Зеркало Ноя

– Григорий Николаевич! – почти задохнулась Ната- лья Абрамовна и, опрокидывая стулья и пюпитры, выбе- жала из класса. Насупившийся Жемчужников проводил ее тяжелым взглядом, потом рас­судительно изрек: – Эмоциональная дамочка! Ишь, как нос воротит. Того и гляди, сама навострит коньки на историческую ро- дину... Арик внимательно вслушивался в  разговор и  рассма- тривал невозмутим­ ого Женьку Вилькинского, обхватив- шего лакированные бока виолончели своими толстыми коленками, затем перевел взгляд на Юрика Сысоева, втор­ ую скрипку квартета. Потом некоторое время изучал драный карман на пиджаке Жемчужникова, из которого при каждом движении сыпались серые табачные крошки. На брызгавшего слюной директора смотреть не хотелось. – Значит, так, – спохватился Григорий Николае- вич, – урок окончен, дети могут идти. А мы, – он кивнул Жемчужникову, – пойдем ко мне в  каб­инет и  подумаем, что предпринять... Из школы Арик вышел вместе с Юриком Сысоевым. За ними увязалась настырная Танька Миронова, которая тут же попробовала взять на себя роль атамана: –  Может, в кино рванем? –  Мне домой надо, – сморщился Юрик и соврал для убедительности: – Старики в  гости намылились, с  се- стренкой сидеть некому... –  А ты? – Танька ехидно посмотрела на Арика. Не успел Арик и  рта раскрыть, чтобы тоже наврать что-нибудь, как из музыкальной школы выскочил Григо- рий Николаевич в небрежно наброшенн­ ом пальто и кинул- ся к лавке, на которой расположились ребята. 51

–  Где Вилькинский? – задыхаясь, спросил он. –  Ушёл, – услужливо доложила Танька. –  Ты, – директор ткнул пальцем в Арика, – задер- жись, а  вы, ребят­ки, ступайте домой... Хорошо бы всё- таки ещё Вилькинского. В директорском кабинете было шумно и накурено. Сам Григорий Николаевич не курил, и курить в своем присут- ствии не разрешал, но сегодня, в виду неординарности си- туации, правилу изменил. Из присутствующих нещадно дымили папиросами двое: Жемчужников и старожил шко- лы, флейтистка Тамара Васильевна, сухонькая старуш- ка с седыми старомодными буклями, похожими на парик Баха с портрета в коридоре. Кроме них в кабинете были всё ещё пунцовая Наталья Абрамовна, затем заместитель парторга и  по совместительству завхоз отставник Ефи- менко, а  также преподавательница музлитературы Ольга Викторовна, дама с томными, словно приклеенными рес- ницами и  очень короткой юбкой, из-под которой всегда выглядывало много такого, чему выглядывать не следовало бы. Арика усадили на стул, и Григорий Николаевич, от- кашлявшись, начал: -–Ты уже не маленький и понимаешь, для чего мы со- брались. От твоей тетки снова пришло письмо из Изра- иля, и  это плохо… В нём она, понимаешь ли, клевещет на нашу школу и  порочит советский образ жизни. Так, товарищи? – обратился он за поддержкой к  присутству- ющим, и те поспешно закивали головами. – Нужно дать ей отпор в  виде открытого письма, которое опубликует областная газета. Так вот, мы решили, что будет лучше, если это письмо напишут наши ученики, и совсем здорово, если – еврейской национальности. К примеру, ты и Виль- кинский. Ведь ты её племянник, а это козырь! Женя под- 52

пишет после… Согласен? – Григорий Николаевич плеснул в стакан воды и залпом выпил. – Не волнуйся, написать мы поможем, для того и собрались. Вот бумага, ручка, на- чинай. –  О чём хоть Нонна пишет-то? – прокуренным голо- сом перебила его Тамара Васильевна. – Вы бы вслух по- читали, чтобы знать, о чём речь. –  Это нам без надобности! – филином ухнул Ефимен- ко. – Мало ли идеологической грязи льют на нас западные радиоголоса и их прихлеба­тели! Всё у них на один манер, мать их так-перетак… – Ну, вам, конечно, без разницы, – смерила его пре- зрительным взглядом Тамара Васильевна. – Вам, прости- те, что метёлки, что письма… –  Попрошу без колкостей и намеков! – обиделся Ефи- менко и  грузно заворочался на стуле. – Консерваториев мы не кончали, как некоторые шибко умные, зато экзамен на идеологическую зрелость на фронте выдержали. Вот! – Причём здесь письмо? – вмешался Жемчужни- ков. – Или вам хочется посмаковать подробности этой похабщины? Все присутствующие – люди грамотные, до- гадываются, о  чём она могла бы написать. Ответ можно составить, не читая письма. –  Действительно, – прибавил директор, – с письмом нас пока не ознакомили, но нет оснований не доверять райкому... –  Тогда я отказываюсь принимать участие в этой уга- дайке! – Тамара Васильевна тряхнула буклями и  с силой растерла папиросу в пепельнице. – Издеваетесь, да?! – взвился Григорий Николае- вич. – Буду – не буд­у, хочу – не хочу! Это вам не би- рюльки, а серьезное политическое ме­роприятие! 53

–  Во-во! – обрадовался Ефименко. – Умные какие, аж спасу нет! Жемчужников почесал подбородок и  примирительно пробормотал: –  Вообще-то не мешало бы и в самом деле ознакомить- ся с письмом. Может, позвонить в райком, попросить? Григорий Николаевич молча махнул рукой, и  парторг тотчас принялся накручивать телефонный диск, с минуту разговаривал с  кем-то сладким, как патока, голоском и, наконец, сообщил: –  Готово. Можно прямо сейчас подойти и взять пись- мо под расписку, а через день вернём. Некоторое время после его ухода стояла тишина, потом Григорий Николаевич, покосившись на Арика, сказал: –  Ты сходи, погуляй пока, а  мы тут покумекаем, что писать. Из прокуренного кабинета Арик вышел с облегчением и  стал прохажив­аться по пустому коридору, разглядывая выцветшие старые стенгазеты, потом, оглянувшись, на- ковырял с  доски объявлений пластилина, скатал шарик и стрельнул в пыльный плафон на потолке. Ничего инте- ресного больше не было, и он вернулся к кабинету. –  ...Что в этом письме такого, что райком его только под расписку выдаёт? – донёсся из-за неплотно прикры- той двери голос Ольги Викторов­ны. – Бомба, что ли? Ох, мудрят наши райкомовцы... – Бомбы ей не хватает! – возмутился Ефимен- ко. – Слышал бы эти сло­ва твой батя-покойник, одно- полчанин мой и фронтовик, он бы тебе так задницу над- рал, что тошно стало бы. А то ишь, заголила ляжки перед малолетками, щеки свеклой намылила – и бомбу ей по- давай! 54

–  Фу, как грубо, – сказала Тамара Васильевна. – Вы- бирайте выражения, вы же в педагогическом коллективе. –  Ой-ой, напугала! – загоготал завхоз. – Я человек простой, что думаю, то и говорю. Не то что некоторые пе- да-го-ги, – с издевкой про­тянул он. – Нашли время ссориться, – подал голос дирек- тор. – Лучше бы над текстом думали... – Я, между прочим, ничего против евреев не имею, – через некото­рое время вздохнула Ольга Викто- ровна. – Наоборот, считаю их очень при­личными и  ин- теллигентными людьми. И хамов среди них меньше. Есть у мен­ я знакомый, Гришей зовут, кларнетист в кинотеатре, перед сеансами играет. Самоучка, но любому с консерва- торским образованием фору даст. –  Знаем мы этих кларнетистов, – совсем развеселил- ся завхоз. – Ах, музыкант, ах, интеллигент! А что же он, если такой хороший, не женится на тебе? Небось, тоже в Израиль мылится, чтобы письма подметные оттуда стро- чить? Ты ему там без надобности, он себе там какую-ни- будь Сарр­ у с машиной да виллой отыщет, а такие, как ты, ему лишь для одного дела нужны... – Ох, мерзавец! – возмутилась молчавшая все это время Наталья Абрамовна. – А еще ветеран-фронтовик! Хоть бы женщин постеснялся… – Это мне-то стесняться? Пускай они стесняются. К вам это не отн­ осится, хоть вы и еврейка. Вы замужем за русским и, насколько знаю, уезжать не собираетесь. Или, – Ефименко сделал многозначительную пауз­ у, – со- бираетесь? –  Причем здесь это? – только и ахнула завуч. –  Притом! Нечего нам баки забивать. Знаем мы, чем купил эту вертихвостку Гриша-музыкант! И какой кларнет 55

у него в штанах – тоже знаем! Эх, был бы жив её батя, не стерпел бы такого позора... – Молчать! – вдруг взвилась Тамара Васильев- на. – Слышите вы... алкоголик! – Но-но, – стул под завхозом угрожающе заскри- пел. – За алкоголика и за оскорбление личности могу при- влечь, свидетели есть… А то распо­ясались, аристократы хреновы, сионисты недобитые... Многого из того, что говорилось за дверью, Арик не понимал, но чувствовал, что там происходит что-то очень гадкое и постыдное. Слу­шать дальше не хотелось, и он от- правился на улицу, присел на лавку у школы и стал ковы- рять рыжий дерматин скрипичного футляра. –  Вот ты где, – раздался за спиной голос Жемчужни- кова, – пошли, братец, накатаем ответ быстренько, и гу- ляй себе на все четыре стороны. От густых табачных клубов в  директорском кабинете с непривычки щипало глаза. Спор уже закончился, и все сидели молчаливые и надутые. –  Вот оно… – Брезгливо, словно червяка, Жемчуж- ников достал из карм­ ана узкий заграничный конверт с ве- сёлой елочкой авиапочты, оглядел присутствующих и при- ступил к чтению: «Шалом, дорогие строители светлого будущего, кото- рое, надеюсь, никогда не построите! Думаете, я  всё ещё злюсь на вас? Не надейтесь, нет. На собаку, которая лает вслед, а вцепиться в штанину уже не мож­ ет, не обижают- ся… Чувствую я  себя прекрасно, настроение хорошее, хоть вы и отняли своей возней перед отъездом у меня не- сколько лет жизн­ и. Б-г вам судья...» – Ишь, какой святошей стала! – вырвалось у Ефи- менко, но на него зашикали, и он замолчал. 56

«...Как там любимая музыкальная школа? Еще стоит? Благодаря ста­раниям перестраховщика-директора, она скоро развалится от малейшего чиха пьяницы-парторга. Кстати, по-прежнему ли он халтурит на свадьбах с казён- ным баяном или его уже не приглашают из-за скудности репертуара и неумеренности по части питья?..» –  Оскорбления в адрес конкретных лиц не зачитывай- те! – набычился Григ­орий Николаевич. – Откровенную похабщину пропускайте. – Ну, уж нет! – мстительно заметила Тамара Васи- льевна. – Читать так читать. Умный не обидится, а дура- ка, – она лукаво покосилась на завхоза, – не жалко! И действительно, дальше в  письме Нонна не обошла вниманием Ефименко: «...Как чувствует себя доблестный завхоз? Не беспо- коят военные контузии, полученные в глубоком тылу при обороне обоза? Впрочем, сил у него ещё хватит, чтобы до конца растащить то жалкое имущество, которым сердо­ больная советская власть осчастливила школу…» –  Сука! – от гнева Ефименко сперва покраснел, потом побелел как полотно. – Своими руками придушил бы га- дину, если бы достал. Пусть меня потом судят… «...Как настроение у  моих драгоценных коллег? Ещё не взбунтовались из-за того, что на каждом уроке музыки нужно ссылаться на решения партийных съездов и цити- ровать бессмертного вождя-сухофрукта? А ведь суммы их нищенских зарплат едва ли сопоставимы с  количеством славословий в адрес вышестоящих иди­отов…» –  Ложь! – уверенно заявила Тамара Васильевна. – Ни разу я не цитир­ овала ученикам партийные документы! – Вы их на флейте играть учите, – вздохнула Оль- га Викторовна и  грустно опуст­ила свои приклеенные 57

ресницы, – а я обязана твердить, что главное до­стоинство бетховенской Аппассионаты в том, что ее любил Ленин… –  Между прочим, он её и в самом деле любил, – недо- бро напомнил Жем­чужников и снова углубился в чтение: «...В Израиле я  устроилась совсем не так плохо, как мне пожелали на партбюро. Учу язык, даю частные уроки музыки. На жизнь хватает. Даже откладываю кое-что на отпуск, который хочу провести в Ницце…» –  О, Ницца! – застонала Ольга Викторовна. – Хоть бы одним глазком посмотреть! «...В Союз не поеду, хотя, сказать по правде, иногда тянет. Не поеду уже потому, что секретарь райкома Три- фанков сказал мне перед отъездом, что такой балласт, как я, советским людям не нужен. Куда мне, балласту, до него, ведь он выплывет при любой ситуации! Только всем хоро- шо известно, что лучше всего держится на поверхности…» От такой откровенной хулы на партийное начальство Жемчужников сперва зажмурился, потом по­крылся лип- ким потом и сразу же боязливо оглянулся. «...Но Трифанков мне глубоко безразличен. Он не ис- ключение: в  райкомовских креслах удерживаются лишь подобные ему типы, а самые подлые и наглые из них про- биваются наверх, чтобы руководить государством. Хотя и  это мне уже безразлично – жить-то с  такой публикой вам, а не мне...» –  Ни хрена себе заявочки! – очередной раз вспылил завхоз. – Да за такие речи без суда и следствия… как вра- га народа! Ишь, какую змеюку на груди пригрели! Красный, как рак, директор непослушными пальцами рванул галстук, вскочил и стал нервно метаться по кабинету. – Может, дальше не читать? – жалобно застонал Жемчужников. – И так ясно… 58

–  Читайте, – неумолимо повторила Тамара Васильевна. «...И ещё мне интересно узнать: кто поселился в моей бывшей квартире? Увере­на, что дали её не многодетной се- мье, мыкающейся по общежитиям, а как­ ому-нибудь блат- ному из райкома...» И здесь Нонна попала в точку: по райкомовской про- текции в её квар­тиру вселился Жемчужников. Если упо- минание о казенном баяне и пьянств­ е он пропустил мимо ушей, то такого оскорбления стерпеть уже не мог: –  Баста! Больше такую клевету не читаю. И вам не советую! Он подхватился и принялся носиться по кабинету напе- регонки с Гри­горием Николаевичем. Все стали провожать их взглядами, лишь Арик тайком поглядывал на брошен- ное на стол письмо, силясь разобрать строки, писанные размашистым тёткиным почерком. Вдруг раздался смех, и  все перевели взгляды на На- талью Абрамовну. Смеялась она как-то странно: из глаз катились слезы, и она достала носовой платок, но прижи- мала его почему-то не к глазам, а к вискам. И вообще это больше походило не на смех и даже не на плач, а на какие- то нервные частые всхлипывания. –  Господи, – шептала она лихорадочно, – неужели надо уехать, чтобы увидеть, в какой грязи и мерзости мы живем? Почему? За что?.. Тамара Васильевна и Ольга Викторовна принялись её успокаивать, Ефименко демонстративно отвернулся, а Григорий Николаевич и Жемчужников разом останови- лись и стали изумленно её разглядывать. – Вы это… перестаньте… – пробормотал дирек- тор. – Дайте ей ле­карство какое-нибудь, и пусть идет до- мой. Мы тут сами… 59

Женщины вывели завуча из кабинета, а через минуту вернулись и сел­ и на свои места. – Оно и  понятно, – философски изрек Ефимен- ко. – Правда-матка гла­за колет. Будь я на её месте… –  Замолчите! – выкрикнула Тамара Васильев- на. – Оставайтесь на своё­м месте и помалкивайте. И так наговорили больше, чем следует! Григорий Николаевич подергал себя за растянутый гал- стучный узел и уставился на часы: –  Перестаньте собачиться, ради Б-га! Лучше займём- ся ответом, пока совсем не перегрызлись... –  Пиши, – похлопал Арика по плечу Жемчужников. Арик послушно придвинул к себе чистый лист, попро- бовал ногтем перо и вздохнул. – Пиши, – повторил Жемчужников и  принялся на ходу сочинять: – «Открытое письмо». Написал? Теперь с новой строки. «По поручению партк­ ома, профкома, ад- министрации и коллектива школы…» Арик механически записывал и  не понимал ни слова. Перед глазами всё ещё стояла плачущая Наталья Абра- мовна. Ему было жалко её, а всех этих людей, обидевших её, он просто ненавидел. Хотя нет, Тамара Васильевна на- верняка не виновата. И Ольга Викторовна тоже. «...Провокационный характер вашего письма глубоко возмутил наш коллектив и заставил выступить с гневной отповедью агенту мирового сионизма…» Коллективного сочинения явно не получалось, потому что все молчал­и, и Жемчужников в  одиночку складывал непослушные фразы, в которые никак не вмещались рас- пирающие его злость и негодование. Перо послушно поскрипывало по бумаге, и Арик ни- сколько не следил за тем, что пишет, лишь раздумывал 60

о тётке Нонне, которую сейчас наз­ ывали всякими плохими словами. Может, оно и так, но это всё-таки его тётка, и ха- ять её со всеми вместе казалось ему предательством. –  Чего остановился? – Жемчужников заглянул через плечо. – Устал? –  Перышко засорилось, – соврал Арик и с преувели- ченным старанием стал тереть перо о клочок бумаги. Минуты три парторг выжидал, потом присел рядом и жестко притянул Арика к себе: –  Ну-ка, ну-ка… Вот оно что! Значит, ты не согласен с тем, что пишешь? Да или нет? –  Пиши, – глухо сказала Тамара Васильевна, отвора- чиваясь. – Так надо, сынок… «...Я, ваш племянник, ученик пятого класса, член Все- союзной пио­нерской организации имени Ленина...» –  Может, написать просто – «пионер»? – как за со- ломинку, ухватил­ся Арик за последние слова. –  Пиши, как велят! – взвизгнул Жемчужников. – «… возмущённый вашим...» Учти, слово «вашим» не с боль- шой буквы, а с маленькой! «…возмущённый вашим про- вокационным письмом, публично заявляю, что отрекаюсь от вас...» Легкое поскрипывание пера оборвалось. –  Что такое «отрекаюсь»? – Арик в  упор разгляды- вал парторга. –  Неужели не понимаешь? А я думал, что ты разум- ный мальчик и  не хочешь неприятностей себе и  родите- лям… Но Арик его уже не слышал и заплакал в полный голос. Он не видел ничего перед собой, кроме этого страшного слова «отрекаюсь», которое отсекало всё, что было рань- ше, а будущее – сулило ли оно теперь что-то хорошее? 61

–  Сынок, – донесся до него голос Тамары Васильев- ны, – ну, что же ты так? Опрокидывая стулья, Арик бросился к двери, и по пу- стому школьному коридору звонко зацокали подковки его стареньких, чиненых-перечиненных ботинок. Уже на улице, глотнув холодного воздуха, он огляделся по сторонам и вспомнил, что забыл в директорском каби- нете футляр со скрипкой. Ну, и не надо, подумал он, пу- скай себе забирают! Все равно он больше сюда не придёт, как бы его ни уговаривали. На знакомой скамейке возле школы сидела завуч На- талья Абрамовна. Сидела она странно и неестественно, не сводя взгляда с  изломанных кустов жасмина у  чугунной школьной ограды. – Наталья Абрамова, – тихонько позвал её Арик и присел рядом. Красными, но уже сухими и спокойными глазами завуч посмотрела на него и вдруг погладила по щеке подрагивающими, чуть влажными пальцами. Прикоснове- ние было коротким и легким, но оно словно обожгло щеку. К горлу снова подкатил комок, и захотелось заплакать, но Арик сдержался, лишь придвинулся к Наталье Абрамовне поближе и уткнулся лбом в ее шер­шавый рукав. – Не обижайся на них, – глухо проговорила зав- уч, – они и сами не ведают, что творят… Просто жизнь у нас так устроена… –  Я понимаю, – пробормотал Арик, глубже зарыва- ясь лицом в её рукав. – Понимаю…

СМЕРТЬ НИКОДИМЫЧА Замечательному писателю и киносценаристу Феликсу Канделю Старик Никодимыч помирал уже последние лет десять. Каждый день после полудня он выползал из подъ- езда и садился на лавку посреди двора. Лавок вокруг было много, но он выбирал именно эту, потому что отсюда было удобно обозревать всё, что творилось вокруг. Двор, вернее, дворик был окружён со всех сторон старыми панельными пятиэтажками с  облупленными стенами. Публика в этих домах обитала большей частью небогатая. Те, кто могли держать нос по ветру, давно пе- ребрались в более престижные районы, а тут жили люди попроще, которые, как и в прежние времена, тяжело ра- ботали и  неумело отдыхали, скоропостижно женились и  неожиданно умирали, шумно веселились и  отчаянно ссорились. И, тем не менее, уже прикипели друг к другу, и покидать свой обжитый уголок не собирались. Жизнь каждого обитателя двора проходила на виду у всех, а что- то скрыть или сделать тайно здесь было, наверное, про- сто невозможно. Никодимыч, как старожил двора, знал всё про всех, как, впрочем, и  его жизнь была для всех как на ладони. Свою старуху он схоронил лет двадцать назад, а взрослый 63

сын жил с семьёй в далёком Сургуте и с отцом почти не общался. Оставшись в одиночестве в своей малогабарит- ной двушке, Никодимыч первое время не находил себе места, а  потом постепенно успокоился. Всё равно ничего не изменишь, так что же теперь убиваться? И, чтобы не сойти с ума в четырёх стенах, Никодимыч большую часть дня проводил во дворе. Даже телевизор почти не смотрел. Разве что утренние новости и передачи про здоровье, ко- торые потом, устроившись на своей лавке, обсуждал с дру- гими дворовыми завсегдатаями. Но собеседников у него со временем становилось всё меньше, потому что старушки занимались внучатами, а  тех, кто помоложе, волновали совсем другие вещи – работа, деньги, семья. Даже мужи- ки, изредка собиравшиеся за столиком поиграть в домино и опрокинуть по стакану портвешка, не звали его в свою компанию. Больно уж скучным и занудным стариканом он им казался. И вот Никодимыч, как и обещал всем уже не первый год, умер. Выяснили это только на третий день, когда кто- то случайно заметил, что его не видно на привычном ме- сте. Вызвали милицию, вскрыли дверь и обнаружили его сухонькое, почти не тронутое тлением тельце на кровати со старыми, давно нестиранными простынями. Тут же вызвали сына из Сургута, который сумел при- лететь только на второй день. К его приезду Никодимыча привезли из морга, и соседи всем двором купили вскладчи- ну гроб, обрядили покойника в найденный в шкафу празд- ничный костюм и стали дожидаться похорон. Толик, сын Никодимыча, приехал один, без семьи. –  Знаете, сколько стоит билет на самолёт до Москвы, а потом ещё ночь на поезде сюда? – мрачно объяснил он кому-то. – Никаких денег не напасёшься! Ничего страш- 64

ного, что внуки не увидят дедовых похорон, батя на них за это не обидится. Когда кто-то заикнулся, что не мешало бы покойника проводить по христианскому обряду, он отрицательно за- махал руками: –  Батя был коммунистом и попов на дух не переносил. Лучше я на сэкономленные деньги поминки для всего дво- ра сделаю. Батя при жизни уважал хорошее застолье… Кстати, сколько и кому я должен за гроб, хлопоты и про- чее? Но никто во дворе денег брать не захотел. Полдня Толик носился по городу, улаживал вопросы с кладбищем, грузовиком и автобусом для провожающих, потом хотел, было, устроить поминки в ресторане, но огра- ничился покупкой ящика водки и продуктов, которые от- дал женщинам во дворе, чтобы те приготовили что-нибудь к столу. Похороны он назначил на четыре часа дня. А что тянуть-то? Соседи стали собираться уже в три. Кто-то отпросился пораньше с работы, кто-то отложил какие-то важные дела, и даже местные выпивохи ходили трезвые и благочинные, хитро рассудив, что наверстают вечером на поминках. Толик несколько раз выходил из подъезда и погляды- вал на часы в ожидании машин, потом снова возвращался домой. Слесарь Филимонов из соседнего подъезда где-то нарезал еловых веток и набросал их возле подъезда. На- ходиться рядом с ветками люди не захотели и разбрелись по квартирам, но высыпали на балконы, чтобы оттуда сле- дить за происходящим. Около четырёх Толик распорядился вынести гроб с Никодимычем на улицу и поставить на табуретки в ожи- дании машин. 65

–  Время поджимает, – разъяснил он двору. – Надо успеть помянуть батю и бежать на поезд. А он отправля- ется в двенадцать ночи. –  Давайте поставим гроб около любимой скамейки Никодимыча, – предложил кто-то, – пускай старик по- следний раз побудет во дворе. Он так любил это ме- сто… Гроб перенесли в центр двора и поставили рядом с лав- кой. Филимонов собрал еловые ветки и  уложил вокруг табуреток. Толик снова недовольно глянул на часы и уда- лился в квартиру. Во дворе почти никого не осталось. Все теперь разглядывали гроб с Никодимычем сверху, с бал- конов. –  Ишь, как лежит, – нарушила молчание пожилая до- мохозяйка Онопко, – как живой. Будто вышел из дома, как обычно, и прилёг отдохнуть… – И глаза у  него полуоткрыты, – заметила моло- дая мамаша Гусева, прижимая к  себе своего первенца Яшку, – словно всех нас снизу разглядывает и что-то ска- зать на прощание хочет. И все тотчас принялись всматриваться в  лицо покой- ника. – И в  самом деле, – выдохнул кто-то испуган- но, – будто на нас смотрит. Как живой… –  А что ему нас разглядывать? – усмехнулся со сво- его пятого этажа местный буян и пьяница Никоша. – Он уже своё отсмотрел. Всего повидал в жизни, и хорошего, и плохого… –  Неужели ему среди нас плохо было? – возразил ему стоматолог Лещук с третьего этажа. – Все к нему во дво- ре относились с уважением, никто с ним не ругался и не скандалил. 66

–  И даже ты? – усмехнулся Никоша. –  А что я? Ну, было дело, – замялся Лещук. – Когда я одно время принимал пациентов у себя дома, он сделал мне замечание, мол, много по двору посторонних шастает. А я ему выдал, что не его это собачье дело… Просто по- говорили. Ни он мне ничего плохого не сделал, ни я ему. За что тут обижаться? В другое время кто-нибудь обязательно зацепил бы стоматолога-дельца и завязался бы спор, переходящий на личности, но сегодня была не та ситуация. –  А что мы от него хорошего видели? – подала голос разгульная бабёнка Светка Антонова. – Всё подглядывал да подсматривал, и ещё усмехался при этом, похабник ста- рый… Какому же нормальному человеку такое понравит- ся? – Это ты-то нормальный человек? На себя посмо- три – кто ты, а кто он! – тут же вступилась за Никодимы- ча молодая мамаша Гусева, чей супруг изредка захаживал к Антоновой, и весь двор об этом знал, но делал вид, что это тайна. – Чужих мужиков уводишь и думаешь, что это- го никто не видит! –  Не я  к ним хожу, – огрызнулась Антонова, – они сами ко мне летят, как мухи на мёд. –  Знаем, какое у тебя место мёдом намазано! –  А у тебя почему не намазано? Намажь, и к тебе по- летят! А то одного себе захапала, и тот на сторону смотрит. –  Ну, девки, хватят лаяться! – возмутилась домохо- зяйка Онопко. – Нашли время. Вон, Никодимыч, небось, лежит и посмеивается над вами… Все снова стали разглядывать Никодимыча, а  тот и  в  самом деле словно прислушивался к  разговорам и сквозь приоткрытые веки поглядывал вверх на балконы. 67

–  Эх, Никодимыч, – вздохнул сверху Никоша, – хо- роший ты был мужик. Никогда не жадничал, когда кто-то просил у  тебя взаймы. Бывало, встанешь поутру, трубы горят, в глазах темно – дай, говорю, Никодимыч, до по- лучки на флакон беленькой, так никогда не отказывал. Не ныл, как другие, мол, то да сё, пенсия маленькая, едва на хлеб да на молочишко хватает, и  нравоучений никому не читал. За что его и люди ценили. –Да тебе легче дать, чем отказать, – ухмыльнулся сле- сарь Филимонов. – Оттого меня и  бабы любят! – заржал Никоша, но тут же спохватился и  настороженно посмотрел на гроб. – А он и в самом деле, братцы, смотрит, даже глаза вроде бы поворачивает на того, кто говорит. –  Ну, это ты уже лишку хватил, – уколол его Фили- монов, – наверное, ещё со вчерашнего дня не просох. –  Между прочим, он неплохо в шашки играл, и чемпи- оном двора один раз был, – подал голос пенсионер-обще- ственник Морозов со второго этажа. – Даже у меня пару раз выигрывал. –  А ты кто – чемпион мира? – ядовито поинтересо- вался сверху Никоша. –  Чемпион не чемпион, а  играю неплохо… Лучше его. – Он уже своё отыграл, – вздохнула домохозяйка Онопко и  смахнула жалостливую слезу, пожалуй, един- ственная изо всех. – Я вам вот что скажу: человек он был большой души… Не то что этот его боров Толик! Нет что- бы людям в пояс поклониться за то, что старика помогли в последний путь собрать, а он только деньги суёт… Будто кроме них ничего больше в мире нет – ни сострадания, ни уважения к сединам! 68

–  Сколько же он совал денег? – поинтересовался Ни- коша. –  Тебе столько за раз не пропить! –  Ой, мать, ошибаешься! Плохо ты меня знаешь. –  В том-то и беда, что хорошо, – вздохнула Онопко. –  Что вы всё про деньги да про выпивку?! Других тем для вас нет? – снова подала голос Антонова. – Лучше бы вспомнили, какую он жизнь нелёгкую прожил. Войну прошёл, ранение получил, на комсомольско-молодёжной стройке ударником был, даже правительственные награды у него имеются. Он мне показывал… –  А жене он изменял? – не удержалась молодая ма- маша Гусева. –  Со мной точно нет. А вот с тобой – не знаю, – об- рубила её Антонова. И снова наступила тишина, лишь было слышно, как на соседней улице надрывно завывает автомобильный мотор. – Это, наверное, к  нам грузовик, – предположил Филимонов. – Дорога у нас, тудыть её растудыть, уха- бистая, хоть и новая, а грязь на ней никогда не просыхает. Наверняка колесом в  яму залез и  теперь выбраться не может. – Ну, и  что нам теперь, бежать, плечом подталки- вать? – проворчал стоматолог Лещук. – Вряд ли от нас помощь будет большая. Сам как- нибудь выберется, – Филимонов неспешно прикурил си- гарету и выпустил струю дыма. – Эх, Никодимыч, не хо- чет тебя наш двор на погост отпускать. Вот так бы и лежал ты у своей любимой скамейки и смотрел на всех снизу, а на самом деле сверху… – Не городи глупости! – возмутился общественник Морозов. – Покойники должны лежать на кладбище и ни 69

на кого не смотреть. Так испокон веков заведено. А то ишь чего надумал! Наконец, во двор въехала старенькая полуторка, на которой рыночные торговцы привозили в город картошку, вскладчину закупаемую на селе, и шофёр, молодой парень в сиреневой майке и бейсболке с Микки Маусом, выско- чил из кабины. Тут же появился Толик и  стал помогать опускать борта кузова. –  А где автобус? – спросил он у шофёра. –  Не смог проехать по вашим ухабам, – развёл руками шофёр. – Он там, в  двух кварталах отсюда остановился. Пускай люди до него прогуляются. Филимонов, Никоша и Полищук спустились вниз по- могать грузить гроб, но никто больше на улицу не вышел. Все по-прежнему наблюдали за происходящим с балконов. –  Ну, едем? – спросил шофёр у Толика. – Где люди? Тот оглянулся по сторонам и, вдруг подняв голову квер- ху, громко спросил: –  Кто с нами на кладбище? Никто не ответил, поэтому он молча забрался в каби- ну к  шофёру, а Филимонов, Никоша и Полищук полез- ли в кузов, где устроились на скользкой деревянной лавке у кабины. Двигатель затарахтел, из выхлопной трубы по- валил едкий чёрный дым, и машина тронулась. –  Смотри-ка ты, – заметил кто-то с балкона, – у Ни- кодимыча глаза были всё время полуоткрыты, а  теперь наконец-то закрылись. Всё, уходит он от нас… Все стали напоследок жадно вглядываться в лицо по- койника, но машина уже выезжала со двора, и разглядеть ничего не удалось. Потихоньку балконы опустели, лишь пенсионер-обще- ственник Морозов вышел из своего подъезда и, краду- 70

чись, подошёл к лавке, рядом с которой всего пять минут назад стоял гроб с Никодимычем. Сперва он хотел при- сесть на неё, потом передумал и, огорчённо покачав голо- вой, примостился на соседней лавке. Некоторое время он над чем-то напряжённо раздумывал и  вдруг посмотрел, слепо прищурившись, вверх на балконы. Совсем как по- койник Никодимыч из гроба. –  Тьфу ты, померещится же чертовщина такая! – про- бормотал он, потом, вздыхая и ничего больше не объясняя, поднялся и быстро поковылял в свой подъезд.

СОБАКА Брунов пощупал покорёженный бампер, провёл ладонью по ещё тёплой от удара вмятине под правой фарой и негромко выругался: –  Чёрт подери! Три сезона ни одной царапины, а тут эта собака, будь она неладна! И угораздило же её… Он со злобой поглядел на труп собаки, лежащеий в по- луметре от машины и ещё раз чертыхнулся. –  Что случилось, Славик? – Дверца машины приот- крылась, и Светка выглянула наружу. – Смотри, как по- холодало! А я задремала и ничего не слышала. Почему мы остановились? –  Понимаешь, Светик, – Брунов виновато развёл ру- ками, – еду я себе по дороге, никому не мешаю, а тут эта собака… –  Какая собака? – насторожилась Светка. –  Вон лежит… Светка вышла из машины и остановилась у трупа собаки. Брунов попробовал вручную отогнуть бампер, но это ему не удалось. Громко хлопнув дверцей, он сел за руль и стал ждать. Прошла минута, другая, а Светка всё стояла посреди дороги. –  Ну, скоро ты там? – нетерпеливо крикнул Брунов и включил зажигание. 72

– Славик, как же ты так? – Светка повернулась к нему, и в глазах у неё блеснули слёзы. –  Что? – не расслышал он. –  Ну, всё это. Жаль ведь собаку… –  Вот ещё, – удивился Брунов. – Была б  собака как собака, а то дворняга бездомная… –  Как тебе не стыдно! – Светка готова была распла- каться. – Слушай, хватит! Знаешь, сколько по нынешним временам ремонт стоит? А тут ещё ты со своей дворня- гой! – Брунов вылез из машины, отодвинул плечом Свет- ку, брезгливо схватил собаку за лапы и спихнул в обочи- ну. – Поехали, уже поздно. Нам ещё ключи у  сторожа забрать надо. Они ехали на дачу дальних родственников Брунова, ко- торые этим летом отдыхали на юге и просили присмотреть за домом. До свадьбы со Светкой оставался месяц, но Брунов считал, что уже сейчас необходимо начать нормальные су- пружеские отношения. Штамп в  паспорте – формальность, и если двое молодых людей любят друг друга по-настоящему, зачем тянуть резину? Правда, жить им пока негде, но на пер- вых порах сойдёт и дача. А к осени как-нибудь образуется. Дача, конечно, не город, но на этот случай и  машина есть. –  Подожди, Славик, – Светка, не отрываясь, смотре- ла на собаку. – Может, мы её не насмерть… давай про- верим. –  Куда там! – махнул рукой Брунов. – На такой ско- рости не то что собаку… В общем, поторапливайся. Светка нерешительно вернулась к  машине и, ещё раз оглянувшись, села рядом с Бруновым. Всю дорогу они молчали. Брунов искоса поглядывал на неё и думал о том, какой впечатлительный народ женщины. 73

Можно представить, что с ней было бы, если бы зацепили не собаку, а, например, какого-нибудь зазевавшегося про- хожего! – Не дуйся, Светик! – попробовал пошутить Бру- нов. – Собака уже в раю, там над ней ангелы парят и на- верняка самые вкусные косточки в пасть кидают. И потом она бездомная – только мучилась на этом свете… –  Не надо, Славик, – тихо пробормотала Светка и от- вернулась. –  Ну, как хочешь, – обиделся Брунов и стал смотреть на дорогу. До самой ночи они больше не перемолвились ни сло- вом. Долгих полчаса, пока Брунов ходил по участкам, ра- зыскивая сторожа и объясняя ему, кто они такие, Светка не выходила из машины, всем своим видом показывая, что настроение у неё испорчено и мириться она не собирается. –  Ну, теперь порядок! – довольно протрубил Брунов и неожиданно громко и гнусаво пропел, чтобы рассмешить Светку: – А ты такая холодная, как айсберг в океане-е… –  Перестань, – дрогнувшим голосом проговорила Светка и неохотно пошла к домику. – Если хочешь душ принять, то он в  саду, – сказал Брунов, – сейчас воды натаскаю. –  Не надо, – ответила Светка и остановилась, не ре- шаясь взойти на крыльцо. –  Чего ты раскисла? Чем я  тебе не угодил? Сейчас будем веселиться! – Он вытащил из машины сумку с про- дуктами и потряс бутылкой с вином. – Ура, живём! Спустя некоторое время Светка немного успокоилась и даже занялась вместе с Бруновым приготовлением ужина. –  Итак, – заявил он радостно, – торжественное за- седание по поводу начала нашей безоблачной супруже- 74

ской жизни объявляю открытым. Возражения есть? На повестке дня сразу неофициальная часть – праздничный ужин, – он дурашливо изогнулся. – Присутствующих прошу к столу. Они сели друг против друга за столом под раскидистой яблоней, ветви которой почти касались тарелок. Спрятан- ная в ветвях лампочка слегка покачивалась, едва освещая середину стола, но вокруг уже была непроглядная темнота. –  Что, мадам, изволит откушать? Рекомендую седло барашка, который ещё вчера бегал по вершинам Кавказ- ских гор, – веселился Брунов, показывая на банку рыбных консервов. – Славик, руки… – Светка с  ужасом разглядывала его руки. –  Что – руки? –  Не помыл! Ты же держал собаку. –  Опять ты про эту собаку! Покоя она тебе не даёт! Да я таких собак, – Брунов запнулся и тут же бодро при- сочинил, – может, сотню передавил – и ни в одном глазу! Его враньё Светка чувствовала сразу, и каждый раз на- чинала над ним посмеиваться. На это сегодня и рассчитывал Брунов, полагая, что смеющуюся Светку будет легче расше- велить. Собственно говоря, ему тоже было жалко собаку, но он не мог позволить себе раскисать вместе с подругой. Мужчина, в его понимании, должен быть грубоватым и не реагировать на подобные мелочи в присутствии женщины. Светка ничего не ответила и отвернулась. Опять насту- пила тягостная тишина. –  Чего ты от меня хочешь?! – вдруг взорвался Бру- нов. – Доктор я, что ли? Я же её теперь не оживлю... Руки помыть – пожалуйста, хоть с мылом, хоть со стиральным порошком. А что ещё?! 75

–  Ничего мне от тебя не надо. Просто я не знала, что ты такой… –  Какой?! – окончательно разозлился Брунов и даже грохнул кулаком по столу. – Ты уж договаривай! Светка жалобно повела взглядом из стороны в сторо- ну, и на глазах у неё снова показались слёзы. Она встала и прошлась по освещённой дорожке: –  Поздно уже, и  у меня голова разболелась. Пойду, лягу. Ты уж тут сам… Оставшись один, Брунов принялся ходить по саду, с  ожесточением растаптывая в  темноте грядки и  изредка поглядывая на освещённый стол с  нетронутым ужином. В горло уже ничего не лезло. – Подумаешь, обиделась! Ну, и  дуйся на здоро- вье, – он начал потихоньку остывать, но по инерции всё ещё ворчал. – Леди из себя строит! Из-за какой-то пар- шивой собаки человеку вечер испортила. Машины помя- той ей, значит, не жалко. Где логика?! Вот и живи потом с такой! Ночью ему не спалось. Он улёгся на веранде на низком топчане и всё пытался убедить себя, что здесь даже лучше, чем в домике – не так душно. На Светку он уже не злился и не обиделся даже тогда, когда она заявила, что сегодня ни за что не позволит ему лечь в одной комнате с ней. Бру- нов долго курил, глядя на освещённые бледным лунным светом деревья в окошке, несколько раз взбивал подушку, вертелся с боку на бок, но заснуть так и не смог. Кряхтя и  вздыхая, он встал, накинул на плечи тело- грейку и  вышел в  сад. Предрассветный ветерок приятно холодил виски и  щёки. Брунов с  хрустом потянулся, по- пробовал в темноте нащупать яблоко на ветке и вдруг ре- шительно направился к машине. 76

–  Никогда не поймёшь, что у этих баб на уме, – бор- мотал он, вглядываясь в едва прослеживающуюся в скупых лучах фар неширокую ленту шоссе. – Всё-то им не так! С трудом он разыскал то место, где сбил собаку. Ста- раясь не смотреть на труп, вытащил из багажника армей- скую лопатку с коротким черенком и, поплевав на ладони, вырыл у большой раскидистой липы аккуратную прямоу- гольную яму. Завернув собаку в простыню, прихваченную из дома, с трудом дотащил до ямы. Ещё полчаса ушло на то, чтобы обложить свежую могилу дёрном. Когда он закончил, за пушистыми ёлочными верхушками на востоке уже показались первые робкие проблески зари. –  Ну, вот и всё, – облегчённо выдохнул он и, потерев глаза, сладко зевнул. Брунов гнал машину по утреннему пустому шоссе и на прямых участках вдавливал педаль газа до упора. – Ещё поспать успею, – зачем-то уговаривал он себя. – Часиков несколько получится. А вообще-то завтра суббота, можно спать хоть до обеда… Тихо, чтобы не разбудить Светку, он пробрался в ком- нату, пристроился с краю на диване и закрыл глаза. Перед тем, как погрузиться в  сон, он вспомнил, что забыл при свете осмотреть помятый бампер – вдруг удастся обойтись своими силами и не выкладывать кругленькую сумму в ав- тосервисе. Однако вставать уже не хотелось. «Шут с ним, с бампером. Не в железках счастье! – по- лусонно размышлял Брунов. – Жаль только, что руки не помыл перед тем, как лечь…»

НЕ О ЧЕМ РАЗГОВАРИВАТЬ Среди ночи неожиданно зазвонил телефон. Лежащая рядом женщина легонько толкнула меня в плечо и сонно проговорила: –  Твой… Кому ты среди ночи понадобился? Не открывая глаз, я нащупал трубку на прикроватной тумбочке и поднёс к уху: – Кто? –  Где ты? – раздался знакомый голос. Это была моя жена, с которой мы расстались и не об- щались почти три месяца. –  Зачем ты мне звонишь? Не нашла другого времени? –  Просто звоню. Интересно, где ты сейчас… Разговаривать с ней мне совершенно не хотелось, тем более в такое время. –  Я исчез, меня ни для кого нигде больше нет, – ска- зал я  и попытался вернуть телефон на тумбочку, но она быстро заговорила: –  Если бы ты хотел исчезнуть, то выключил бы теле- фон или сменил номер, а так… Зачем ты всех мучишь? Но я  ничего отвечать не стал, а  просто отключил телефон и отправился на кухню курить в открытую фор- точку. 78

Фонари, освещавшие улицу по ночам, сегодня почему- то не горели, и  вокруг была вселенская темнота. Редкие освещённые окна соседних домов почти её не рассеивали, и улица выглядела странно и необычно. Вот бы выйти и прогуляться в темноте, но не хотелось одеваться и объяснять женщине, которая сегодня со мной, куда я собрался. Всё равно не поверит. Докурив сигарету, я выбросил окурок за окно и отпра- вился досыпать. Но сон уже как рукой сняло. –  Почему ты с ней так грубо разговаривал? – спроси- ла женщина. –  Мы с ней совершенно чужие люди, – вздохнул я и отвернулся, – о чём нам разговаривать? –  И всё-таки… Вы же с ней прожили какое-то время. Неужели и тогда у вас не было общих тем? –  Может, из-за этого мы и расстались. Её тонкая ладошка легла на моё плечо: –  А я? Со мной тебе есть, о чём поговорить? –  Не знаю, – снова вздохнул я, – пока не знаю… Перед тем, как заснуть, я некоторое время раздумывал о  том, что скажу утром, когда мы проснёмся. Наверное, она не успокоится и  станет выяснять, что я  думаю и  на- сколько интересно мне общаться с  ней. И мне ответить будет нечего. Пока нечего. Когда я  проснулся поздним утром, никого рядом со мной уже не было. Лишь на столе, рядом с  телефоном, лежал листок, вырванный из блокнота, и на нём всего не- сколько слов: «Прости, но нам не о чем с тобой разговаривать».

ЕДИНОЖДЫ СОЛГАВ… Этот рассказ – не документальное повествование, но основан на рассказах моего отца. Многое взято из его био- графии, но не всё. Диалоги и  некоторые детали придуманы мной. Но это ничего не меняет в общей картине событий… Нижайший мой поклон ветеранам и вечная память участни- кам и жертвам великой и проклятой Второй мировой войны, раскрывшей в людях не только высочайшую степень героизма и самопожертвования, но и неизмеримые глубины подлости, низости и коварства. А ведь об этой второй составляющей мы как-то всегда стыдливо умалчиваем… Последние ночи Гирш не спал. Или всё же спал  –  точ- но он этого не помнил, потому что вокруг него стояла необычная тишина. Никаких звуков не было. Даже привычного перешёптывания соседей по нарам, кашля и стона больных. Или он этого просто не слышал из-за слабости. Правда, где-то на второй день (или третий) он попро- сил соседа справа принести попить, и  тот, кряхтя и  тихо матерясь, отбросил тряпьё, которым накрывался, и принёс ему кружку ледяной воды из бочки, стоявшей у входа. Не открывая глаз, Гирш проглотил пару глотков, и  его ста- 80

ло тошнить. Но он сдержал тошноту и снова провалился в привычную полуявь-полусон. На третий день двери барака распахнулись, и  внутрь хлынул свет и чистый холодный воздух. –  Живые есть? – весело спросил чей-то незнакомый голос по-русски. В их бараке по-русски почти никто не разговаривал, по- тому что здесь находились только польские и  венгерские евреи. Бараки с  русскими военнопленными находились в другом конце лагеря, где Гирш никогда не был. Огромную территорию занимал Аушвиц, и никто даже не знал, какую. – Если есть живые, выходите, – продолжал тот же голос, но уже не так весело, – всё, братцы, вы теперь сво- бодны. Конец войне… Гирш оторвал голову от досок и попробовал выглянуть в проход, откуда доносился голос, но сил не было, и он сно- ва закрыл глаза. –  Поднимайся, – толкнул его сосед, – нас русские ос- вободили. Наконец-то… Гирш открыл глаза и повернул голову к соседу: –  Ты кто? Раньше тебя тут не было… –  Умер твой прежний сосед, вот я и занял его место. Ни о чём раздумывать сейчас не хотелось, и даже из- вестие о долгожданном освобождении, о котором все по- следние месяцы перешёптывались в бараке, и избавление от неминуемой смерти в  лагерном крематории почему-то не радовали Гирша. Больше всего ему хотелось просто ле- жать с закрытыми глазами в сладком забытье, где нет ни немцев, ни пронизывающего холода, ни жидкой баланды, ни надоедливых соседей по нарам, одни из которых умира- ли и их места занимали другие. Лежать бы так бесконечно, пока… А что будет потом, Гирша уже не беспокоило. 81

–  Давай, помогу тебе встать, а то ты ослаб сильно… Гирш почувствовал, как его сосед выталкивает своё боль- шое тело из их закутка, спускается на пол и одёргивает свою одежду. Потом чьи-то руки подхватили его и стащили с нар. –  Оставь меня, я спать хочу, – протянул Гирш. – Вот вернёшься к  себе домой, там и  отоспишь- ся. – Сосед хохотнул и прибавил. – Теперь мы свободные люди. Хотим – спим, хотим… не спим. Стоять Гирш не мог – не было сил, поэтому сосед под- хватил его почти невесомое тело под мышки и  поволок к выходу. У поваленного забора с  колючей проволокой стояла солдатская полевая кухня, и  солдат огромной поварёш- кой разливал в  миски дымящуюся серую бурду. К нему тянулась длинная очередь лагерников. Многие стоять не могли, поэтому прислонялись к стене барака. Некоторые бессильно сидели на земле и  ждали своей очереди. Трое солдат, закинув автоматы за плечо, таскали в дальние ба- раки по нескольку полных мисок. Видно, там люди совсем ослабели и не могли выйти наружу. –  Ты присядь и  подожди, – сказал сосед, – а я  по- стою в очереди, возьму тебе и себе. А пока вот, возьми, подкрепись. Другим не показывай – отнимут… Он протянул Гиршу тряпицу, в  которую был завёр- нут кусок чёрного сухаря. Гирш послушно сунул его в рот и принялся сосать. Жевать сил не было. Когда сосед вернулся с полными мисками, он уже дре- мал. И только когда его губы раздвинула ложка с обжига- ющей сладковатой жижей, очнулся и стал жадно пить эту жижу. –  Не торопись, этого у  тебя никто не отнимет, – ус- мехнулся сосед, – теперь уже не будем голодать. 82

После еды Гиршу стало легче. Он открыл глаза и огля- делся. Многие, как и он, не могли держаться на ногах и си- дели, привалившись к стенам бараков. Кто-то лежал, а не- которые из тех, кто был посильнее, пробовали получить у солдата с поварёшкой добавку. –  Не велели мне, братцы, – отмахивался он них сол- дат, – мне не жалко, но вам же хуже будет! Нельзя с го- лодухи переедать. Через пару часов новую кухню подвезут с горячей кашей, тогда снова покушаете. А сейчас нельзя. Потерпите, родные… На дорожке за забором с колючей проволокой показал- ся армейский джип, который аккуратно объехал повален- ные столбы и, наконец, остановился напротив их барака. Молоденький лейтенант в  надвинутой на глаза фуражке вытащил жестяной рупор и тонким срывающимся голосом закричал: – Товарищи, теперь вы свободны и  скоро сможете вернуться домой, к  своим семьям. Но перед этим необ- ходимо пройти некоторые формальности. Завтра утром приедут врачи и  осмотрят вас, затем с  вами побеседуют наши представители, и только после этого можно будет по- кинуть это… э-э, место пребывания. – Он запнулся, но поправил фуражку и продолжал: – Сейчас просьба разой- тись по своим баракам. Покидать территорию лагеря пока никому не разрешается. Вечером в шесть часов будет ещё один приём пищи. Прошу соблюдать порядок. Во избежа- ние инцидентов нами выставлена охрана, так что пытаться самовольно уходить не советую… Сосед Гирша, сидевший рядом с ним на корточках, не- довольно пошевелился и проворчал: –  Ну вот! Немцев прогнали, своих вертухаев постави- ли. Какое же это освобождение?! 83

–  Он же сказал, что это на день-два, пока врачи нас осмотрят, потом наверняка какие-нибудь документы вы- правят, – почему-то стал заступаться за лейтенанта Гирш, – да и покормят… – Не нравится мне это, – не успокаивался сосед, – было бы правильней, если бы распахнули ворота, и топай себе на все четыре стороны. Так ведь нет, что-то крутят они. –  Поживём – увидим… Однако через день или два их так и не отпустили. Прав- да, кормили – трижды в день привозили кашу, картофель- ную похлёбку и хлеб, что позволило окрепнуть и встать на ноги. Приезжали обещанные врачи, которые осматривали людей, а  тех, кто нуждался в  срочной помощи, увозили в  госпитали. Потом появились армейские особисты, ко- торые дотошно выпытывали у каждого лагерника, кем он был раньше, где жил до войны, в каких частях воевал и как попал в Аушвиц. Гирш спокойно отвечал на вопросы, потому что скры- вать ему было нечего. Да, он жил до войны в маленьком местечке под Белостоком, с  наступлением немцев вместе с семьёй бежал в Белоруссию, там же его и призвали в ар- мию, не успев это сделать раньше, а родителей и младшую сестру отправили куда-то на восток – куда, он не знает. А его и двух братьев забрали в армию. В первом же бою его сапёрный батальон попал в окружение и был разбит. Он попробовал пробраться к своим, но попал в плен, от- куда бежал, опять был захвачен, и тогда его отправили уже сюда, в этот проклятый лагерь смерти. Единственный вопрос особиста немного удивил Гир- ша: как он, еврей, сумел избежать немедленного рас- стрела у немцев? Ведь немцы сразу отсеивали из общей 84

массы коммунистов, политработников и  евреев. Гирш пробовал объяснить, что количество пленных было та- кое, что немцы даже не успевали оглядеть каждого, но выборочно всё же проверяли. И он видел эти проверки, когда людей выводили из строя и расстреливали на гла- зах у всех. Один раз его пропустили, другой раз очередь до него не дошла, а потом их и вовсе погнали на стан- цию – какую, он не знает, погрузили в товарные вагоны и привезли сюда. А здесь уже евреев не расстреливали, а гоняли на работу. На последний вопрос «как вы сумели выжить, ког- да столько ваших соплеменников здесь погибли?», он ответить не смог, лишь неопределённо пожал плечами. И  в  самом деле, как объяснишь, что чувство острой опасности до того, как он попал в плен, как-то незаметно сменилось равнодушием к  своей судьбе, а  бесконечные усталость и  голод затушевали вообще всё человеческое, что в нём было. Да и не один он такой был, потому что подлость, обман и  предательство, которые он люто не- навидел прежде, стали в  бараке нормой жизни, вернее, выживания, и  уже не вызывали такого резкого непри- ятия, как раньше. Офицер, похоже, выслушивать его со- вершенно не собирался, словно и без того знал всю под- ноготную Гирша… Потом он вызывал его к  себе ещё дважды и  задавал почти те же вопросы, что и первый раз. Видно, проверял, потому что, как теперь становилось понятно, не особо до- верял Гиршу и остальным его собратьям по лагерю. –  А у тебя как? – спрашивал Гирш своего соседа, воз- вращаясь в барак после допроса. –  Я у него пока не был, – отмахивался тот. – Да я к нему и не рвусь. Небось, все вы думаете, что вас раньше 85

других отсюда отпустят, если с ним побеседуете? Ничего подобного… Такое нежелание поскорее закончить все формальности Гирша удивляло. А больше всего удивляло то, что сосед, весьма неохотно признавшийся, что зовут его Михаилом, почти ничего не рассказывал о себе, зато постоянно, как дотошный особист, выспрашивал у Гирша о том, откуда он родом, где служил и как попал в плен. –  Тебе-то это зачем? – как-то не выдержал Гирш. –  Ну как… – замялся Михаил. – После возвраще- ния домой, может, встретимся. Вот, например, возьму и в гости к тебе приеду. –  Куда? – тоскливо спрашивал Гирш и сразу грустнел, потому что понятия не имел, где сейчас его семья и где он будет жить после возвращения. Постепенно их барак пустел. Один, а  то и  два раза в день к ним заходил офицер со списком и вызывал людей по именам. Остающиеся выходили на улицу и с завистью наблюдали, как отъезжающие счастливчики лезут в кузов грузовика и исчезают за воротами лагеря, который до сих пор охранялся, но уже не немцами, а русскими. –  Что они резину тянут? – удивлялся Гирш. – Погру- зили бы всех и отвезли на станцию. А там мы как-нибудь уже сами добирались бы до дома. – Где сегодня твой дом? – грустно усмехался Миха- ил. – Может, его уже и нет… –  Что ты предлагаешь? Тут оставаться? –  Давай вместе держаться. Так легче будет, раз уж мы столько времени продержались. Последние его слова удивили Гирша, но он ничего не ответил. И в самом деле, Михаил появился рядом с ним только в последние дни, а раньше его не было. Но гово- 86

рить об этом Гирш не стал. Чего доброго, Михаил обидит- ся и бросит его, а одному оставаться не хотелось. Вдвоём всё-таки он чувствовал себя уверенней. Наконец, очередь исповедоваться перед особистом до- шла и до Михаила. –  Слушай, – шепнул он Гиршу, – когда меня вызовут, скажу им, что мы с тобой земляки и воевали вместе. Вме- сте в плен попали, и всё время держались друг друга… –  Зачем тебе это? – удивился Гирш. – Не хочешь рассказывать о себе правду? –  Какая им разница? Начнут тянуть время со своими проверками. А так – вызовут тебя ещё разок, ты подтвер- дишь мои слова, и всё в порядке. Домой раньше отпустят. Слова приятеля озадачили Гирша, но ничего говорить он не стал. Вероятно, тот более трезво оценивал ситуацию и  был по-своему прав. Что ж, нужно сказать – значит, Гирш скажет. Хотя странно всё это – придумывать то, чего не было. Ещё пару дней бывших заключённых вывозили гру- зовиками с  крытым верхом из лагеря. Однако до Гирша и Михаила очередь всё не доходила. –  Что они тянут? – ворчал Михаил. – Небось, всё проверяют и проверяют. Когда же им надоест? –  Смотри, я  заметил, что в  первую очередь вывозят тех, кто в Красной Армии был рядовым, – предположил Гирш, – а офицеров пока не трогают. Я же тебе рассказы- вал, что был младшим лейтенантом запаса. Просто при- звать не успели, потому что я жил в Белостоке. А призва- ли, когда я уже в Белоруссии оказался. И у особиста это записано. А ты кем был? –  А я был рядовым. И служил в твоей роте, – усмех- нулся Михаил, – ты, надеюсь, помнишь? 87

–  Я не ротой командовал, а был заместителем коман- дира сапёрного батальона. –  Ну да, как это я забыл? Теперь запомню. Что-то в речах Михаила было неприятное, а что, Гирш понять не мог. Наконец, его снова вызвали на беседу. На сей раз с ним разговаривал не один пожилой капи- тан, как это было раньше, а целых трое офицеров, да ещё у дверей стояло двое солдат с винтовками. – Присаживайтесь, – сразу без приветствия сказал моложавый подполковник с кругами под глазами, вероят- но, от недосыпания, – разговор будет долгий, и ещё неиз- вестно, чем он закончится. Гирш недоумённо пожал плечами и  присел на низкую табуретку посреди комнаты. –  Итак, расскажите снова о себе. Как вы выходили из окружения, кто был с вами, как попали к немцам. Короче, всё очень подробно, и постарайтесь ничего не упустить. Странно было, ведь он уже рассказывал обо всём не- сколько дней назад, и это тщательно записывалось армей- ским писарем, теперь же его слушали трое, но чувствова- лось, что слушают невнимательно, однако, когда он стал рассказывать о своём пленении, тройка оживилась. –  Как звали немецкого офицера, который беседовал с вами? Какое у него армейское звание? –  Откуда я знаю! Со мной лично никто не беседовал. Все мы в общем строю стояли. Наоборот, я даже уклонял- ся от личных бесед, потому что немцы сразу поняли бы, что я еврей, и расстреляли бы. – Но ведь не расстреляли же, как многих других? А выискивали евреев, насколько мы знаем, довольно тща- тельно, – подполковник невольно хмыкнул, – даже шта- 88

ны кое-кому снимали, чтобы проверить, есть ли обреза- ние. Было такое? –  Было, – насупился Гирш, – только нашего брата, военнопленного, скопилось столько, что не успевали со всех штаны снимать. Когда темнело, сразу в котлован сго- няли гуртом, даже не пересчитав, чтобы не разбежались, а тем временем новых подгоняли и к нам спускали. Утром всё начинали заново. Кому не повезло, тех сразу, не отводя далеко, расстреливали… –  Значит, вам повезло, я  правильно понял? А потом перегоняли, не пересчитав и не проверив, за много киломе- тров, и вы прошли несколько таких пунктов? Как же вам всё это время удавалось скрываться? Гирш помотал головой и вдруг разозлился: –  Вы на внешность мою посмотрите – я белобрысый, глаза серые – сильно похож на еврея? А немцы штаны снимали с тех, у кого внешность подходящая. Сюда и кав- казцы-мусульмане попадали, за евреев их принимали. Как они ни кричали, что не евреи, всё равно расстреливали. –  И вам, еврею, значит, повезло, – настойчиво повто- рил подполковник, – очень интересно… Он медленно встал из-за стола, обошёл вокруг сидяще- го на табуретке Гирша, потом вытащил из пачки, лежащей на стопке бумаг, папиросу и неспешно прикурил. –  Что вы от меня хотите? – спросил Гирш, успокаива- ясь. – Об этом вам могут многие рассказать. Здесь почти все попали в плен так же, как и я. –  Все, да не все. Ведь вы же были советским офице- ром? А офицеров сразу отделяли от солдат. Почему же вы оказались не с ними, а вместе с солдатами? –  Как мы только попали в  плен, я  сразу понял, что меня ничего хорошего здесь не ждёт. Поэтому снял 89

солдатскую гимнастёрку с убитого и надел на себя. А свою офицерскую выбросил. И документы тоже. –  Схитрил, значит… И никто из ваших подчинённых этого не видел? –  Видели, наверное, но кому надо было об этом нем- цам рассказывать? Так многие офицеры поступали. –  Ваш напарник Михаил это видел? –  Наверное, видел. –  А вот он нам сказал, что нет. –  Ну, наверное, в  тот момент, когда я  переодевался, его не было рядом… Но, извините, какая разница? Зачем вы об этом спрашиваете? Разве это важно сегодня? –  Что важно, а что не очень, решаю я! – отрубил под- полковник и с силой раздавил окурок о край стола. – Вам задают вопросы, вот и отвечайте. Итак, когда вы впервые встретились с немецкими офицерами, которые завербова- ли вас? Нам нужны их имена и звания. Отвечайте прямо, не юлите. –  Да вы что, с  ума сошли? – опешил Гирш. – Какие офицеры? Какая вербовка?! Кто вам такую чушь нагово- рил?! –  Ваш приятель. Говорит, что был свидетелем разгово- ра и даже запомнил имя офицера. –  Да какой он мне приятель! И не служил он со мной, а попросил соврать вам, чтобы меньше выяснений было… –  Слушай… как тебя там по-русски… Григорий! Тебе самому-то не смешно то, что ты сейчас мне лепишь? Хо- чешь перевалить свою вину в  измене родине на кого-то другого? Того, кто тебя спас от голодной смерти и потом вывел на чистую воду? –  Но это же неправда! Всё, что он сказал, неправда! Почему вы поверили ему, а мне не верите?! 90

–  Мы и тебе верили, только ты не хочешь правду рас- сказывать! Как верить повторно, если ты солгал уже один раз?.. А теперь вдруг выясняется, что вы не знакомы. Кто же он тогда? –  Не знаю! Он со мной не служил. У него спросите… – Спросим, не сомневайся. Если и  он нам врёт, то встанет у одной стенки с тобой… «Единожды солгавший, кто тебе поверит?» Знаешь, кто это сказал? – Кто? –  Козьма Прутков. – Шутите? –  Да уж какие тут шутки… Подполковник сел на свой стул, подписал бумагу и кив- нул своим молчаливым коллегам: – У вас, товарищи офицеры, возражений не будет? Если нет, то можно его забирать. – И потом солдатам у дверей. – Выводите и сажайте в машину. Пускай с ним дальше разбираются те, кому положено… По приговору тройки Гирш получил десять лет лагерей и  чудом остался жив в  воркутинских шахтах, а  потом на прокладке железнодорожной ветки Воркута–Хальмер-Ю. Как ни странно, но спасла его полученная перед самой во- йной специальность экономиста. Благодаря ей он трудился учётчиком и не находился весь день на морозе, где погиб- ло много его товарищей по новому лагерю, осуждённых за измену родине на длительные сроки. Как сложилась жизнь его напарника Михаила, даже фамилии которого он так и не узнал, навсегда осталось для Гирша тайной. Да он и не хотел ничего знать о нём. Чело- век, оклеветавший его, чтобы спасти собственную подлую душонку, был ему больше не интересен. Наверняка за ним 91

числились какие-то грешки в Аушвице, вот он и скрывал своё имя. Да и что он сказал бы этому Михаилу, если бы встретил после войны и после лагерей? И только в середине шестидесятых годов Гирша неожи- данно вызвали в райвоенкомат и сообщили, что он реаби- литирован. – Значит, с  меня снято обвинение в  измене роди- не? – спросил он. –  Нет, – ответили ему, – обвинение не снято, но вас реабилитировали. Вам понятно, что это такое? Вас только простили… Каждый День Победы, когда все вокруг радовались и славили советского солдата, защитившего мир от корич- невой чумы, Гирш становился печальным и неразговорчи- вым. Радоваться со всеми он почему-то не мог. До самой своей кончины он так и не определился, праздник ли это или день, перечеркнувший всю его судьбу. А иногда он даже завидовал своим родственникам, по- гибшим в самом начале войны в белорусском гетто. Они- то отмучились сразу и не гнили заживо долгие десять лет в страшных северных лагерях – достойных продолжениях ненавистного и не забытого Аушвица…

ГОРНОЕ ЭХО О Сашкиной смерти Григорий узнал совсем неожи- данно из телефонного разговора со своей тёткой, остав- шейся в Брянске. Он и сам раньше несколько раз звонил другу, но у того то ли была какая-то неполадка с телефо- ном, то ли ещё что-то, но Сашку было слышно, а вот его нет. Хотя… что весёлого мог рассказать ему пенсионер, списанный из авиации по ранению, но так и не нашедший себя на гражданке после проклятого Афгана? Не раздумывая ни минуты, Григорий тотчас собрался и ближайшим рейсом вылетел в Россию. Четыре с поло- виной часа полёта он угрюмо просидел в кресле в салоне эконом-класса и беспрерывно вертел в руках компьютер- ный планшет, на который перед вылетом перегнал все име- ющиеся у него их совместные фотографии. Вот их первый с Сашкой снимок. Конец семьдесят девятого года, самое начало ввода советских войск в Аф- ганистан. Григорий только-только закончил универ и, отработав год в  провинциальной газете, правдами и  не- правдами перебрался в  столичную «Красную звезду». Оттуда одним из первых напросился в  командировку на юг – уже было известно, что скоро начнётся буча в Афга- не. А там есть своя газета Туркестанского военного округа 93

«Фрунзевец», корреспондентом которой он и  попал на фронт. Там же познакомился с улыбчивым рыжим лётчи- ком Сашкой, перебрасывающим десант из России к  ме- стам будущих баталий. А когда выяснилось, что они ещё и  земляки, всё закончилось грандиозной пьянкой, и  вот этой фотографией, не предназначенной для газеты. Дру- гие снимки, что Григорий делал в  войсках, безбожно ре- тушировались, а то, что он писал в своих репортажах, сто раз перекраивалось цензорами, многое вымарывалось… Впрочем, что об этом говорить, ведь даже сейчас, спустя столько лет, правда об Афгане никому не нужна, а кому-то и вредна до сих пор. Следующая фотография с Сашкой сделана уже в мар- те восьмидесятого в  провинции Кунар, откуда Сашка на транспортном самолёте переправлял назад в Россию грузы «200» и  раненых солдат. Не было больше его традици- онной улыбки, да и  гулянки с  ним уже не были весёлым и бесшабашным куражом, а скорее горьким и молчаливым пьянством. Других афганских фотографий с Сашкой не было. Да их и вообще в его архиве осталось немного. Потом всё завертелось и вовсе с какой-то неимоверной скоростью. Григория подловили на какой-то журналист- ской крамоле, и вылетел он с волчьим билетом не только из Афгана, но и из «Красной звезды». О Сашке не было ни- каких известий года три, но потом они неожиданно встре- тились дома, в Брянске. Григорий к тому времени уже ра- ботал в местной газете и звёзд с небес не хватал. Что-то перегорело в нём, и не хотелось никому доказывать ника- кой правды о войне. К чему, спрашивается, копья ломать, если даже на гражданке каждое твоё слово тридцать три раза перекручивает дотошный газетный цензор? Сашка 94

же, оказывается, разбился при посадке в каком-то горном афганском ущелье, потерял глаз и сильно обгорел. После года лечения во всевозможных госпиталях и  санаториях был комиссован на гражданку. Ко всем неприятностям, жена его бросила – кому, спрашивается, нужен инвалид с крохотной пенсией и без всяких перспектив как-то пре- успеть в этой непростой и постоянно дорожающей жизни? Трудно назвать дружбой взаимоотношения Григория и Сашки на гражданке. Характер бывшего бравого лётчи- ка испортился окончательно: он и в трезвом состоянии был нелюдим и  груб, заводился с  пол-оборота и  гнал от себя всех, даже Григория. Правда, потом извинялся, но нена- долго – до следующего раза… Потом Григорий уехал в Израиль и почти двадцать лет не был в России. Первое время сильно тосковал, часто звонил оставшимся знакомым, но не жаловался, отлично понимая, что никто ему помочь не сможет, а излишняя и, скорее всего, неискренняя жалость унизительна. Плакать и признаваться в собственных неудачах – последнее дело… Григорий вздохнул и захлопнул крышку планшета. Са- молёт заходил на посадку в Шереметьево, и сквозь мутное стекло иллюминатора были видны посадочное поле с мо- крыми канавками от самолётных протекторов на снегу, и крупные сырые снежинки, проплывающие в свете аэро- дромных прожекторов. Выйдя из терминала на улицу, Григорий глубоко вдох- нул воздух, слегка попахивающий автомобильными выхло- пами, и огляделся по сторонам. Утро ещё проклёвывалось скупыми розовыми отблесками за крышами зданий, но и ночи уже не было – всюду суетились люди, кто-то уса- живался в такси, укладывал вещи в багажник, кто-то за- куривал первую утреннюю сигарету. 95

Поезд на Брянск отходил в  полночь, поэтому у Гри- гория был весь день. Это и хорошо – ему очень хотелось побродить по Москве, сравнить её с  той, студенческой, двадцатилетней давности. – На Калининский, – коротко бросил он таксисту, и  они быстро покатили от светящегося беспокойного аэропорта по полутёмному шоссе к далёким огням много- этажек, молодой порослью быстро заполнявших любые расстояния от московских окраин до самых отдалённых новостроек. –  Из командировки или в гости? – спросил его тощий таксист в мягкой вязаной шапочке. – Смотрю, с каким вы интересом по сторонам поглядываете. Давно в Москве не были? –  Давно, – вступать в разговор с ним Григорию не хо- телось, и весь остаток дороги они проехали молча. Вышел он у  библиотеки Ленина. Немного постоял у широких ступенек, прикурил сигарету, перекинул сумку через плечо и медленно пошёл к перекрёстку. –  Стой, приятель, – раздался за спиной незнакомый голос. Григорий обернулся и  увидел двух молоденьких поли- цейских, направляющихся к нему. – Предъявляем документики, – потребовал тот, что постарше, – и быстренько. –  В чём дело? – удивился Григорий. – Я что-то нару- шил? –  Тебе потом объяснят. А сейчас документики! – По- лицейский нетерпеливо протянул руку в  чёрной нитяной перчатке. – А то много вас тут! –  Кого – нас? – Григорий пристально посмотрел ему в лицо, но послушно полез в карман за паспортом. 96

Реакция полицейского была неожиданной: он отскочил в сторону и потянулся к кобуре за пистолетом: –  Ну-ка, медленно руки вверх, а то без предупрежде- ния открываю огонь! –  В чём дело?! Вы в своём уме? – удивился Григорий ещё больше. –  А вот про ум, кацо, лучше не надо!  –  огрызнулся вто- рой, и тут же в его руках оказались наручники. – Оскор- бление при исполнении… –  Да вы что, ребята?! Я только час назад прилетел в Москву… –  Откуда? С Кавказа, небось? – перебил его первый полицейский и  скомандовал второму: – Надевай на него наручники и – в отделение. Там разберёмся, кто такой, от- куда прилетел и с какой целью. Григорий и опомниться не успел, как наручники защёл- кнулись, больно защемив кожу на запястье. А первый, ко- торый вытаскивал пистолет, уже вызывал по рации подмогу. Григорий беспомощно огляделся вокруг, но никого поблизо- сти не было. Какая-то старушка шла по перекрёстку, но уви- дела его с полицейскими и поскорее развернулась обратно. –  Ребята, это какое-то недоразумение, – быстро заго- ворил он, – я действительно только что прилетел из Из- раиля, и мне нужно на вечерний поезд до Брянска. У меня все документы в  порядке – не знаю, что вам померещи- лось. –  Вот приедем в  отделение, там и  разберёмся, зачем ты приехал и что у тебя в кармане! И тут Григорий взорвался: –  Да хватит, в конце концов, мне тыкать! Вы не имее- те право задерживать меня только потому, что вам что-то померещилось! Отпустите меня сейчас же! 97

Парни переглянулись, и  тот, который с  пистолетом, угрожающе проговорил: –  Товарищ не хочет ожидать машину спокойно. Мо- жет его поучить… спокойствию? И тут же в руках у него появилась дубинка. –  Всё, ладно! – не на шутку струхнул Григорий. – По- ехали в отделение, там разберёмся. Но я гарантирую, что ваше самоуправство без последствий не останется! – Опять хамит! – усмехнулся второй полицейский и замахнулся дубинкой. Хорошо, что в снежном мареве Калининского проспек- та показались огоньки полицейского пикапа. Через минуту он подъехал, и Григория грубо затолкали внутрь. Пузатый сержант-водитель подозрительно оглядел Григория и кивнул коллегам: – Что-то не похож на бомжа. Вещи у  него какие- нибудь были с собой? – Никаких! – ответил один из полицейских и  ногой отодвинул в сторону сумку, снятую с Григория. –  Там у меня планшет и деньги! Что вы делаете?! – за- кричал Григорий, но его не слушали. – Ну, нет вещей так нет, – вздохнул сержант и  по- грозил пальцем старшему. – Но учтите, всё делим поров- ну – проверю! А то я вас знаю, скрысятничаете и глазом не моргнёте! Он там что-то про деньги вякнул… –Ты у него сам в карманах поройся! Может, чего и на- копаешь… Сидеть в  промёрзшем и  заплёванном воронке было неудобно, да ещё с  закованными руками. Хоть доро- га была недолгой, но Григорий промёрз основательно, и когда его привели в отделение полиции, где было душно и сыро, долго не мог отогреться и всё время зябко пово- 98

дил плечами в своей не по-зимнему лёгкой израильской куртке. Его усадили на стул перед столом, за которым какой-то капитан средних лет что-то сосредоточенно писал на ли- сте бумаги и не обращал никакого внимания на окружаю- щих. Привезший его сержант ни слова не говоря удалился, и  в  кабинете они с  капитаном остались одни. Наконец, Григорий не выдержал и кашлянул. – Торопишься куда-то? – не отрываясь от бумаги, спросил капитан. – Хочу узнать, по какой причине меня задержа- ли, – Григорий вытянул вперёд руки, – да ещё надели на- ручники, как преступнику. –  А ты не преступник? Значит, мы тут злыдни, а ты мягкий и пушистый? –  Во-первых, не ты, а вы, а во-вторых… –  Секундочку-секундочку, – капитан впервые ото- рвался от своих бумаг и с любопытством глянул на Григо- рия, – значит, вы, уважаемый, требуете, чтобы к вам об- ращались вежливо, а сами… сами отказались предъявить документы, когда наши сотрудники у  вас их попросили, потом и  вовсе набросились на них с  кулаками. Это нор- мально? У нас без причины не задерживают… –  Какие-то вы глупости говорите! – Григорий затряс головой от возмущения. – Ваши сотрудники не позволили мне даже достать документы из кармана! –  И вы хотите сказать, что они у вас есть и до сих пор находятся в кармане? –  Ну да… –  Савин! – крикнул капитан в дверь. – Ну-ка, обыщи подозреваемого… Это и в самом деле громадное упуще- ние, но ситуации-то никак не меняет! 99

В кабинет зашёл сонный старшина и  ловко обшарил внутренние карманы куртки Григория. На стол перед ка- питаном легли портмоне с  деньгами и  отдельно завёрну- тые в целлофановый пакет, на всякий случай, израильский и российский паспорта. Немного подумав, старшина полез в боковые карманы, откуда выудил ключи от дома, нача- тую пачку сигарет и зажигалку. Первым делом капитан принялся исследовать содержи- мое портмоне. Сразу его внимание привлекли шекелевые купюры, которые Григорий оставил на обратную дорогу. –  Вот оно что! – даже присвистнул он. – Вы, оказы- вается, совсем не тот, за кого себя выдаёте! – А за кого я  себя выдаю? – удивился Григо- рий. – Что-то не помню, чтобы вы моим именем поинте- ресовались. –  Откуда у вас арабские деньги? – не обращая внима- ния на его слова, проговорил капитан. – Кому вы их везё- те? Своим собратьям по исламу? - Какие арабские деньги?! – почти закричал Григо- рий. – Это же израильские шекели! –  Тем более! – Капитан нахмурился, но потом, види- мо, одумался. – Откуда я знаю, что это израильские день- ги? Я их что – раньше видел?! Он покрутил в руках стошекелевую купюру и, не удер- жавшись, спросил: –  Это сто… как вы сказали?.. шекелей – они дороже, чем сто долларов или нет? –  Дешевле! – насупился Григорий. –  Ладно, пойдём дальше, – капитан распаковал па- спорта и по слогам прочёл написанное английскими бук- вами слово «Израиль» на синей корочке первого паспор- та, затем взял российский и изучал его уже молча, лишь 100