается. Может, тогда и сложилось бы всё иначе… Так ведь сам-то Рон ни в чём не виноват! Не нужно было доводить придирками и  строить из себя крутого ко- мандира. Если мы в одном экипаже, и ты командир танка, а я механик-водитель, то должны быть единым целым… …Потом всё опять погружалось в  едкий удушливый жёлтый дым. Мысли путались. Кашляя и отплёвываясь, он выбирался из своего люка, пытался задрать голову и взглянуть на башню, в которой был Алекс. Но в  густом клубящемся дыму ничего было не видно. А потом что-то оглушительно грохнуло, и звуки пропали. Где ты, Алекс?.. …Очнулся Рон уже в больничной палате. –  Как себя чувствуешь, солдат? – донёсся до него не- знакомый голос. –  Где я? – с трудом прошептал Рон. Шевелить губами было почему-то трудно, и очень хотелось пить. –  В больнице. Всё теперь у тебя будет хорошо. –  А Алекс? А танк? –  Обо всём – потом. Сейчас отдыхай и выздоравли- вай… 294

…Сквозь клубы дыма за секунду до того, как прогре- мит взрыв, он, кажется, заметил краем глаза, как на броню танка лезут две или три фигурки в чёрных майках и испач- канных землёй джинсах. Там же Алекс… Неужели они подбираются к нему на башню? Для чего? Взять в плен? Ну, Алекс-то парень крепкий, его голыми руками не возь- мёшь… И всё же они лезут… Чёрт возьми! Ну, стоило ли им ссориться перед самым боем? Они и  раньше не особо ладили. Алекс – студент университета, а Рон – всего лишь работяга на заводе. И что из этого? Что это меняет?.. Пора бы уже знать, всё в этом мире непостоянно – не найдёт Алекс работу после университета, на тот же завод прибежит. А Рон… Нет пока у  него определённого плана, но всё ещё впереди – и университет, и жизнь… И всё-таки не надо было им ссориться перед самым боем… Понятно, что это всенародная любовь: к нашим солда- тикам, к нашим раненым бойцам, к  нашим мальчикам… А где вы, ребята, были раньше, до войны? Когда в страну приезжает одиночка, такой, как Рон, предоставляете ему полное право выбираться из дерьма самостоятельно. Раз- ве он после школы не поступил бы в тот же самый универ- ситет, что и Алекс, который приехал с родителями? Ему тоже пришлось несладко, и он тоже повкалывал прилично, чтобы заработать деньги на учёбу, но ему хоть свои по- могали… Как надоело это казённое, слезливое сочувствие! Какие-то незнакомые люди мельтешат в  палате – члены Кнессета, сердобольные истеричные девицы, целующие в лоб, как покойника, генералы, которых он видел раньше 295

разок-другой на базе, и которым раньше до него не было ровным счётом никакого дела. Модно это – навещать ра- ненного израильского солдата… Рон уже пытался встать с кровати, но ему не давали. Мол, серьёзных ранений у тебя, солдат, нет, но есть тяжё- лая контузия. Вряд ли пока ты сумеешь адекватно вести себя. Так что лучше лежи, а врачи поставят тебя на ноги. Попей таблеток, отоспись, и голова перестанет болеть… …Две или три фигурки в  чёрных майках и  джин- сах – это наверняка боевики, подбившие их танк. Рона взрывной волной сбросило с брони и, кажется, даже при- сыпало землёй, а что с Алексом? Удалось ли ему спастись? Почему никто не говорит? –  Доктор, что с Алексом? – спрашивает он у челове- ка в  белом халате, который утром пришёл к  его кровати в окружении медсестёр и студентов. –  А кто это? –  Мой командир. Мы с ним в танке были… Доктор на минуту замялся, потом неспешно прогово- рил, наверняка взвешивая каждое слово: –  Тебя привезли два дня назад, ты был без сознания. С тобой вместе привезли ещё трёх раненых, но среди них не было парня по имени Алекс. –  Как же так? – голос Рона предательски подрагива- ет. – Мы же были вместе… Доктор вздыхает: –  Будет кто-нибудь из армейского начальства, у  них спросишь. Я всего лишь врач, который тебя лечит… В палате ещё две койки с  ранеными солдатами. Все койки разделены ширмами, но тишины и  покоя нет. То 296

и дело к кому-то приходят очередные посетители, палата всё время наполнена тихим шелестом слов и шагов. Как они надоели! Рон вертится на своей койке, и никак не может найти удобного положения. Ночью он спать не может, потому что начинает задыхаться от дыма, который не перестаёт валить от подбитого танка, а днём эти люди… Только утром, перед обходом врача устанавливается некоторое затишье. Посетителей просят выйти в коридор. Молчаливая уборщица-таиландка быстро протирает полы и тоже уходит. Со своими соседями Рон так и не познакомился, потому что они лежачие. Один всё ещё без сознания, а у второго, видимо, постоянные боли, и ему не до разговоров с соседя- ми. Даже их имён Рон не знает. Да ему это и не нужно… …Наверняка, эти подбившие танк боевики захвати- ли Алекса. Он у них в плену. А иначе Рону обязательно что-нибудь про него рассказали бы. Не хотят беспокоить. Но… даже если он в плену, зачем делать из этого тайну?! Нужно его спасать!.. Спасать, спасать, спасать… Может, про Алекса про- сто забыли? А может, сочли погибшим?! Ну не может быть такого! Алекс такой весельчак и балагур, всегда до- стававший скупого на слова Рона… Не может этот жиз- нелюб просто так взять и погибнуть! Не тот он человек, чтобы без сопротивления сдаться обстоятельствам… Значит, нужно ему помочь. Если никому из окружающих нет до этого дела, то остаётся Рон. Тем более, они с Алексом пока в ссоре, и так это оставлять нельзя. Нужно спасти ко- мандира… Но как? Пытаться рассказывать о нём тем, кто сюда приходит? Но кто его, по большому счёту, слушает? Кто услышит? Люди приходят, чтобы самим выговориться, 297

посмотреть на солдата. Многие приходят позировать перед телекамерами, чтобы попасть в вечерние новости, мол, вот мы какие сердобольные и отзывчивые… Хорошо, что мы пока в ссоре с Алексом! Рон невольно скрипит зубами. Только злей буду его вытаскивать. Отку- да? Да чёрт его знает, откуда! Но вытаскивать надо. Хотя бы по одной причине – помириться… – Куда ты встал, солдат? – пытается остановить его медсестра, пожилая женщина с усталым материнским ли- цом. – Тебе же нельзя… –  Пойду покурю, на балкон, – через силу улыбается Рон и ковыляет, придерживаясь за стену. –  Да и не курил бы ты! Вон, еле на ногах стоишь. – Я всего одну… – Рон спешит, не оглядываясь. – И воздухом свежим подышать… –  Может, я тебе помогу? - Не надо, сам справлюсь… На балконе, с пятого этажа больничного корпуса раз- ворачивается панорама города, залитого полуденным солн- цем. Сегодня очень жарко. Места на нескольких железных скамейках в  тени заняты больными. В уголке курят два молоденьких парня в медицинских халатах. –  Дай сигаретку, – просит Рон у  мужика с  загипсо- ванной ногой, опирающегося на бетонный парапет. Мужик протягивает пачку и спрашивает: – Солдат? – Да. –  Ну как там, в Газе? –  Нормально. Воюем, – Рону вовсе не хочется разго- варивать о войне, отвечать на одни и те же вопросы, вы- слушивать стандартные ахи и охи. 298

Мужик что-то ещё пытается спросить, но Рон поскорее прикуривает и отходит в сторону. –  Слушай, – вдруг обращается он к мужику, – у тебя есть какие-нибудь майка и брюки? –  Удрать отсюда хочешь? – ухмыляется мужик. – За- чем? Здесь же тебя подлечат, а потом отпустят. Не вол- нуйся, лишнее время держать не будут. –  Надо мне очень… Так есть или нет? А то в  этой больничной пижаме меня первый же полицейский остано- вит. Даже охранник на входе не выпустит. Мужик некоторое время пристально разглядывает Рона, потом спрашивает: –  Ты насовсем хочешь уйти или вернёшься? Если сказать, что насовсем, мужик, пожалуй, не даст одежду. –  Вернусь, – притворно вздыхает Рон и  придумы- вает на ходу, – у меня, понимаешь ли, тут девушка жи- вёт. Недалеко, в  двух кварталах. Утром вернусь и  всё тебе отдам. Мужик похабно ухмыляется, но кивает головой: –  Ну, ты ходок! Пойдём ко мне в палату… …Держись, Алекс! Хоть ты и  зазнайка и  я всё ещё немного злюсь на тебя, но приду тебе на помощь. Вовсе не потому, что ты поступил бы точно так же, просто мы солдаты, и должны поступать как солдаты. Нельзя в бою оставлять товарища. Никак нельзя… Наверняка эти трое боевиков никуда не делись с это- го места. Я уверен в этом. Небось, отсиживаются сейчас в туннелях, которые прокопали вокруг. Их бомбят, а они, как крысы, притаились и  выскакивают, когда почувству- ют запах добычи… Не будет у них добычи! Я спасу тебя, 299

Алекс, и докажу, что напрасно ты подсмеивался над своим механиком-водителем… На громадной автомобильной стоянке у  больницы многолюдно. Кто-то приезжает и уезжает. На Рона, натя- нувшего на себя мятую белую майку и светлые полотняные брюки, пока внимания никто не обращает. Мало ли тут сегодня молодых ребят, без цели расхаживающих среди рядов припаркованных автомобилей. –  Простите, вы не прихватите меня с собой? – спра- шивает Рон у толстяка, садящегося в белую «сузуки». – Куда тебе надо, приятель? – Толстяк вытаскивает из багажника бутылку с  водой и  отпивает большой гло- ток. – Учти, я  не местный и  по городу крутить не буду. Сразу на выезд и по тель-авивской трассе до своего дома… –  Мне туда и надо. –  Куда? Ко мне домой? –  Я покажу по дороге, где мне выйти. – Садись… В машине душно, и у Рона начинает ломить в висках. Не спасает даже кондиционер, который толстяк включил почти сразу. А тот молча крутит баранку и поглядывает на своего мрачного попутчика. – Что ты делал в  больнице? – наконец спрашивает он. – Навещал кого-то из родственников? –  Да, – с трудом выдавливает Рон, морщась от голов- ной боли. Его даже бросает в пот от слабости, и толстяк это замечает: –  Тебе плохо? Укачало? Возьми бутылку с водой, попей… – Спасибо. – Рона всё больше и  больше злит этот разговорчивый дядька, у которого, судя по довольной фи- зиономии, никаких проблем никогда не было. 300