Зеркало Ноя

– Надоело. Всё надоело, – проговорил он медлен- но. – Бегать от своей тени, каждую ночь прислушиваться к звукам за стеной, оглядываться на прохожих. Не о такой смерти я мечтал, да, видно, не заслужил… Делайте то, что вы собирались, не тяните время. –  Тогда, в Треблинке, – вдруг спросил я, – вы никог- да не задумывались о том, что вас ждёт? – И тут же по- думал про себя: «О чём я?! Зачем мне это? С кем я раз- говариваю?!» Старик посмотрел на меня долгим безразличным взгля- дом, но ничего не ответил, только отвернулся и потёр виски сморщенными коричневыми ладонями. –  Пойдёмте отсюда, – вдруг попросил он. – Не хочу на людях… Да не бойтесь, я уже никуда не сбегу. Отбе- гался… Мы вышли из-под навеса на улицу и пошли в сторону от порта. Время было послеобеденное, и солнце припека- ло вовсю. Старик шёл посередине улицы, редкие машины объезжали его, а он, погружённый в какие-то свои мыс- ли, казалось, ничего не замечал. Я шёл сзади, глядел ему в спину и впервые в жизни не знал, как поступить. Моя воинственность и злоба, которые я копил всё это время по- исков и  перелётов, куда-то испарились. Правда, раньше мне не приходилось общаться с объектами поисков: стоило им появиться в  пределах досягаемости, тут же приводил приговор в исполнение и сразу исчезал, а сегодня… Тем временем старик свернул в  какой-то переулок с  грязными неухоженными домами. Босоногие, чумазые ребятишки гоняли по улице сдутый резиновый мяч, а мест- ные старики на приступках провожали нас долгими лю- бопытными взглядами, но ничего не спрашивали. Нечасто здесь появляются чужие. 351

Потом мы свернули ещё куда-то и, наконец, старик остановился: –  Дайте отдышаться. Не привык я так много ходить. –  Куда вы идёте? – спросил я. –  Не знаю. Просто иду. Вам ведь нужно… подальше от людей, да? Вот я и помогаю. –  Помогаете? Зачем? – я совершенно не понимал, что ему нужно. –  Делайте, что собирались сделать. Здесь никто не ус- лышит… Я устал, дальше не пойду. Он прислонился к стене, с которой посыпалась извёст- ка, и посмотрел на меня: – Вы из Израиля? Долго меня разыскивали? – он проговорил это по-польски, и я удивился его чистому про- изношению. – Ещё в Треблинке я  понял, что этот кош- мар добром не кончится. Все мы искренне верили фюреру и надеялись, что он знает, куда нас ведёт. А вышло иначе. Его уже нет, а я остался, и никогда, ни на минуту не забы- вал, что кто-то рано или поздно придёт за мной и поставит точку. И тогда мне станет легче… –  Почему же вы всё время убегали? – Боялся. И ещё где-то в  душе надеялся, что всё вернётся, – старик беспомощно развёл руками. – А сей- час вижу, что ошибался. Принесённые нами во имя идеи жертвы оказались напрасными… Даже если бы никто за мной не пришёл, ничего не изменилось бы. Я и  так уже давно не существую… Хорошо, что всё скоро закончится. Давайте, не тяните время… Я полез за пистолетом на дно сумки, и старик безраз- личным взглядом следил за моей рукой. Губы его что-то беззвучно шептали, а потом он и вовсе сполз по стене на корточки. 352

–  Ну, чего вы ждёте?! – он уже не говорил, а хрипел. А я  медлил, словно мне ещё что-то нужно было от него. –  Скажите, вы вины не испытываете? – я пытался за- вести себя этим глупым вопросом, чтобы легче было стре- лять. – Как ты, старик, жил все эти годы? Как ты мог во- обще жить?! – Не-на-ви-жу всех вас… – скорее прочёл я  по его губам, чем услышал. Я смотрел на него, и всё пытался навести ускользаю- щую мушку пистолета на лоб, но рука предательски дро- жала. А потом нахлынула какая-то мутная тоскливая вол- на, и я отвернулся. Меня стошнило, хоть в это утро я почти ничего не ел… Я долго бродил по городу, всё время пытаясь разо- браться, почему так и  не смог выстрелить. До самого вечера я  не находил себе места. Стоило мне присесть где-то, как какая-то сила подхватывала меня и застав- ляла идти дальше. Лишь на причале, где мальчишки ловили рыбу, мне стало легче. Получив от незнакомого парнишки в подарок рыбку, я, наконец, перевёл дыха- ние. Банка приятно холодила ладони, я  вернулся в  го- род, зашёл в первый попавшийся ресторанчик и попро- сил бутылку рома… На столе передо мной блокнот, в который я записал эту неожиданно посетившую меня мысль, и хоть в ней ничего особенного не было, но не написать её я почему-то не мог: «Самое паршивое время для меня – вечер. Другой бы порадовался, что дневная жара спала, впереди ночь, когда можно выспаться и отдохнуть, а перед этим неспешно вы- пить чашку чая, полюбоваться на остывающее море, по- мечтать о чём-то приятном…» 353

Потом я  сидел на ночном берегу в  пластиковом шез- лонге, и на песке передо мной стояла банка с рыбкой. На душе было неожиданно спокойно и  светло, как не было уже давно. Я отпущу тебя, рыбка, в  море, ведь невозможно всё время жить в этой тесной банке, глядеть сквозь стеклян- ные стенки на жизнь, которая проходит вокруг тебя, но без тебя. Это самое страшное и невыносимое… для рыб- ки. А для человека? Волна сладко поглаживает мои ступни. Я захожу по- дальше в воду и опускаю банку в чёрную невидимую вол- ну. Уплывёт ли рыбка? Наверняка уплывёт, ведь для неё более естественно жить среди волн, среди других рыб. Там нелегко и опасно, но это настоящая жизнь. А человек… Куда нам уплыть из своей банки?

КОГДА МНЕ БУДЕТ ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ ГОДА… У 1. ж не знаю, как назвать его – маг, чародей, вол- шебник или просто свихнувшийся изобретатель? В кол- дунов не верю по определению, а  изобретатели изредка всё-таки попадаются. Вечные двигатели, машины вре- мени, всевозможные устройства – так уж выходило, но изобретатели подобных вещей почему-то обрушивались со всей своей энергией именно на меня, будто я  мог им чем-то помочь. Я же мог только вежливо и не перебивая выслушать их, когда кто-то другой, более решительный и нетерпеливый, грубо посылал подальше. Да и мне со- ветовали поступать так же, только у  меня не поднима- лась рука обидеть человека, ведь я видел, как у него горят глаза, нервы на пределе, а  нужно-то всего лишь мало- го – дослушать до конца и не перебивать… Восторжен- ному и увлечённому человеку порой достаточно чуточку внимания и крохотного сочувствия, чтобы он был счаст- лив… Этот «изобретатель» подсел ко мне, когда я, набро- дившись по городу по каким-то своим делам и  изрядно устав, добрался до тени и рухнул на освободившуюся ска- мейку. 355

–  Здравствуйте, – вежливо сказал он. – Я вам не по- мешаю? –  Нет, что вы! – отмахнулся я и отвернулся. Чувство- вал я себя не очень хорошо, голова раскалывалась от дол- гого хождения по солнцу, настроение было паршивое, ведь мне так ничего и не удалось сделать из того, что наметил. К тому же я проголодался и хотел пить, а до ближайшего кафе опять топать по солнцу и по шумной улице… – Вижу, настроение у  вас не очень… – напомнил о себе сосед по скамейке. –  С чего ему быть хорошим? Весь день носишься, как собака, а толку ни на грош! – вздохнул я. – И так всегда… –  И ничего не получается? – Что не получается? – Я пристально посмотрел на него, заподозрив, что ему было что-то известно о моих де- лах. – Ну, – замялся сосед, – вы же сказали, что у  вас проблемы, и они никак не разрешаются. Ведь так? –  В принципе, так, хотя я вам ничего не говорил. –  Да, конечно, – согласился сосед и, слегка запнув- шись, вдруг выдал: – А как бы вы отнеслись к  тому, чтобы заглянуть в будущее и узнать, когда проблемы за- кончатся, или в прошлое, чтобы попробовать разобрать- ся в их причинах? Ну, если бы была такая реальная воз- можность… Я усмехнулся и с сожалением глянул на собеседника: – На машине времени полетать? С удовольствием! Только… что говорить о том, чего быть не может? –  А всё-таки хотелось бы попробовать? – продолжал настаивать собеседник. Я опасливо отодвинулся от него и решил, что продол- жать беседу дальше бессмысленно. Наверняка человек 356

не в  себе, может, ему голову напекло, как и  мне, только у  меня она просто болит, а  у него – осложнения. Того и гляди, сейчас начнёт мне всучивать изобретённую им ма- шину времени! –  Не беспокойтесь, – усмехнулся сосед, – я не сумас- шедший! И ни на какие подвиги уговаривать вас не со- бираюсь. Просто, если хотите, покажу одну вещицу, и вы оцените её нужность… –  Нужность – кому? – ещё больше насторожился я. –  Я не совсем верно выразился. Скорее – полезность для человека… Мужчина полез в  рюкзачок, который висел у  него за спиной, и вытащил из него свёрток. Впору бы мне встать и уйти, но меня почему-то раз- бирало любопытство. Что в  свёртке? Мне всегда каза- лось, что машина времени, даже несуществующая, всё равно должна быть размерами не меньше, ну, скажем, мотоцикла. Садись на него поудобней, включай приборы и передачи и – вперёд по лабиринтам времени. Чего-че- го, а  фантастических фильмов мы насмотрелись вволю, и в каждом втором из них человек отправляется куда-ни- будь в другое время. Но это в фильмах, а я-то чего раз- мечтался? Тем временем мужчина уже развернул бумагу, под ней какую-то плотную тёмную ткань, и, наконец, в  его ру- ках оказался большой стеклянный шар наподобие того, каким пользуются практикующие маги и  колдуны. Мне доводилось несколько раз видеть по телевизору, как они произносят заклинания и манипулируют руками над эти- ми шарами, дурача доверчивую публику, а пару раз даже встречался с этими «чудотворцами» лицом к лицу. Скажу сразу, уважения к ним у меня не прибавилось, да и они, 357

вероятно, чувствовали мой скептицизм – сразу перестава- ли со мной общаться. –  О, это мы уже проходили! – сказал я. – Стоит вгля- деться в шар попристальней, и сразу увидишь все тайны мира… Так? – Напрасно иронизируете, молодой человек! – каза- лось, изобретатель слегка обиделся на меня, но шар уби- рать не стал. – Я же у вас не прошу никаких денег, просто хочу показать… –  Вы это всем показываете? Или, – тут я ухмыльнул- ся и не очень умно пошутил, – перст судьбы указал именно на меня? Ни слова не говоря, мужчина принялся запаковывать шар обратно, а мне его вдруг стало жалко. Человек всего лишь предложил что-то, притом не покупать, а просто по- пробовать, и я с ним так грубо… Если даже он и из безум- цев-изобретателей, то всё равно не стоило бы смеяться над ним. Может, ему всего-то и нужно от меня элементарного сочувствия и внимания! –  Не обижайтесь, – вздохнул я, – давайте попробу- ем! Некоторое время мужчина раздумывал, видимо, прикидывая, стоит ли общаться со мной дальше, потом всё же протянул своё изобретение. Шар оказался до- вольно тяжёлым, и  хоть он был гладким и  блестящим, но в руках не скользил, а наоборот, мягко и плотно улёг- ся в ладонях. –  Что я  должен теперь сделать? – спросил я, не от- рывая взгляда от шара. –  Ничего, – донёсся до меня голос мужчины. – Толь- ко вглядывайтесь в шар и постарайтесь представить себя, ну, скажем, в детстве. Он вам сам покажет… 358

2. Мне снова шестнадцать лет. Я шагаю по зимней улице моего родного города и стараюсь не проваливаться в лужи, которые в эту неожиданную оттепель притаились повсю- ду под слипшейся снежной коркой. Я уже давно промочил ботинки, и  холодная влага неприятно перекатывается от носка к пятке. Ну ничего, идти мне недолго, приду домой и обязательно разуюсь, ботинки суну на тёплую батарею, а на ноги надену толстые шерстяные носки. Под мышкой у  меня пластинка. Это великий битлов- ский «Сержант Пеппер», вышедший совсем недавно. Его привёз мне из загранки знакомый морячок. «Сер- жант» – мечта всех наших городских меломанов. Ни у кого его пока нет, а у меня уже появился. Представляю, какой будет ажиотаж, когда все об этом узнают! К моим дверям выстроится огромная очередь жаждущих, и все бу- дут просить переписать, предлагая взамен какие-то свои пластинки или деньги. А я буду вертеть носом, но, в конце концов, соглашусь… Нет, пойду домой не сразу. Просто у меня не хватит терпения в одиночку наслаждаться божественной музы- кой и ни с кем не поделиться своими восторгами. Загляну в «Огонёк» – магазин электротоваров, где всегда торчит кто-то из «пластиночной» братии. Этот крохотный ма- газинчик стал импровизированным клубом, в  котором можно, с  благословения продавщиц (таких же фанаток запретной рок-музыки, как и мы), послушать новые за- писи, поболтать с единомышленниками, обменяться пла- стинками. –  Привет, – киваю длинноносой Рае, заведующей ма- газином, – посмотри, что у меня… 359

Рая разглядывает обложку пластинки, пока ещё не до- гадываясь, какое это за сокровище. –  Ну, и что? – морщит она нос. – Давай послушаем, может, что-то и интересное… На полках вдоль стен выстроились всевозможные ра- диолы и приёмники. В зависимости от ценности пластинки Рая разрешает прослушивать их на дорогих аппаратах или на тех, что подешевле. –  Самый-самый что ни на есть дорогой! – подсказы- ваю. – Ты даже не представляешь, подруга, что сейчас услышишь! –  Только не делай громкость на всю катушку, – пред- упреждает Рая, но я  уже заметил в  её глазах огонёк не- терпения. И вот по небольшому торговому залу разносятся пер- вые божественные звуки «битлов», и мы замираем у при- лавка, вслушиваясь в них. –  Как тебе? – тихо спрашиваю я. – Нравится? – Не мешай слушать! – Рая отмахивается от меня и глядит куда-то в окно, где с промокших деревьев под по- рывами ветра опадают тяжёлые сырые комья снега. После первой песни перевожу дыхание и снова гляжу на Раю, но та молчит. Лицо её невозмутимо, но это ни о чём не говорит. Если не отвлекут покупатели и удастся дослушать пластинку до конца, она обязательно начнёт вытягивать инфу о пластинке, а я, с видом крупного спеца, начну выдавать какие-то придумываемые на ходу байки о музыкантах, о популярности пластинки в мире. Но это будет потом, а сейчас всё внимание приковано только к му- зыке. –  Эй, братцы, что у вас тут за праздник жизни? – раз- даётся за моей спиной голос. 360

Оборачиваюсь и  гляжу на парочку, только что во- шедшую в магазин. Это Серёга Ляпис и Юрка Поросё- нок – тоже из нашей музыкальной братии. Так же, как я, Ляпис покупает пластинки и даже изредка ездит за ними в  столицу, а Поросёнок скуповат, старается переписы- вать всё на халяву. С Ляписом ещё можно иметь дело, он человек благодарный и порядочный, а вот с Поросёнком нет. Прозвище, как я  не раз убеждался, просто так не дают. Они разглядывают обложку пластинки, лежащей на прилавке, и вдруг Поросёнка прорывает: –  Это же «Битлс»! Новьё… –  Естественно, – высокомерно замечаю я и отворачи- ваюсь, а сам напряжённо слежу за реакцией Ляписа и По- росёнка. – Значит, так, – спустя некоторое время раздаётся шёпот Ляписа, – с меня двойник «Крим», ты же его дав- но просил переписать? А я первый на «Сержанта», идёт? – Только сам перепишешь, и  никому больше не да- вать! – предупреждаю и поглядываю на Поросёнка, в гла- зах у которого вселенская тоска. Я-то знаю, что Ляпис непременно тайком от меня по- делится с другом записью, и это всем известно, но лишний раз показать скряге, кто в доме хозяин, никогда не поме- шает. И вдруг происходит неожиданное. С каким-то утроб- ным рёвом Поросёнок бросается к  радиоле, сбрасывает с пластинки иголку и хватает обеими руками диск. Ни я, ни Рая, ни Ляпис не успеваем ничего сделать. Ещё мгно- вение, и Поросёнок, прижимая к  груди драгоценность, выскакивает из магазина и, тяжело переваливаясь, убегает куда-то за угол. Догонять его бесполезно. 361

–  Что с  ним?! – удивлённо спрашивает Рая. – Куда он? –  Вот сволочь! – только и говорю я, даже не зная, что делать. – Утащил… В наступившей тишине стало слышно, как переми- нается с ноги на ногу Ляпис, но все мы пока изумлённо молчим. –  Он же её поцарапает без обложки! – с отчаянием говорю я, а сам чувствую, как на глаза накатываются слё- зы. – Неужели он этого не понимает?! –  Я его найду и заберу пластинку, – пытается утешить меня Ляпис. – А «Крим» тебе всё равно дам, раз пообе- щал. Слабое утешение. И без Ляписа знаю, что Поросёнок рано или поздно вернёт «Сержанта», просто тогда про- падёт прелесть новизны и не будет ощущения праздника, когда ты первый среди всех, когда у тебя есть что-то такое, чего ни у кого нет. Дело даже не в деньгах, которые я со- бирал полтора месяца, чтобы рассчитаться с морячком за пластинку, дело совсем в другом… И тут всё заволакивает какой-то серой колышущейся пеленой пополам с мокрым тяжёлым снегом, и я выныри- ваю из своих шестнадцати лет… 3. –  Ну, как там было? – доносится до меня голос соседа по лавке. – Даже не знаю, что сказать, – неуверенно бормо- чу. – Словно в  юности побывал, или мне это только по- мерещилось? 362

–  Интересно… Попробуйте ещё разок. Представьте другое время, может быть, даже своё будущее. Там-то вы уж точно не были. Оценим эффект? –  Дайте отдышаться… – Я полез в карман за сигаре- тами. – Будете? Мужчина отрицательно покачал головой и придвинулся ко мне поближе: –  Я не спрашиваю, что вы увидели в своём прошлом, но это наверняка был какой-то ключевой момент из ваше- го прошлого. –  Какой там ключевой! – отмахнулся я. – Так, мело- чи, самый заурядный эпизод. –  Неправда! – запротестовал мужчина. – Может, в этом эпизоде и не произошло ничего выдающегося, но он оставил в вашей памяти какое-то неизгладимое… как бы верней сказать, ощущение, да! А оно потом наложило отпечаток на всю вашу последующую жизнь. Вы и сами об этом, может быть, не догадываетесь. Он замолчал, да и мне нечего было ему сказать. Когда сигарета подошла к концу, я спросил: –  Вы не торопитесь? Хотелось бы ещё раз, как вы го- ворили, заглянуть куда-нибудь. В своё будущее… –  Пожалуйста, я же обещал… 4. Я просыпаюсь, но глаза открываю не сразу. Сквозь сом- кнутые веки чувствую, что в комнате полумрак, но ночь ещё не ушла, а только затаилась в тёмных уголках. Из полуот- крытого окна доносятся звуки улицы, пока робкие, но по- степенно набирающие силу. Вот проехала машина, громыхая 363

пустыми ящиками в кузове. Вот прошла стайка молодёжи, наверняка с ночной гулянки, громко переговариваясь и хло- пая в  ладоши. И снова наступила тишина, когда слышны порывы ветра и щебетание первых просыпающихся птиц. Где я? Почему ничего не помню? Пытаюсь поднять го- лову с подушки и вдруг чувствую, как это нелегко. Будто голова налита неимоверно тяжёлой ртутью, и ртуть лениво перекатывается под черепной коробкой, надавливая то на глаза, то на барабанные перепонки в ушах. В комнате постепенно светлеет, в окно начинают загля- дывать розовые лучики утреннего солнца. Мне всё-таки удаётся оглядеться вокруг себя. Нахожусь я, как выясняется, в  больничной палате. К моему носу подходит кислородная трубка – слышу лёгкое шипение газа. Рядом стойка капельницы, на ней какие-то прозрачные пузыри с лекарствами. Чуть дальше – это хо- рошо заметно даже в полумраке, – приборы с экранами, по которым бегут ломаные синусоиды. Я уже видел подобное в кино – это показатели моего состояния. Вот одна нервно пульсирующая зелёная змейка – это удары моего сердца. Хотя не уверен, но меня это и не особенно волнует… Что со мной произошло, как я попал в больницу? Про- вал в памяти… Но ничего, кто-нибудь обязательно зайдёт в  палату – врач или медсестра – и расскажет всё, что со мной случилось. Вокруг уже настолько светло, что даже различаю на стене большие круглые часы. Однако… часы без стрелок! Что это такое? Для чего они здесь?! Издеваются надо мной, что ли? Недовольно ворочаюсь на кровати, тело начинает по- тихоньку меня слушаться. Вот только слабость, тяжёлые ртутные шары в голове… И тишина. 364

Хотя нет – где-то далеко, за закрытыми дверями начи- нается знакомая песенка. Это – «Когда мне будет шесть- десят четыре года» из моего любимого битловского «Сер- жанта Пеппера». Ну, слава богу, хоть что-то знакомое в этой загадочной больничной палате… Лежу и слушаю песенку с какой-то необычной жадно- стью. Всё в ней мне давно знакомо до последней нотки, до последнего словечка, и всё равно жду чего-то необычного, ещё не разгаданного и пока не расслышанного. Когда мне будет шестьдесят четыре года… Господи, в юности, когда мне впервые попал в руки альбом с этой песней, я сразу решил, что в ней всего лишь фантазии му- зыкантов о том, что будет с ними в старости. Ведь шесть- десят четыре года, как казалось нам тогда, это так нескоро, так нереально далеко, что и представить невозможно. Не только битлам, но и всем нам. Но почему я  думаю об этом сейчас? Что у  меня свя- зано с  этой пластинкой и  этой песенкой? Ах да, давний случай, когда мне было шестнадцать лет, и у меня утащили эту пластинку прямо из рук. Но почему я никак не могу забыть этот, в  общем-то, пустяшный эпизод, ведь было же и  до него, и  после него много таких вещей, которые оставили более существенный след в жизни? Не знаю, ох, не знаю… А сколько мне сейчас лет? Двадцать? Сорок? Шесть- десят?.. Шестьдесят четыре?! Обычно на этот вопрос каждый из нас отвечает без запинки. А я  почему-то не могу. Не могу, и всё тут! Медленно поднимаюсь с кровати. Поищу зеркало и по- смотрю на себя, вдруг наступит какая-то ясность? Трубки от капельницы, которые тянутся к  моей руке и  мешают двигаться, вырываю вместе с иголками. Теперь меня ничто 365

не держит. Немного кружится голова, но это не страшно. Когда долго лежишь неподвижно, так бывает. А я, навер- ное, и в самом деле лежал на этой больничной койке не- мало времени. В палате зеркала нет, поищем в коридоре. Открываю дверь, звуки песенки становятся громче. Кларнеты, ко- торые сопровождают глуховатый голос певца, неожидан- но хрипят и  повизгивают, а  сам голос вдруг приобретает какой-то недобрый, даже зловещий оттенок. Словно поют уже не битлы, а кто-то другой. И поёт этот другой только для меня, ни для кого больше. Но я уже не обращаю внимания на музыку. Скорее бы найти зеркало… Больничный коридор пуст – ни людей, ни мебели. Го- лое узкое пространство уводит куда-то в непроглядную те- мень, где кончаются мерцающие плафоны, прерывистым пунктиром тянущиеся по потолку. Мне – туда. Там, на- верняка, зеркало, которое расскажет обо всём… Я не самый смелый человек на свете, и  мне стано- вится страшно идти по коридору в неизвестность и тем- ноту… Губы начинают отчаянно нашёптывать слова пе- сенки: –  Когда мне будет шестьдесят четыре… Когда мне бу- дет шестьдесят четыре… Стоп, а сколько же мне сейчас?.. Именно это я и пыта- юсь выяснить. И вдруг стены вокруг меня куда-то пропадают, вместо них встают зеркала, которые отображают только друг дру- га. В бесконечной зеркальной пустоте нет ничего. Ничего! А где же я? Неужели меня уже нет?! Взмахиваю руками и лечу в какую-то тёмную воющую снежную пустоту. Лечу, лечу, лечу… 366

5. –  Эй, вы меня слышите? Кто-то тормошит меня за рукав, я вздрагиваю и откры- ваю глаза. –  Наверное, я задремал, – бормочу смущённо своему собеседнику. – Жара, понимаете ли, расслабился… –  Ничего страшного, – отвечает он. – Ну как, побы- вали в будущем? –  Не знаю. Будущее ли это… Но где-то побывал. Не- приятно там… Мужчина ничего не отвечает, занятый наблюдением над тем, как на соседней скамейке юная парочка о чём-то оживлённо беседует. - Вы меня слышите? – окликаю его. – Мне пора, – отвечает он негромко и  глядит на часы, – извините… Вы не вернёте мой шар? Опускаю глаза и  разглядываю руки, а  в них… ни- чего нет. Но ведь был же этот тяжёлый стеклянный шар – точно помню, что я  держал его! Где он сейчас? Может, я забыл его в том страшном больничном кори- доре? А может, он падал вместе со мной, но я сумел вер- нуться, а он нет? –  Я не знаю, где он… Мы снова некоторое время сидим молча. Наконец, мужчина неуверенно говорит: –  Может, вы заглянули в  то время, когда вас уже… нет? А если вас нет, значит, не существует и ничего вокруг вас. Даже шар… Такое, наверное, случается. Вашей вины нет… – Не знаю, – повторяю я, и  вдруг спохватыва- юсь: – В сувенирном магазинчике тут, неподалеку, 367

я видел точно такие же стеклянные шары. Пойдёмте, ку- плю вам взамен… –  Не надо. – Мужчина отодвигается от меня и  мед- ленно встаёт с лавки. – Ничего не надо… Потом он вешает свой рюкзачок за спину и уходит, а я ещё долго слышу, как по дороге он насвистывает и даже напевает вполголоса мою любимую и  такую бесконечно грустную битловскую песенку: «Когда мне будет шестьде- сят четыре года»… Оглядываюсь вокруг себя: где же это проклятое зерка- ло? Как мне теперь жить без него? А без шара?!

ГОЛОВА, КОТОРОЙ НЕТ А 1. х, как болит голова! Впервые за последние две недели. Прямо не знаю, что делать. Я уж думал, что на- всегда расстался со своими болячками, и теперь начнётся новая жизнь – без боли и бессонных ночей, без этой кучи таблеток, которая только растет с каждым днём. Так ведь нет, всё возвращается… Сейчас бы выкурить сигарету и выпить рюмку хороше- го коньяка. А может, и принять таблеточку, про которую никто из моих близких не подозревает. Пузырёк с этими тайными таблетками спрятан на книжном стеллаже, на са- мой верхней полке за второй книгой справа… Но мне до стеллажа сейчас не добраться, а просить кого-то бесполез- но. Меня просто не поймут. Ах, как болит голова… Просто сил нет терпеть. Хотя… терпел же как-то раньше! И не скулил, и никому не жаловался. Да и сейчас никому не пожалуешься… В лаборатории темно, все ушли по домам. Лишь мой компьютер мигает экраном, на котором замерли цифры и  графики будничных замеров и  анализов. Не хочу пока ничего продолжать. Всё равно толку не будет. Я уже знаю: едва начнёшь что-то делать через силу и заставлять 369

себя, результат будет нулевой. Только станешь психовать и пороть чепуху. А голова так болит, что кажется, будто боль растекает- ся по телу жирной маслянистой волной, и ты беспомощно лежишь на каком-то загаженном и заплёванном морском берегу, и мутные зелёные волны перехлёстывают тебя, по- падают в глаза и ноздри, мелкий песок скрипит на зубах, и не хватает воздуха, которого вокруг остаётся всё меньше и меньше. Перебираю руками и пытаюсь ногами нащупать точку опоры, чтобы встать или хотя бы отползти подальше от этих волн, но ничего не получается. Сил нет. И вообще, нет у меня ничего. Совсем нет… 2. Две недели назад я перестал быть человеком. От меня остался только мозг, который, как рыбку в аквариуме, по- грузили в раствор и подвели к нему трубки жизнеобеспече- ния и многочисленные провода от компьютеров. Над этой методикой сохранения человеческого моз- га, когда физическое тело перестаёт функционировать, я  работал всю жизнь. В благодарность за сделанное меня же первого подвергли этому эксперименту. Впро- чем, с  моего согласия и  желания, я  сам к  этому стре- мился. Любопытно, понимаете ли, первым узнать, как ощущает себя человек в иной ипостаси. Так сказать, вне бренной оболочки. И донести это до благодарного че- ловечества. Осчастливить его, понимаете ли, перспек- тивой вечной жизни. Хотя бы в  такой, не очень при- вычной форме. 370

Сперва мне казалось, что достаточно создать мощный компьютер, который загрузит в свою память всё, что нако- плено человеческим мозгом, и компьютер послужит прооб- разом его хозяина, продолжит его жизнь и мыслительную деятельность после смерти. Это же мечта любой творче- ской личности! Но не тут-то было. Физически сделать такое, может, и  удалось бы на уровне компьютерных программ, но как задать машине алгоритм мыслительной работы? Тут и ха- рактер человека, и все его закидоны и скелеты в шкафу. Где взять этот волшебный толчок сознания, который изначаль- но заставляет человека творить и придумывать что-то но- вое, что не подчиняется никаким программам? И быть при этом ни на кого не похожим, то есть – личностью. Такое ни- каким, даже самым современным компьютерам не по силам. Над этим я работал все последние годы. Но ничего сде- лать не мог. Не было какого-то связующего звена, превра- щающего компьютер в личность. Тогда я  поставил другую задачу – совместить мозг с компьютером. Притом настолько, чтобы они не только дополняли друг друга, но и стали единым целым. Убрать всё лишнее – тело с его болячками и неизменным старени- ем, оставить минимум, который действительно необходим мозгу для существования. Помните известную старую книжку фантаста Беляева «Голова профессора Доуэля»? Так вот, теперь я – та са- мая голова. Только уже не совсем голова, а мозг, сидящий, словно рыбка, в аквариуме. Сохранять отдельно голову це- ликом уже перебор – те же проблемы, что и с телом. Бо- лячки, старение и прочее. Мозг – вот что главное. Уберечь его от старения, избавив от проблем умирающего тела, куда проще. 371

И мне удалось это сделать. У меня первого получилось. Мой мозг теперь живёт в банке, а тело торжественно за- хоронено на кладбище. И табличка на памятнике с  моей фамилией и датами рождения и смерти. Сам-то я этого не видел, но такая печальная процедура была составной ча- стью нашего великого эксперимента и моего завещания. Но почему-то, чёрт возьми, разболелась голова, кото- рой нет?! 3. Я и  не предполагал, что у  меня начнут складываться такие непростые отношения с окружающим миром. Каза- лось, мозг, лишившись своей бренной оболочки, будет при- вольно продолжать мыслительную деятельность, парить в высоких научных эмпиреях. Более того, избавившись от болезней и всего, что ему мешало нормально функциони- ровать, он заработает на полную мощь, чего я не мог по- зволить себе раньше, ведь ничто не станет отвлекать его от творческого процесса. Но всё оказалось сложнее и проза- ичней. Я не такой наивный и сразу почувствовал, что без при- вычной среды существования мозг выжить не сможет. Значит, ему всё-таки нужны органы чувств – хотя бы имитация того, что было раньше. Никакой компьютер их не заменит. Я не говорю про руки, ноги и прочее. Было бы какое-то зрение, слух, осязание и возможность общаться. Хотя бы на минимальном уровне. Мой верный помощник и  правая рука доктор Дрор, который должен был проводить операцию по извлечению моего мозга, клятвенно пообещал, что сохранит некоторые мои органы, ведь в медицине я не силён – это его епархия. 372

Глаза, уши и вдобавок речевой аппарат, извлечённые на- ружу из вскрытого черепа, зрелище не для слабонервных, но это было моё обязательное условие. Без этого я не мог. Моей задачей было составление программы жизнеобе- спечения извлечённых органов и компьютерная обработка всех получаемых данных. Запуск их в работу и обеспече- ние жизнедеятельности. Но всего не предусмотришь. Тем более, такого до нас ещё никто не делал, и  свою работу мы хотели сохранить в секрете от общественности до поры до времени. Кто зна- ет, какой шум поднялся бы, если бы про эксперимент узна- ли газетчики. Да и с точки зрения морали и религиозных канонов всё тут не совсем однозначно, так что приходилось работать в тайне. Формально Дрор со своей задачей справился блестяще: у  меня остались глаза, уши и  какое-то подобие речевого аппарата. Хуже другое. Спустя какое-то время я вдруг по- нял, что всего этого, опять же, недостаточно. Я с лёгкостью избавился от своего несчастного больного тела, которое не хотело больше служить и стремилось на вечный покой под могильную плиту, как это и заведено повсюду. Но мозг-то остался продолжать моё земное существование! Хотя, как я подозреваю, теперь превратился в какой-то совершенно иной орган – нервный и капризный, каким я его раньше не знал. Как ни странно, совсем мне не знакомый. Да и  окружающие стали относиться ко мне, то есть к нему, совсем иначе. Не так, как прежде ко мне… живо- му. Думаю, что это не специально, а на подсознательном уровне. А всё началось с  самого первого дня после того, как к  мозгу подключили все приборы, и  он подал признаки жизни в своём новом стеклянном облачении… 373

4. Первое, что я разобрал, это вопрос, то ли расслышанный моим новым органом слуха, то ли донесённый до сознания компьютерной программой, которую я сам же отлаживал: –  Ну, как у нас дела? Вы меня, профессор, слышите? –  Да, – ответил я с помощью самописца на бумажной ленте, а потом звуковой генератор выдал это почти моим голосом. Ответ собеседника полностью удовлетворил: –  Теперь посмотрите на меня. Вы меня видите? Я попробовал открыть то, что раньше было глазами, а сейчас уже неизвестно чем, и увидел перед собой Дрора. Выражение его лица было каким-то кислым и  одновре- менно настороженным. Я покосился по сторонам, но Дрор закрывал собой обзор. –  Отстань от меня, – снова «сказал» я, – и без тебя тошно. Дай прийти в себя. –  Узнаю шефа! – захохотал Дрор, но физиономия его по-прежнему оставалась кислой. – Вечно чем-то недово- лен, но… жив! Последние его слова мне не понравились. Я же всё рас- считал и подготовил. Причём здесь жив – не жив? Хоть я пока и соображал с трудом, но тут же напомнил ему: –  Скажи-ка мне лучше: всё в норме? Системы жизне- обеспечения, ввод и вывод информации? –  Всё прекрасно, шеф. Лучше вы поделитесь своими впечатлениями… Разговаривать мне было трудно, поэтому я вспомнил, что у  меня был вариант выводить свои мысли на бумагу и на экран компьютера, а также получать с него всю не- обходимую информацию. 374

–  Посмотри в компьютер. А мне дай отдохнуть. Что- то я устал с непривычки. –  Это скоро пройдёт, шеф, – на всякий случай заве- рил меня Дрор, хотя никто не представлял, что будет зав- тра, и отправился к компьютеру. Некоторое время я исправно мысленно диктовал тек- сты, и Дрор покачивал головой, читая их. Потом мне это надоело, и я прекратил. «Всё, устал, хочу отдохнуть. Не мешайте мне», – на- писал я крупными буквами в конце текста и закрыл глаза. Больше меня никто не тревожил. Потом наступил ко- нец рабочего дня. Все в лаборатории разошлись по домам, оставив дежурить до утра молоденькую лаборантку Свету, у которой пока не было семьи, и торопиться ей было никуда. –  Если вам, профессор, что-то понадобится, вы мне сообщите, – сказала она и виновато прибавила, – я пойду в соседнюю комнату чаю попью, а потом прилягу немного отдохнуть. Вы же не возражаете? –  Давай, – кивнул я ей. Или мне показалось, что кив- нул, ведь чем я мог это сделать? 5. Ночью мне не спалось. Да и  как тут заснёшь, если глаз не закрыть, на кушетку не прилечь, рюмку на ночь не выпить? Правда, мне и раньше сон давался нелегко, осо- бенно последние полгода, когда я лежал в онкологическом отделении больницы, и никакие самые современные лекар- ства не помогали. Морфий, конечно, не в счёт. Там же мне один из моих давних друзей и посоветовал эти секретные таблетки, от которых становилось легко и весело, правда, 375

боль не уходила, но переносить её становилось чуточку легче… Остаётся лишь плавать рыбкой в  своём аквариуме и раздумывать, неизвестно о чём. Раньше, когда меня тер- зала бессонница, я лежал в темноте на кровати и прислу- шивался к боли, которая ни на минуту не прекращалась, смело и  по-хозяйски разгуливая по моему телу. Я даже загадывал, в каком месте она сейчас выскочит. А сегодня этого не было. Здорово я всё-таки придумал: убрать всё лишнее и из- носившееся и  оставить только мозг. То, без чего человек перестаёт быть личностью. Другой вопрос, стоит ли не- которым личностям продолжать существовать и  дальше после смерти? Тут я всегда отделывался дежурным штам- пом: каждый человек самоценен и  не похож ни на кого на свете, а значит, не нам решать, давать ему шанс про- должать жизнь или нет. Есть такая возможность – дай, а  нет – даже не обнадёживай обещанием. Удобная фор- мула, а главное, снимает с тебя любую моральную ответ- ственность. Я уже насмотрелся чужих смертей – глупых и  пре- ждевременных, когда безумная жалость разрывает тебе сердце. Казалось бы, что стоило природе отпустить бед- няге умирающему ещё какое-то время? Ведь у  человека столько недоделанных дел, обязанностей. А сколько хо- роших и добрых людей он огорчит своим уходом… И ни разу, даже у самых глубоких стариков, я не видел в глазах радости перед неминуемой кончиной. Для любого, даже самого неизлечимого больного, смерть страшна. Каждый из нас заслуживает уж если не бессмертия, то хотя бы какого-то продолжения жизни – без болезней, без страда- ний, без боли… Или я ошибаюсь? 376

Эти мысли обдумывались мной уже тысячу раз, и сейчас, когда я сделал первый шаг к бессмертию, каза- лось бы, должны оставить меня или поднять на какой- то иной уровень. А вот и нет – снова они со мной. И от них привычно портится настроение и  начинает болеть голова… Всё никак не могу отвыкнуть называть то, что осталось от меня, головой. Но ничего, привыкну, время есть… Слышу, как кто-то пришёл к Свете, сидящей в сосед- ней комнате. Она ещё не спит, потому что сквозь полуот- крытую дверь проникает приглушённый свет от настоль- ной лампы и доносится тихая музыка из приёмника. Кто это по ночам приходит в  нашу лабораторию? Я этого не знал раньше. Прислушаемся… 6. –  Тише ты! – доносится до меня голос Светы. – Я не одна. –  Кто тут ещё может быть? – голос мужской и очень знакомый, но я пока не узнаю его хозяина.  –  В двенадцать- то часов ночи! –  Ну, тут у нас такие дела творятся, – мнётся Света и подходит к двери лабораторного зала. Это я вижу по лёг- кой тени на стене. – Там у нас мозг шефа, который мы со- хранили. А сам шеф умер. Ты же читал некролог на стене у входа. –  Да ну! – не доверяет голос. – Пусти посмотреть. – Нельзя туда проходить, – слабо сопротивляется Света, – там полная стерильность… Ну ладно, загляни одним глазком, но только отсюда. 377

В дверях появляется наш охранник Гриша, который сидит у входа на первом этаже. Лицо у него удивлён- ное, он настороженно разглядывает горку аппаратуры, потом переводит взгляд на мой импровизированный аквариум. –  И что, он там живой? – Гриша до конца не верит, и я чувствую, как ему хочется подойти поближе. – Он нас слышит? –  Наверное, слышит. Я не знаю. –  Давай проверим? Скажи ему что-нибудь, пускай от- ветит. –  Не надо. Мы с ним уже общались. Давай лучше не будем туда заходить. От греха подальше… Дверь закрывается, и я остаюсь в полной темноте. Не очень, конечно, приятно, когда о  тебе говорят в  третьем лице, но ничего не поделаешь. Я уже не тот всесильный «шеф», о кончине которого торжественно извещал некро- лог на стене у входа в нашу контору. Надо к этому привы- кать. Но и на положении морской свинки быть не хочется. Всё-таки разные у нас со свинкой весовые категории. Ничего не остаётся, как только прислушиваться к тому, что происходит за плотно закрытой дверью в  соседнюю комнату. Самое обидное, что в иной ситуации я мог бы выйти к Свете с Гришей, ведь ребята они неплохие, выпить с ними чаю, поболтать, а потом пойти домой и лечь спать… Но всё это уже невозможно, и  главное, ничего не изменить. Одно только осталось – вслушиваться в то, что они дела- ют, ведь даже окликнуть их я не могу. Компьютер рабо- тает в  дежурном режиме, все системы, кроме жизнеобе- спечения, выключены. Могу, конечно, подать аварийный сигнал, чтобы вызвать Свету, но это их переполошит. За- 378

верещит сирена, замигают тревожные лампы, но пока нет причины для этого. – Слушай, – раздаётся за дверью приглушённый го- лос Гриши, – как-то и в самом деле неуютно у вас. Словно кто-то подслушивает наш разговор и подсматривает. Как какая-то нечистая сила, честное слово. –  И мне так кажется, – вторит ему Света. – Только это наш шеф, а не нечистая сила. –  Пойду-ка, пожалуй, к себе на вахту. Там у меня спо- койней. –  А мне что делать? После твоих слов я бояться на- чала… –  Пошли со мной. –  А если что-то случиться с ним… ну, с этим мозгом? –  Да что с ним может случиться? Он уже спит, небось. Будем вместе приходить проверять. Да и куда он из своей стеклянной банки денется? – Пошли… До самого утра меня никто больше не беспокоил. Мо- жет, кто-то и порадовался бы этому, только не я. У меня по- прежнему болела голова… 7. С утра в лаборатории переполох. Я и раньше не отли- чался миролюбивым характером, а  тут почему-то вышел из себя и стал гонять всех, кто попадал под руку… Да, под руку, которой уже не было, но мне всё время казалось, что она есть. Я был зол на весь мир за то, что остался без своего больного несчастного тела, которое доставляло мне столь- ко неудобств, но ничего лучше у меня не было. И потом, 379

я  уже достаточно долгое время привыкал к  этой своей жизни – к болям, мучительным обследованиям в  клини- ках, тоскливым бесконечным ночам в больничных палатах. Мне тогда жить не хотелось, но всегда находились чьи-то услужливые руки, которые поправляли подушку, меня- ли капельницу, вытирали пот со лба, и желание поскорее умереть ненадолго исчезало… Сейчас же у меня не было даже этого. Выяснилось, что не боль и не страдания меша- ют жить. А что именно – я и сам ещё не ответил себе на этот вопрос. Когда все собрались утром, я на правах руководителя потребовал провести стандартные утренние анализы и ре- зультаты вывести мне на компьютер для ознакомления. Раньше такое сделали бы в  считанные минуты, и  под- гонять никого не пришлось бы, а  сегодня… Сегодня все с интересом поглядывали на Дрора, который хмуро кивал головой, когда я отдавал распоряжения, но никто подхва- тываться не торопился. Это было странно и неожиданно. –  Ну! Не вижу огонька в глазах! – закончил я своей любимой присказкой. – Давайте, ребята, засучим рукава и вперёд. –  Шеф, – вдруг сказал Дрор и, встав со стула, заго- родил мне обзор, как самый первый раз, – всё, что необ- ходимо мы, конечно, сделаем, но чуть позже. Сейчас мы собираем маленькое совещание, нам нужно обсудить не- которые важные вопросы… –  Кто проводит совещание? – перебил я его. – Поче- му я ничего не знаю? И почему именно сейчас? –  Совещание провожу я, – голос Дрора пока ровный и  спокойный, но чувствовалось, что он очень волнует- ся. – Почему вам не сообщили – разве не ясно, по какой причине? 380

Тут настроение моё испортилось ещё больше: –  Потому что меня больше нет? Похоронили и – с глаз долой? Но мозг-то мой пока жив, как вы с ним поступать собираетесь? Как с препарированной лягушкой? Отрабо- тали методику – и на свалку? –  Мы же вместе составили целую программу иссле- дований, шеф. Ваш мозг будет работать по-прежнему, и выдавать новые идеи, – Дрор потихоньку нащупывал почву под ногами. – Не беспокойтесь, никто ваши идеи не украдёт. Все новые разработки будут носить ваше имя, а ваша семья будет как и раньше получать ваше жа- лование… – Да причём здесь жалование?! Пошёл вон! – рас- свирепел я  окончательно. Жаль, что мой голос, поддер- живаемый электроникой и  выдаваемый через динами- ки, не мог отобразить весь мой гнев и всё моё презрение к нему. – Больше тебя видеть не хочу! Сгинь с моих глаз! В течение секунды лаборатория опустела, и даже бес- словесные лаборанты, выполняющие подсобные работы, испарились куда-то. Некоторое время я бессмысленно разглядывал пустые столы и компьютеры с мигающими экранами, а потом стал потихоньку успокаиваться. Всё равно я  ничего сделать сейчас не мог. Мне и размышлять сейчас ни о чём не хоте- лось, потому что я уже подозревал, что творится в сосед- ней комнате на совещании. И хоть до меня не доносилось ни единого звука, я  знал, что Дрор, мой самый лучший и талантливый ученик, потихоньку прибирает всё к своим рукам. Быстренько же он этим занялся. Ещё моё бренное тело в могилке не остыло. Ну да ладно, я  найду способ, как его пристру- нить. Раньше времени парень почувствовал свою силу 381

и  безнаказанность. Хотя… что я  могу сделать из этой проклятой банки, в которой плавает мой мозг? Потом кто-то пришёл и выключил колонки, через кото- рые я мог говорить. Аквариум же завесили тёмной тряп- кой, чтобы я погрузился в полную темноту… 8. Не знаю, сколько времени прошло, потому что тем- нота, как теперь оказалось, не имеет ни временного из- мерения, ни пространственного. Я находился в каком-то странном оцепенении – ни сон, ни явь. Ведь я уже и спать не мог, как раньше. Просто превратился в какой-то бес- смысленный сгусток пока ещё живой материи и  плавал бессмысленной рыбкой в  своём растворе. Отсутствова- ла боль, отсутствовало страдание, притупились эмоции. Лишь где-то далеко-далеко, за ещё не закрывшейся дверцей был слегка постанывающий застарелый и  бес- сильный гнев… А потом неожиданно тряпка исчезла, и  в глаза мне брызнул свет. –  Профессор, простите меня, но вы напрасно воспри- нимаете всё так негативно. Это был Дрор. Кроме него в лаборатории больше ни- кого не было. Утро это было или вечер, тоже неясно. – Постарайтесь понять правильно и  войти в  наше положение. Вы с  самого начала возглавляли эту лабо- раторию, за что вам все благодарны. Ваше имя навсегда останется в науке. Вы для меня не просто шеф, а учитель и  идеолог. Никто этого отнимать у  вас не собирается. Ваш метод дал поразительный результат… Вы, навер- 382

ное, хотите что-то сказать? – Дрор грустно усмехнулся и покачал головой. – Подождите немного, я всё включу чуть позже. А сейчас дайте до конца выговориться. По- тому что потом я уже не сумею, решимости не хватит… Так вот, сегодня вы есть, и одновременно вас нет. Совре- менный человек ещё не привык к такому состоянию. Но вы победили смерть, и теперь сможете существовать веч- но. К этому человек тоже не привык. Хоть все мы и меч- таем о бессмертии, но мечтаем, как о чём-то несбыточном и  сказочном. сегодня это вдруг стало реальностью. Че- ловек может ощутить себя по-настоящему счастливым. Остаться хотя бы в виде собственного бессмертного раз- ума – разве этого мало?! Что-то больно гладко стелет. Наверняка совсем не о  том говорит, что намеревается выдать в  финале, я  это сразу почувствовал. К чему эти общие фразы? Красивые слова, громкие… а какая-то в них гнильца и пустота. Пока ещё ничего не понимаю, но послушаем, что дальше скажет. Тем более, я и ответить-то пока не могу – он лишил меня этой возможности. –  Догадываюсь, как вам сейчас нелегко, – продол- жает Дрор, – вы лишились тела, привычных органов чувств, весь ваш мир сейчас свёлся к  этим компьюте- рам и  приборам. Вы к  этому не привыкли, и  я отлич- но понимаю, что это для вас сегодня самое неприятное и неудобное. А ещё – новый статус. Да-да, статус, ведь раньше вы были весьма уважаемым человеком, к  мне- нию которого прислушивались, даже светилом, а сегод- ня, по сути дела, должны начинать всё сначала. Все ваши регалии – извините за прямоту – похоронены вместе с вашим телом… Мне тяжело говорить такое, но когда- то вы всё равно должны будете услышать об этом. Для 383

вас сегодня начинается новая жизнь. Какая – никто не знает… Дрор отвернулся и поискал взглядом чашку, потом на- брал в неё воду из-под крана и залпом выпил. –  Никто, повторяю, не умаляет ваших заслуг, про- фессор, возможно, что рано или поздно вы получите за свои труды Нобелевскую премию. Все мы будем искрен- не рады этому. Но пока… Пока нужно максимально ис- пользовать то, что у нас уже есть в руках. Я знаю, что вы со мной не согласитесь, потому что вы человек пря- мой и честный, и никогда в жизни не опустились бы до каких-то меркантильных расчётов… Короче, я  предла- гаю сделать следующее. Под маркой дарования бессмер- тия всем, кто в состоянии за это заплатить, мы раскрутим пиар-компанию вашего проекта. Вы послужите прямой рекламой бессмертия и  сможете ответить на все вопро- сы, а  таковых будет много и  от журналистов, и  от всех желающих. Политики и олигархи выложат любые деньги за то, чтобы остаться существовать на этом свете хотя бы в виде мозга. Ничего преступного в этом, по сути дела, нет, ибо именно бессмертие являлось целью вашего про- екта. Вы его достигли… С юридической точки зрения мы уже успели проверить – всё в порядке. Поверьте, день- ги, которые мы заработаем на этом, будут на порядок больше любой Нобелевской премии. Вы же хотите обе- спечить благополучие вашей семьи на много-много по- колений вперёд? А это вариант беспроигрышный, жаль упускать такой шанс, другого не представится… Я сей- час включу компьютер, и вы скажете всё, что думаете по этому поводу. Дрор подошёл к  компьютеру и  прикоснулся к  кнопке включения, однако передумал и вернулся назад. 384

–  Я знаю, профессор, что вы будете категорически против. Просто за столько лет совместной работы я из- учил ваш характер. Но без вашего согласия может всё сорваться, а  второго такого случая уже не будет. По- этому… Он снова взял в руки ткань, которой был закрыт мой аквариум, и осторожно, словно не до конца доверял себе, накрыл его. –  Обдумайте всё хорошенько, – донёсся до меня го- лос, – а потом мы с вами побеседуем. Может быть… И снова меня окутал вселенский мрак… 9. Не хочу никакого бессмертия! Я любил своё тело, лю- бил свою боль, свои страдания – кто мне запретит это? Но с ними была хоть какая-то жизнь, когда я мог с горем пополам выйти на улицу, посмотреть на птиц, поёжить- ся от ветра, погреться под лучами солнца. Я мог схватить камень и  бросить. Я мог споткнуться и  расквасить себе нос… Я мог поспорить с  друзьями и  любить женщину. Я мог всё, что сейчас прокручивается в мозгу, как старый кинофильм, возврата к которому уже нет. А плёнка посте- пенно выцветает, и изображения тускнеют… Я не вижу будущего. Даже бурю в  своём аквариуме я не могу устроить. Зато могу плавать в нём вечно. А если этот жалкий кусок плоти, называемый моим мозгом, нач- нёт подгнивать, в аквариум тут же добавят что-нибудь та- кое, что остановит гниение… Вероятно, я  ещё могу выдавать какие-то идеи, и  это для кого-то важно. Для того, кто ещё может ходить, 385

улыбаться, кидать камни и  любить женщину… Но я  не хочу быть спасителем мира! Я хочу отправиться к своему телу, которое никто не потревожит под могильной плитой. Хотя бы к такому телу… Мне нужно уйти – а ведь даже этого я не могу сделать… Хотя нет. Ошибаются эти люди, наивно поверившие, будто я, лишившись тела, буду в их безраздельной власти. Я найду способ, найду возможность уйти от них. Мозг-то у меня ещё цел… Возможностей у  меня сейчас почти никаких, но оста- лось одно – я всё ещё могу управлять компьютером. Ина- че буду просто бесполезен для этих людей, и в особенности для Дрора. Сейчас он отключил меня от компьютера, по- тому что не хочет знать мою реакцию на его предложение. Хотя прекрасно знает. Но не вечно же я буду сидеть под этой чёрной тряпкой отрезанным от мира! Надо только набраться терпения и  подождать. Рано или поздно они решат, что я сдался и приму их условия… И сразу в моей душе – если у мозга есть душа! – ста- ло тихо и  спокойно. Как у  каждого старика, который прожил свою жизнь достойно и не боится предстоящего ухода. Не хочет, но и не боится… Я пытаюсь вспомнить свою жизнь – детство, учёбу, службу в  армии, семью, работу в университете… Однако память, как ни странно, пуста. Наверное, у всех стариков так. Всё, что остаётся в прошлом, быстро стирается, и вместе с этим какие-то невидимые часы сразу начинают обратный отсчёт. Ты не видишь стрелку, приближающуюся к финальной цифре, только слышишь шуршание секунд, словно это последние капли твоей жизни, перетекающей в бесконечный океан времени. Океан, который оценить ты бессилен, как бы ни старался. 386

Нет в мире ничего больше – ты и часы. И ещё неви- димый океан, в  который ты перетекаешь. Может быть, именно он и есть твоё настоящее бессмертие, к которому все мы стремимся… А вот, наконец, и свет. Кто-то снимает чёрную тряп- ку с моего аквариума. Дрор уже не один, с ним какие-то люди. Но мне это совершенно не важно. Они что-то гово- рят, улыбаются и машут руками, но я их не слушаю. Краем глаза замечаю, как загорается монитор моего спасителя- компьютера. Мне даже кажется, что я с облегчением вздыхаю, когда по экрану быстро пробегают символы и цифры програм- мы, сочинённой мною час назад. И никто ещё не понимает, что несёт в себе эта новая программа. Мой невидимый палец, секунду помешкав, лёгким, почти невесомым движением касается клавиши ENTER и запускает эту программу самоуничтожения…

ОТРАЖЕНИЕ Последнее время я  каждое утро просыпаюсь с  го- ловной болью. Какая-то дурацкая болячка давным-давно засела во мне, и каждые два-три месяца с завидным по- стоянством выключает меня из повседневной жизни почти на неделю. Я уже и  к врачам не хожу. Всё равно от их таблеток и  бесконечных анализов пользы никакой. Док- тора лишь разводят руками и велят чаще бывать на свежем воздухе. В эти дни я делать ничего не могу. Вот и сейчас сижу у  компьютера, пытаюсь щёлкать по клавишам, а  мыслей никаких. Даже по клавишам не всегда попадаю… Когда это началось? Зажмуриваю глаза и  пытаюсь вспомнить. Вдруг отыщу причину. …Осень, глухая деревушка, в которой нас, приехавших на картошку студентов, расселили по домам местных жи- телей. Кисловатый запах от чёрных бревенчатых стен, жар от растопленной русской печи, поглаживающий по щекам, потрескивающие угольки в её остывающей утробе и… то- ска. Какая-то вселенская тоска. Все давно спят на приставленных друг к другу старых скрипучих кроватях с  блестящими спинками, и  шары на 388

них мрачно отражают луну, заглядывающую в покосивше- еся, давно немытое окно. Я сижу за столом с  остатками нашего скромного вечернего пиршества и гляжу в окно на дождь, шлёпающий тугими струями по мясистым листьям лопухов за стеной. Передо мной тетрадка с первой строфой нового стихот- ворения. Но больше не пишется. Весь день в голове у меня слагались какие-то строчки, и я урывками, на перекурах, что-то писал в блокноте. А сейчас, когда все поужинали, согрелись первый раз за этот промозглый ненастный день и теперь отправились спать, в самый бы раз сделать что- то… но не получается. Дождь струится по стеклу, промывает в мокрой пыли жирные неровные полосы, и сквозь него виден край серой размякшей дороги, освещаемой раскачивающимся кону- сом фонаря на покосившемся деревянном столбе. Хочется спать, но никак не получается. Я уже пробо- вал – ложился, и  сразу же начинал задыхаться в  жарко натопленной комнате, тут же вскакивал и бежал в холод- ные сырые сени, отдышаться. А когда возвращался назад, чувствовал, как кровь начинает бурно колотить в висках, и по-прежнему мне не хватало воздуха… Свет давно повсюду погашен, спать в деревне ложатся рано. Даже в домах напротив нет ни огонька. Лишь этот одинокий придорожный фонарь да почти видимые потоки дождя в размазанном покачивающемся конусе света… Постепенно начинает болеть голова. На глаза что-то давит изнутри, всё время хочется пить. Рядом со мной ков- шик ледяной воды, который я то и дело наполняю из бочки в сенях. Но и вода не помогает. Вот бы поскорее исчезнуть отсюда, из этой сонной де- ревенской тоски с  её бесконечными дождями, скучными 389

фонарями и разбитыми пустыми непроезжими дорогами. В город, к людям, где много света и звуков, и никто никог- да не спит. Там не до боли… –  Найди нам его, – почти приказывают мне двое не- знакомцев. Самое странное было в том, что стоило бы, наверное, молча развернуться и уйти, но я не могу. Что-то есть гип- нотизирующее в их действиях. – Что вы с  ним собираетесь делать? – спрашиваю я. – Он мой друг. –  Это тебя не касается. –  Почему вы так со мной разговариваете? –  Хочешь по-другому? – усмехается первый, а второй угрожающе потирает кулаки. – Да не бойся, ничего плохо- го мы ему не сделаем. Если бы мы были бандитами, мы бы все проблемы решили проще и без тебя. –  Тогда кто вы, и зачем он вам? Первый неторопливо поднимает на меня свои серые бесцветные глаза: –  Так ты его найдёшь? Денег заработаешь. Деньги мне нужны, а тот, кого они разыскивают, дру- гом мне, по большому счёту, не был. Так, один из много- численных знакомых, которых легко заводишь и теряешь ещё легче, без всякого сожаления. –  Тогда аванс не мешало бы, – мне почему-то немного стыдно за свои слова, будто я и в самом деле собираюсь кого-то предавать. Даже не знаю, для чего это сказал. –  Детективов по телевизору насмотрелся? – усмехает- ся первый, а второй прибавляет: –  Давай, топай без всяких авансов, и найди нам его, а то мы тебе аванс и в самом деле сейчас выдадим… 390

Уж не помню, какой это этаж. Но очень высоко. Окно тонет в низко висящих тучах. Сквозь снег, секущий в стек- ло, хорошо просматриваются многочисленные здания мно- голюдного московского микрорайона. Внизу по освещённой дороге всё реже проскакивают автомобили. После полуночи даже здесь, в  центре мега- полиса, малолюдно и скучно. Но пройдёт два-три часа, и, едва на затянутом тучами горизонте проклюнутся первые рассветные лучи, всё начнёт оживать, поток машин усилит- ся, дворники начнут скрести своими мётлами и лопатами мокрый асфальт, по тротуарам торопливо пробегут первые прохожие, но сейчас… сейчас здесь какое-то неспокойное и нервное затишье. Будто со всех сторон сдвигаются глухие бетонные стены. Даже не сон, а дремота. Снег мелкий и  редкий, но на громадном простран- стве среди мигающих жёлтыми огнями окон он завива- ется в серое клубящееся вьюжными шлейфами месиво. Вокруг пятачка, на котором я  нахожусь, словно гро- мадная раскачивающаяся снежная воронка, уходящая в  чёрное неглубокое небо с  редкими мигающими кра- пинками звёзд. …И опять эта надоевшая головная боль. Раскинуть бы руки и проткнуть стены снежной воронки, оторваться взглядом от изматывающей снежной круговерти и  гля- деть, до боли в глазах глядеть на небо, пока оно не на- кроет своим бездонным мраком этот жёлтый застывший свет. В комнате довольно прохладно, но щёки у меня горят. Пытаюсь распахнуть створку окна, а ветер не даёт, лишь задувает в щель липкие тяжёлые снежинки, которые пада- ют на мои горящие щёки и не тают. 391

Я так хочу к  солнцу, к  теплу, где нет этих холодных стен, нет этих слепых окон, где небо чистое и глубокое, без дождя и снега… –  Ну, где же наш подопечный? – спрашивает первый, а второй привычно потирает ладони. –  Пока не встретил, – отмахиваюсь я. – Нет, братец, так дела не делаются. Пообе- щал – кровь из носа, а  сделай. Тем более, деньги тебя ждут, не забыл? – первый вытаскивает из кармана скру- ченные в трубку купюры и машет ими в воздухе. –  Что-то мне не хочется иметь с вами никаких дел! Второй, ни слова не говоря, размахивается и бьёт меня по лицу: –  Через пару дней ждём результат. А это тебе обе- щанный аванс… Когда я встал с земли, их уже не было. Крови, как ни странно, мало, лишь кружится голова, и меня покачивает, словно пьяного. В самом деле, найти им, что ли, этого человека? Тем более, никакой он на самом деле мне не друг и чем-то, ви- димо, насолил этим двум. Пускай сам с ними и разбира- ется… Берег моря и  волны, шипящие зыбким тяжёлым пе- ском. Вокруг такая звенящая тишина, что уши закладыва- ет и не слышно шумя прибоя. Лишь этот шипящий песок, который, кажется, сверлит мозг… Именно здесь, на этой извилистой кромке, неприми- римая борьба между сушей и морем. Волна накатывается, захватывает горсть песка и тащит на глубину, а песок со- противляется, шипит и не оседает на дно. Он закручива- 392

ется в буруны и готовится к новой волне, к новому сопро- тивлению. А ты… ты здесь вечно посторонний, и  ни волне, ни песку нет дела до тебя. Что для них, тысячелетиями во- юющих друг с  другом, твой короткий суетный век? Ты тут чужой, один среди стихий, и всегда будешь до безумия одинок, сидя на берегу и бессмысленно разглядывая вол- ны и  песок. Твой удел – бесконечное ожидание, хоть ты и с горечью осознаёшь, что ничего никогда не произойдёт. Даже когда ты перестанешь ждать. Боль, благословенная и спасительная боль неожиданно вспыхивает белыми огнями в глазах, захлёстывает горячи- ми сухими волнами, и вот ты уже бежишь по берегу, увязая ногами в мокром песке и размахивая руками. Хочется убе- жать, исчезнуть отсюда, спрятаться в какой-нибудь тём- ной и тесной раковине, чтобы в одиночку, тайком ото всех отчаянно пестовать эту свою боль, как любимого погибаю- щего ребёнка. И ещё – чтобы чувствовать спиной какую- то – пускай и непрочную – защиту от этих стихий… Повсюду лишь бесконечное пространство – песок и море, песок и море. И некуда бежать… –  Ты так и не привёл его к нам? – спрашивает мой му- читель. – Признайся, ты даже его не искал? –  Я уже не помню, кто он… – с трудом разлепляю тя- жёлые веки и никак не могу оторвать руки от раскалыва- ющихся висков. –  Всё ты прекрасно помнишь! – голос становится гром- че и постепенно срывается на крик. – Ты же сам придумал правила игры, сам выдумал нас, своих истязателей, – поче- му ты теперь не можешь выдумать для нас и своего несуще- ствующего друга? Тебе это нужно больше, чем нам! 393

–  Всё-таки мы с ним друзья, – шепчу непослушными губами, – а друзей не предают. Даже придуманных… –  Ты к этому давно готов! Почему тебе не признаться в этом самому себе?.. Впервые мне немного лучше. Я бреду по густому ли- ственному лесу, натыкаюсь на деревья, гибкие сучья се- кут по лицу. Но мне не больно. Первый раз совсем не больно. Мох под ногами слегка покачивается. Наверное, скоро начнётся болото. Какие-то невидимые птицы звонко пере- кликаются над головой, и эхо от их криков почти не раз- носится, сразу же теряясь среди густой листвы. Солнце только-только начинает пробиваться сквозь верхушки деревьев. Но это осеннее солнце, которое вы- глянет и, ничего не согрев и даже не поднявшись, быстро погрузится в дождливый вечер с долгими сумерками и сгу- щающейся тёмной густой прохладой. Я ищу этого человека. Даже не знаю, где он, просто иду на ощупь. Сначала по каким-то лесным тропкам, потом по лесу, а теперь вот впереди болото. Но этот человек – мой придуманный друг, которому я обязан сообщить, что его ищут, – непременно где-то там, впереди. Я не могу оши- биться. Просто не имею права. Всё холодней и сумрачней вокруг. Моих разгорячённых щёк касается неподвижный, холодный воздух, капли уси- ливающегося дождя стекают по лицу и за воротник руба- хи, но я не останавливаюсь. Скоро уже, скоро… Лес редеет, под ногами серая размочаленная дорога, по которой идти тяжелей, чем по траве и мху, но она непре- менно выведет меня куда-нибудь. 394

Впереди дом, стоящий на окраине деревни, и, чуть поодаль, единственный на всю округу, на всю вселенную фонарь на покосившемся деревянном столбе. Раскачива- ющийся конус света в  усиливающемся дожде. Кажется, я уже был здесь когда-то. Мне сюда. В этот дом. Ждёт ли меня здесь кто-нибудь? И кто? Скрипит калитка, мокрые лопухи у  стены хлюпают о  мои ноги, бочка с  водой в  тёмных сенях, из которой я горстями жадно зачерпываю воду и пью. Дверь распахи- вается, в ней неясный контур человека, сжимающего рука- ми виски. Перед ним лист бумаги, на котором всего четыре коротких незаконченных строчки. Ну, здравствуй, моё отражение…

ПОГРАНИЧНАЯ ЛИНИЯ … Мне часто снится странный сон. Будто я пти- цей парю над бесконечной морской гладью. Но это не со- всем морская гладь, а какая-то вязкая жёлто-голубая масса, которую прямо подо мной рассекает длинная прерывистая линия. Местами линия колышется, её почти не видать, но она никуда не исчезает и всегда на поверхности. Под ней на небольшой глубине гигантский зрачок человеческого глаза, который непрерывно следит за мной. Мне почему-то без- умно хочется спуститься к нему. Не знаю, для чего мне это нужно, но чувствую, что необходимо. Иногда я опускаюсь к самой поверхности и даже пыта- юсь прикоснуться к жёлто-голубой массе. По одну сторону от линии она обжигает. Я сразу отдёргиваю руку, обижен- но дую на пальцы, и на душе у меня от этого горько, будто жестоко обманулся в своих ожиданиях. По другую сторо- ну – холод, который тоже обжигает. И снова мне стано- вится бесконечно обидно… Ничего не понять – для чего эта линия? Почему с од- ной стороны от неё горячо, а с другой холодно? И что это за зрачок? Я парю над этой пограничной линией, пытаюсь вглядеться в  зрачок внимательней и  всё пытаюсь разо- браться: зачем он следит за мной?.. Почему я не могу ни- 396

куда улететь отсюда?! Странные и  непонятные символы, которых мне не разобрать. Какой-то голос внутри меня нашёптывает, что, если не напишу об этом, то никогда ни в чём уже не разберусь и буду всегда парить над этой линией, нигде не находя себе места. И никуда мне не улететь отсюда до скончания веков… Вот и пишу сейчас… Подлая всё-таки штука память! Мы с ней живём, слов- но в двух разных мирах. Почти не пересекаемся, но ни на минуту не забываем друг о друге. Не знать бы ничего о ней, как это было раньше, так ведь нет – она не даёт. Перио- дически наведывается ко мне, притом поначалу как гость, осторожный и  вежливый, чтобы, не дай бог, не обидеть хозяина, а потом сама превращается в хозяина – приволь- но располагается в моей давно обжитой и благоустроенной ракушке души и выталкивает меня вон. Словно я лишний и  совершенно ненужный здесь постоялец. Моё тело – её законные владения, с которыми она может делать всё, что ей вздумается. Все мои сегодняшние проблемы – её проделки. Я пре- красно помню всё, что было со мной когда-то давно – в детстве, в школе, в институте, на службе в армии, в Аф- ганистане, где я воевал, и потом уже в мирной жизни. Зато всё, что происходило в последние годы, копошится бесфор- менными кусками воспоминаний в  каком-то дымящемся сером месиве и вспоминается лишь обрывками – жуткими и  болезненными, после которых потом долго приходишь в себя. Тогда даже таблетки не помогают, а сон становится коротким и  беспокойным. Хоть я  и прекрасно понимаю, что никаких житейских проблем у меня сегодня почти не осталось. Или мне так кажется… 397

Не помню, как звали мою жену, которая умерла два года назад. Или три… Счёт времени тоже стал для меня какой-то отрывочный и беспорядочный. Я пытаюсь ныр- нуть на два-три года назад в свои воспоминания, но эти попытки напоминают предстоящее ныряние в  прорубь, когда стоишь на кромке у самой воды и не решаешься сде- лать шаг, потому что там холод, мрак, пучина, из которой, ещё неизвестно, выберешься или нет. Вот и не получается сделать шаг вперёд… Зато детство, юность и  все последующие года – как летнее тепло, в котором я снова молодой, крепкий, энер- гичный. Больше всего я  напоминаю сам себе бегуна, ко- торый трусцой несётся по лесу, поглядывает по сторонам, с удовольствием отмечает детали – зелёные листики, стре- коз, замерших в воздухе, пробивающиеся из опавшей ли- ствы грибы. Это греет душу и всегда желанно… И никогда не наступает вечер, не заходит солнце, а впереди бесконеч- ные дали, до которых ещё предстоит добежать. И я непре- менно добегу, иначе и быть не может… Бежишь, и  в какой-то момент вдруг с  горечью начи- наешь понимать, что всё это не вечно, потому что любая дорога заканчивается стеной, в которую рано или поздно упираешься. Но и эту стену всё-таки преодолеваешь, по- тому что, оказывается, готовился к этому заранее. И толь- ко очутившись по другую сторону, начинаешь различать, что день клонится к закату, солнце уже не в зените, а до- рога не такая прямая и чистая, как в начале… Потом и во- все всё обрывается. И наступает что-то жуткое и неприятное… Пытаюсь вспомнить и  никак не вспомню имя своей жены, которая умерла бесконечные два или три года на- 398

зад, но помню имена своих друзей. Мне это едва ли се- годня жизненно необходимо, но подлая память для чего-то держит их и не хочет расставаться. Я уже и беседую с па- мятью почти как с человеком, упрашиваю пожалеть меня, вытравить самое страшное и неприятное, что происходило со мной, дать хотя бы короткое время пожить в счастливом беспамятстве, но она высокомерно молчит, отворачивает лицо, скрытое прозрачной тёмной вуалью, как старая про- ститутка, заработавшая свой законный грошик и без слов удаляющаяся в клубящийся мрак. А на прощанье – угро- жающий взмах костлявой длани, мол, ухожу, но ещё вер- нусь. Не раз… Ещё эта проклятая память иногда раскрывает свои мрач- ные облака, в которые закутывает всё, что происходило со мной когда-то, и я снова оказываюсь на выжженном солн- цем пятачке на склоне горы со своим взводом, и вокруг нас звонко щёлкают по камням пули моджахедов. Даже голо- ву не поднять, чтобы посмотреть, откуда стреляют. Вжи- маешься щекой в горячий, пахнущий сухой пылью камень и тоскливо думаешь о том, чтобы поскорее выбраться от- сюда, и плевать тебе на приказы начальства, которое сейчас сидит в безопасном месте в защищённых палатках и ждёт от нас доклада об успешно проведённой операции. Ведь я, по сути дела, человек не военный, мне не нравится форма, оружие. Нет во мне никакой агрессивности… Нашему взводу было дано задание зачистить этот глу- хой горный кишлак в самой глубине афганских гор. Мимо проходила дорога, на которой уже дважды уничтожали наши транспортные колонны. Женщин и детей в кишлаке уже не было, зато была база боевиков. Всё это проверила разведка. 399

Кишлак оказался пуст, но мы, возвращаясь назад, по- пали в засаду. Наш бронетранспортёр был подбит, больше половины взвода погибло сразу, при взрыве, а  в живых осталось только шестеро солдат и я, молодой лейтенантик, правда, уже побывавший в бою и хлебнувший крови. Нас окружили, мы должны были тоже погибнуть. Рация осталась в разбитом бронетранспортёре, и добраться до неё не было никакой возможности. Единственным нашим спа- сением были ночь и темнота, чтобы попробовать проскольз- нуть в  глухом кольце врагов и  уже незаметными горными тропками пробираться к  своим по карте. Но до сумерек оставался ещё час, а шквал огня всё не прекращался. Я понимал, что командир из меня никакой, но кроме меня здесь решение никто не примет. – Нужен отвлекающий манёвр, – совсем не по- командирски сказал я  солдатам, – тогда попробуем про- скочить сквозь кольцо. А там темнота. Может, повезёт, и доберёмся до своих… Все молчали, потому что понимали, что отсидеться тут не удастся. Пока у нас есть патроны и гранаты, моджахе- ды держатся на расстоянии, но они умеют выжидать, и всё рано или поздно закончится. Даже до темноты. – Может, дождёмся помощи? – неуверенно предло- жил кто-то. – На базе нас уже хватились и наверняка вы- слали вертушку на поиски. –  Час до темноты продержимся, – неуверенно вздох- нул я, – а в темноте как они нас найдут? Нужно было кого-то из бойцов оставить, чтобы он продолжал бой и  отвлекал внимание боевиков на себя, а  остальным отходить. Наверное, это был единственный вариант, другого не было. Но судьба этого оставшегося была предрешена. 400