Зеркало Ноя

–  Как тебя хоть звать-то, парень? Меня зовут… Но Рон его зло перебивает: –  Меня не интересует, как вас зовут! Давайте помол- чим. Мне и в самом деле очень плохо! –  Ну, как знаешь! – обижается толстяк и дальше едет, демонстративно отвернувшись в сторону. Рон безучастно поглядывает в окно и всё никак не мо- жет вспомнить, зачем и куда едет, и как вообще оказался в этой машине. –  Остановите, хочу выйти… – морщась, бормочет он, чувствуя, что его начинает тянуть на рвоту. – Э-э, парень, вижу, тебе совсем плохо! – Толстяк, пристально разглядывает попутчика, но сразу приторма- живает на обочине. Рон с трудом открывает дверь и выбирается наружу. –  Постой! – окликает толстяк. – Здесь ничего нет в округе. Куда ты идти собрался? Он тоже выходит из машины и подхватывает парня под руку. Рон почти не сопротивляется, лишь шепчет: –  У тебя есть какие-нибудь таблетки от головной боли? Толстяк дотаскивает его до машины и усаживает на за- днее сиденье: –  Чувствую, брат, тебя нужно назад в больницу везти. Ты, кстати, не сбежал оттуда? Что-то у тебя вид нездоровый… И тут у Рона вновь, как тогда, в танке, что-то полыхает перед глазами. Он хватает большой металлический тер- мос, лежащий на заднем сидении, и изо всех сил ударяет толстяка в лицо. Раз, потом ещё раз, а дальше он уже ни- чего не помнит… …Он бродит по руинам среди кусков искорёженно- го бетона и  ржавой арматуры, спотыкается о  торчащие 301

обугленные деревяшки, и  вокруг него странная пустота. В  ушах свист, невыносимый и  несмолкающий, и, как ни затыкай уши, он только нарастает. Ему кажется, что он зовёт Алекса, но собственно- го голоса не слышит. Лишь этот жуткий пронзительный свист… Какие-то люди проходят мимо него. Вернее, не про- ходят, а бесшумно проплывают лёгкими полупрозрачными тенями. Но среди них он не видит людей в чёрных майках и  перепачканных землёй джинсах. Какие-то совсем раз- мазанные силуэты… Где ты, Алекс? И где наш подбитый танк, из которого Рон успел выбраться, а вот выбрался ли командир, неиз- вестно. Вдруг Алекс всё ещё там, в башне танка, и нужно спешить, чтобы помочь ему? Ведь танк горел. Наверняка горит до сих пор… И что это за несуразный металлический термос в ру- ках? Откуда он взялся?.. Рон медленно едет в белой «сузуки» по тель-авивской трассе. Голова соображает плохо, но он всё ещё не за- был, как добраться до выезда на приморское шоссе и  там повернуть налево, в  сторону Газы. Перед самой Газой все дороги, конечно, закрыты, ведь объявлено во- енное положение, но он что-нибудь придумает и обой- дёт кордоны. О толстяке, которого он бил термосом, Рон не вспо- минает. Не стоило быть таким настырным. Видишь, что с  тобой не хотят разговаривать, не лезь! Разве ему объ- яснишь, что нужно спасать горящего в  танке командира и каждая минута на счету? Этот толстяк и в армии навер- няка не был, не то, что на войне… 302

Ага, вот и перекрёсток, на котором нужно сворачивать. Рон даже повеселел. Он включает приёмник и сразу тихий салон машины вместо музыки наполняется визгливыми об- рывочными звуками, отзывающимися резкой болью в за- тылке. Рон с силой бьёт кулаком по панели приёмника, но тот не только не стихает, а начинает верещать ещё громче. Машина вихляет, потому что Рон теперь управляет од- ной рукой, а второй пытается вырвать панель приёмника. Когда это удаётся, боль в голове немного стихает, и он по- тихоньку переводит дыхание… …Ему кажется, что он едет по Газе. Дорога, разбитая артиллерийскими снарядами, пыльный искорёженный гу- сеницами танков асфальт, полуразрушенные дома на гори- зонте. А вот и небольшой городок, из которого постоянно запускались ракеты в сторону Израиля, и который почти полностью разрушен после авиаударов и обстрелов артил- лерии. Но городок постоянно огрызается, потому что бо- евики ушли в  тоннели под землю, но никуда не исчезли. Достать их оттуда совсем непросто. Именно оттуда и под- били их танк… –  Как ты сюда попал? – доносится негромкий голос. Рон вздрагивает и  оглядывается по сторонам. Рядом с ним на соседнем кресле сидит… Алекс. Он в расстёгну- том испачканном бронежилете и каске, но лица его почему- то не видно. – Приехал тебя спасать, – виновато бормочет Рон, – ты же остался в танке… –  В каком танке? Я сейчас здесь, с тобой рядом… –  А кто тогда остался в танке? Алекс тяжело вздыхает, но ничего не отвечает. Рон молча ведёт машину и  не может оторвать взгляд от 303

дороги. Ещё раз посмотреть в сторону Алекса он почему- то не решается. – Ничего не понимаю, – наконец выдавливает Рон, – где ты, и где я? Где мы сейчас находимся? Некоторое время ждёт ответа, потом всё-таки повора- чивает голову: в соседнем кресле пусто… Самый первый кордон на шоссе – полицейский. Ма- шина с  мигалкой стоит поперёк дороги, и  один полицей- ский сидит внутри, а  второй, облокотившись на капот, внимательно разглядывает медленно приближающуюся белую «сузуки». –  Это снова они! – кричит с соседнего кресла появив- шийся неизвестно откуда Алекс. – Гони, не останавливай- ся! Дави их! Они сейчас попытаются нас взорвать! Мы же сгорим… Рон резко вдавливает педаль газа в пол, и машина, поч- ти подпрыгнув, набирает скорость. Полицейский на капо- те беспомощно взмахивает руками, скатываясь на землю, а  тот, что внутри, попытается руками упереться в  дверь, которая уже прогибается от удара. Видно его перекошен- ное от страха лицо. Всё происходит так стремительно, что Рон даже не успевает сообразить, что надо было вывернуть руль и объ- ехать полицейскую машину. Лишь свист, пронзительный и непрерывный, по-прежнему стоит в ушах. Как это мучи- тельно и невыносимо! –  Я тебя спасу, брат! – шепчет он и  кусает губы до крови. – Вот сейчас их объедем, и всё… Он крутит баранку из стороны в сторону, но двигатель уже заглох, и «сузуки» остановилась, намертво впечатав- шись в бок полицейской машины. 304

– Я тебя спасу… – непрерывно бормочет Рон. – Я тебя вытащу… Шатаясь, он выбирается из машины, с  трудом доби- рается до противоположной дверцы, рывком распахивает, и вдруг громко начинает рыдать – Алекса нигде нет. – Куда вы его дели?! – сиплым голосом кричит он, вглядываясь в окровавленное лицо полицейского, который так и не сумел выбраться наружу. И только сейчас он видит, как из-за машины под- нимается второй полицейский и  целится в  него из пи- столета. Чёрное и  бесконечно страшное отверстие в  стволе пистолета, из которого вылетает лёгкий беззвучный ого- нёк, – это последнее, что он видит в своей жизни…

«…С НАШЕЙ СТОРОНЫ ПОТЕРЬ НЕТ» Первое время Костя жил в комнате вместе с Дани. Ему нравился этот уверенный и самостоятельный парень, немного взбалмошный и  шумный, как, впрочем, все ко- ренные израильтяне. Это вовсе не плохо, думал Костя, пообщаюсь с ним – быстрее иврит освою, и вообще, надо расширять круг зна- комств, глупо вариться в собственном соку. Как волшебную музыку слушал он речи Дани. А тот с  удовольствием вещал о  том, как после школы служил в армии, и его сперва не хотели брать в боевые части из- за проблем со здоровьем, но он добился своего и  попал в Ливан десантником. Немного шокировало то, как Дани, картинно сжимая кулаки и  сверкая глазами, расписывал свои ратные подвиги. Вероятней всего, это было преуве- личением, если не откровенным враньём, а врал Дани до- вольно часто, притом настолько безыскусно и примитивно, что тотчас попадался, но нисколько при этом не смущался, а наоборот, фантазировал с новой силой. Ещё интересней было слушать рассказы о том, как Дани после армии, по примеру многих сверстников, год болтался по миру: побывал в тибетском монастыре, путешествовал по Индии, курил опиум в Юго-Восточной Азии, спал с маль- 306

чиками в Таиланде и даже тусовался на загадочном Гоа, где и сам уже не помнит, чем занимался. Если верить Дани, то повсюду за ним тянулся шлейф удивительных приключений с нападениями злоумышленников, перестрелками и автомо- бильными погонями, соблазнёнными дамами и  неожидан- ными встречами с самыми известными людьми на планете. Вилл и дорогих автомобилей Дани не нажил, но прозябать вместе с родителями и многочисленной роднёй в маленьком заштатном городке категорически не хотел. Поэтому, по- ступив в университет, поселился в общежитии. Тут он как раз не был оригинальным, а шёл по вполне стандартному, проторенному пути, чтобы первую тысячу долларов, основу своего будущего материального благополучия, заработать самому, без родительской помощи и опеки. Послужной список Кости был куда скромнее, ничем достопримечательным похвастаться он пока не мог. Про- учившись пару лет в машиностроительном институте, при- ехал в Израиль один, без родителей, оставшихся в России. Год провёл в кибуце, теперь поступил в университет. Близ- ких друзей у него не появилось, а те, что были, остались в России или в кибуце. Потому и привязался к Дани. Поначалу их отношения не складывались. Конечно, Дани удобнее было бы жить в  комнате с  кем-нибудь из местных, но и против Кости он не возражал, лишь пред- упредил сразу после вселения: –  Значит так, парень. Ты теперь в Израиле, и будем жить, как у нас принято. –  О чём ты? – удивился Костя. – Никаких замашек, которые ты привёз из России! Поясняю: свинину в  комнате не жрать, водку не пить, девушек – если приведёшь – на ночь не оставлять. И… мойся чаще. Понял? 307

– Понял, – насупился Костя и  отвернулся. Разгова- ривать дальше ему расхотелось. Никакого повода запо- дозрить в «антиизраильских» грехах он никому пока не давал, а  бороться с  дурацкими стереотипами, которыми напичканы такие самоуверенные и  недалёкие типы, как Дани, не хотелось. Но дулся он не долго, так как скоро понял, что никакой неприязни Дани к нему не испытывает, а правила распо- рядка, выданные в такой категоричной форме, в первый же вечер сам и  нарушил – собрал в  комнате компанию однополчан и длинноногих, пахнущих душистым шампу- нем девиц, веселился с ними до трёх часов ночи, в итоге одну из девиц уложил в койку, а горы мусора, оставшиеся после вечеринки, великодушно позволил утром убирать соседу. –  Иногда нужно отвести душу, – без тени смущения заявил он, бесцеремонно выпроводив девицу, и отправил- ся в душ. Занимались они на разных отделениях: Дани на со- циологическом, Костя на компьютерном. В университете почти не встречались, а если встречались, то Дани всегда пролетал мимо со скоростью ракеты. Чувствовалось, ему очень не хотелось показывать университетским плейбоям, с которыми он крутился, что общается и, более того, живёт в одной комнате с репатриантом из России. –  Ну и пусть, – твердил себе Костя, – каждому своё. Им со мной не интересно, а мне с ними тем более… Здесь он, конечно, кривил душой: ведь всегда обидно, когда существует какой-то мирок, в  который тебя не пу- скают, потому что ты в нём чужак и, как бы ни старался в него проникнуть, всегда обречён на неудачу. Пока тебя не примут за своего. 308

В последнее время Костя довольно много времени проводил в  компьютерных классах – занимался, выпол- нял курсовые задания, а  недавно и  вовсе нашёл подра- ботку – макетировал рекламу для русскоязычных газет. Возвращался поздно, когда Дани уже спал. Тогда он осто- рожно пробирался в темноте к своей кровати, раздевался и быстро ложился. На общение не оставалось ни времени, ни сил… Сегодня, когда он вернулся около полуночи, свет в ком- нате горел, и Дани не спал. На полу валялись пустые бу- тылки из-под пива, а сам Дани был какой-то взъерошен- ный и мрачный. –  Что случилось? – удивился Костя. – А? – Дани скользнул по нему пустым взглядом, как по пивным бутылкам на полу. – Ничего… Это тебя не касается. – Он отвернулся и  минуту сидел молча, по- том не выдержал и отрывисто, с трудом подбирая нужные слова, проговорил: – Трое ребят из моего отделения – ну, из того, в котором я служил, – два дня назад погибли на границе с Газой. Мои друзья… На мине подорвались. А им служить оставалось всего по паре месяцев. Вот такие дела… –  Ужасно… – только и пробормотал Костя. Говорить ещё что-то было наверняка лишне и неуместно. Да он и не знал, что говорят в таких случаях. Лучше помолчать. –  Что уставился? – неожиданно разозлился Дани. – Небось, понять не можешь, отчего этот «мароккашка» сопли распустил, когда должен радоваться, что сам жив остался? У вас, «русских», – вон, каждый день в  ново- стях передают, – люди десятками гибнут во всяких там местных да заграничных войнушках, дома взрывают, на улицах бандитские перестрелки, а всё равно каждый день 309

праздники да веселье! Мы же тут по каждому погибшему наизнанку выворачиваемся… Разве вам это понять?! – Зачем ты так? – Костя нахмурился, но обидные и несправедливые слова Дани его почему-то не раздража- ли, а словно обтекали и уходили в пустоту. – Не нужно так обо всех. В России тоже не меньше скорбят о погибших. А подонки, которым на всё плевать, везде есть… –  Не знаю! – Дани пнул ногой пустую бутылку и об- хватил голову руками. – Эти ребята были мне как бра- тья. Даже больше… Один из них, кстати, из ваших, из репатриантов. Но на войне об этом забываешь – она всех уравнивает и в жизни, и в смерти. Виктором его звали, от- личный был парень… Ночью, лёжа в  постели, Костя долго не мог уснуть и всё прислушивался, как ворочается и вздыхает в своём углу Дани. Он пробовал думать о неведомом ему Викто- ре, которого Дани, в отличие от него, считал своим другом и настоящим парнем, но познакомиться с ним теперь уже никогда не удастся. Утром Дани растолкал его и угрюмо сообщил: – Меня не будет пару дней. Поеду на похороны… И ещё: извини, если я вчера сказал что-то нехорошее. Сам понимаешь… – Ничего, ничего, – смущённо пробормотал Костя и стал одеваться. Предстоящий день был не очень загружен: две лекции в  университете, а  потом он собирался наведаться в  га- зету – нет ли на сегодня какой-нибудь работы. Однако впервые ему почему-то не хотелось куда-то торопиться и, поглядывая на часы, нестись следом за отходящим автобу- сом. Костя неспешно вышел из общежития и отправился, куда глаза глядят. 310

«Перекушу где-нибудь», – подумал он, но в  ближай- шее кафе заходить не стал – там круглые сутки из вися- щих над дверями динамиков гремела пронзительная вос- точная музыка. В кафе на соседней улице было спокойней. В небольшом зале натужно похрипывал кондиционер, было прохладно и, главное, тихо. Устроившись за столи- ком, Костя огляделся. Посетителей было мало, и те посте- пенно разошлись, пока он ожидал толстушку-официантку с  заказанными чипсами и  кофе. После кофе он закурил первую сегодняшнюю сигарету, и его внимание привлекла забытая кем-то на соседнем столике утренняя газета. Заголовки были посвящены гибели солдат, друзей Дани. Фотографии погибших – и это сразу бросалось в  глаза – словно по какой-то жуткой пропагандистской задумке, свидетельствовали о единой судьбе выходцев из трёх таких непохожих друг на друга общин: марокканской, русской и эфиопской. Снимки наверняка были сделаны са- мими солдатами для отправки близким, мол, вот какие мы бравые, и нипочём нам тяготы службы… Тексты под ними были стандартными и по-армейски сухими: имя, возраст, город и  время похорон. Дальше – мелкий шрифт с  под- робностями гибели и  клятвы командования, обещавшего отмстить террористам. Читать Костя не стал, только не- отрывно рассматривал слегка смазанные газетные фото- графии солдат. В голове вертелись набившие оскомину фразы о  том, что в бессмысленной и страшной мясорубке войны гибнут, как правило, самые лучшие и молодые, и это глупо и про- тивоестественно. У каждого из погибших остались близкие и любимые, у каждого были какие-то увлечения, каждый из них был по-своему уникален, и вообще нет на свете лю- дей лишних и ненужных. Но ничего теперь не вернуть. Всё 311

для этих ребят осталось в прошлом и ничего – в настоя- щем или будущем… В то же время, почему-то не было той беспросветной и  оглушающей тоски, от которой никуда не деться, один выход – зарыться лицом во что-то плотное и  тёмное, и даже не плакать, а по-собачьи скулить, жалея себя за то, что именно тебе выпала такая печальная участь – скорбеть по погибшим. Не было и острой, сосущей боли от созна- ния невозможности найти себе место на этой неспокойной земле. – Неужели мы так огрубели? – пробормотал Костя, вглядываясь в фотографии. – К войне и смерти почти при- выкли… Это нормально? Ещё раз прочтя текст под фотографиями, он обратил внимание на то, что похороны солдата-эфиопа состоятся сегодня на военном кладбище в их городе. Оказывается, они с этим солдатиком были земляками, может быть, даже встречались на улице. Раньше Костя никогда не обращал внимания на эфио- пов. Он не презирал их, как некоторые из тех, кто и себя не очень-то любит, и  не считал их людьми совершенно иной, чужой культуры, что наверняка было так. Просто ни у  него, ни у  них до последнего времени не было прямой необходимости контактировать друг с  другом. Мол, я  не мешаю вам, и вы мне не мешайте. Так они и жили, может быть, даже на одной лестничной площадке, но в двух со- вершенно разных, не пересекающихся мирах. И вдруг Косте пришло на ум, что война – это не только невидимая линия фронта между нами и  арабами, и  даже не безумные, бессмысленные теракты мусульман-само- убийц с  реками крови и  плачущими матерями погибших. Cледом за этим неминуемые и не менее болезненные уда- 312

ры израильтян по норам террористов и их вдохновителей. Война – она повсюду: и на этой мирной полусонной улице с  редкими проносящимися машинами, и  в этом полутём- ном кафе, где так приятно хрустеть чипсами под кофе, и в этом мире, поделённом на эфиопов, марокканцев, русских и арабов, и даже… внутри каждого из нас. Эта невидимая война будет идти до тех пор, пока… А что пока? Все по- мирятся между собой? Перестанут ненавидеть друг друга? Об этом даже думать нереально… Может, причина-то как раз в той веками пестуемой аб- страктной ненависти, тянущейся корнями к первобытному стадному недоверию к чужаку, не похожему на тебя лишь тем, что не желает жить по придуманным тобой законам, и, естественно, не питает к тебе добрых чувств? Потому война и не прекращается ни на мгновенье, а затишье и де- монстративное перемирие – всего лишь передышка перед новой бойней, в которой никогда не будет победителей. Бу- дет лишь новая кровь и новая ненависть. И нет на свете такой армии, что могла бы оградить каждого человека от его внутренней агрессивности, неудовлетворённости и глу- пых беспочвенных амбиций… Костя встал и, последний раз глянув на газетные сним- ки, вдруг решил, что должен непременно поехать на во- енное кладбище, где сегодня будут похороны солдата-эфи- опа. Время ещё было, можно не торопиться. Возвращать- ся в общежитие не хотелось, а ещё меньше хотелось ехать в  университет и  заниматься какими-то обыденными де- лами. Лучше побродить по улицам, благо, сильной жары сегодня нет. На одной из улиц рядом с Костей притормозил белый пикап «рено», и знакомый голос окликнул: 313

–  Костик, сколько лет, сколько зим?! Это был его дальний родственник Марк, живший в Из- раиле уже добрую четверть века и работавший бригадиром на стройке. Сразу по приезду Костя встречался с ним до- вольно часто, а потом, когда поступил в университет, всё реже и  реже. Последние месяцы они не виделись вовсе, даже не перезванивались. Оно и понятно, Марк работал с утра до ночи, да и у Кости не было свободного времени. В субботу, когда никуда торопиться не надо, Марк отсы- пался на неделю вперёд, а Костя весь день читал и тоже отсыпался. –  Куда запропастился? – радостно затараторил Марк, выскакивая из машины и приглаживая свои пышные смо- ляные усы, которые, как ему казалось, придавали его ши- рокому добродушному лицу начальственный вид. – Дав- ненько к нам не заглядывал! Что нового? –  Ничего особенного, – пожал плечами Костя. – Ну, и  отлично! – ещё больше развеселился Марк. – Отсутствие новостей – не всегда плохо. Мы с женой тебя вспоминали недавно, думаем, куда ты исчез, обиделся, что ли? Слушай, – он глянул на часы, – у меня есть минут сорок свободных, давай где-нибудь посидим, по баночке пива опрокинем… И хоть Косте не хотелось отвлекаться от своих мыслей, отказать Марку он не мог. – Едем, я  местечко знаю! – Марк распахнул дверь пикапа и полез за руль. – Мы иногда с мужиками там со- бираемся. Они поехали в промышленную зону, где были, в основ- ном, мелкие заводики, торговые центры и автомастерские. Жилых кварталов тут не было, зато было полно всяких ре- сторанчиков и кафе, что всегда удивляло Костю. 314

–  Что мать пишет? – шумно выдохнул Марк, едва они расположились за столиком в одной из забегаловок и от- купорили пиво. –  Всё то же. Это в столицах всегда что-нибудь проис- ходит, а  в наших провинциях живут тяжело, денег ни на что не хватает, дача спасает немного… Ждут пенсионного возраста, тогда уже сюда подадутся. Да ты и сам это зна- ешь не хуже меня. –  Это мы проходили, – отмахнулся Марк. – С рабо- той для таких как твои старики сегодня везде проблема. Улицы подметать и задницы старикам мыть – это не для них. Правильно делают, что пока не едут… Ну, а сам-то ты как? – Обо мне какой разговор? – даже улыбнулся Ко- стя. – У меня всё в порядке. Некоторое время они молчали, но Марк не тот человек, чтобы праздно проводить время. – А у  меня на стройке каждый день приключения. Хоть записывай – то анекдоты, то трагедии. – Ему очень хотелось поделиться с кем-то новостями, а так как боль- шую часть жизни он проводил на работе, то и все его но- вости были именно оттуда. – Я уже рассказывал, что ра- ботают у нас, в основном, арабы с территорий. Так что все приключения – с ними… –  У нас и своих безработных хватает! – очередной раз удивился Костя, уже заранее зная ответ Марка. –  Нашим нужно платить установленный законом ми- нимум, плюс страховку, плюс социальные надбавки, плюс ещё чёрт знает что, – охотно отозвался тот, – а арабы согласны работать по-чёрному и  за половину миниму- ма… Вот случай был на днях. Один из них упал с лесов с третьего этажа и разбился, но, слава Б-гу, не насмерть. 315

Я  перепугался и  сразу вызвал скорую помощь, которая увезла его в  больницу. Какая, думаешь, была реакция у его собратьев? – Ну? –  Подходит ко мне их старший и давай ныть, мол, за- чем скорую помощь вызывал? Говорю, человека спасать надо было. А он: мы его и знать не знаем, а счёт за скорую помощь и его лечение тебе пришлют. Ты же эти деньги по- том из наших общих вычтешь. Люди меньше получат, а им семьи кормить надо… Врёт, конечно, все они друг друга знают, но за деньги на всё готовы. Вот такой сволочизм происходит. Хотя не уверен, что, если бы наши работали на таких условиях, было бы иначе… Слушать подобные истории Косте было неприятно. Но Марк не сгущал краски и, по сути дела, называл вещи сво- ими именами. Выходило, что жизнь на самом деле гораздо грубей и безжалостней, чем её представляешь. Как бы хо- рошо ты ни думал о людях, какими бы благородными и от- зывчивыми сердцами их не наделял, всегда найдутся такие, кто напрочь перечеркнёт идиллические картины братских отношений. А уж о  взаимопонимании и  доброте вообще нечего говорить… Костя посмотрел на часы и вздохнул: –  Мне пора. –  Куда торопимся? –  На кладбище. Там сегодня хоронят солдата, погиб- шего на границе с Газой. –  Твой знакомый? –  Нет. Товарищ моего соседа по комнате. Марк недоумённо пожал плечами, но комментировать этот бессмысленное, по его мнению, желание Кости не стал, лишь сказал: 316

–  У меня ещё есть немного времени. Если хочешь, подброшу тебя до кладбища. Это недалеко от нашей стройки. Если ехать автобусом, то до кладбища добираться не меньше часа, да ещё не известно, как часто ходит автобус. На машине Марка они добрались за двадцать минут. Новое гражданское и  военное кладбище располага- лось в голой каменистой пустыне за городом, где ещё не успели посадить деревья и кустарник, лишь бульдозера- ми расчистили огромную площадку, и  на ней ровными рядами раскопали сотни мест под захоронения. Несколь- ко рядов в самом начале были заняты, на могилах стояли новенькие мраморные надгробья и  памятники, осталь- ные, пока пустые, были аккуратно бетонированы изнутри и  присыпаны землёй. Костя с  любопытством заглянул в  ближайшую пустую могилу. На кладбище в  Израил­е он был впервые. Небольшое одноэтажное здание за воротами оказалось пустым, лишь через оконное стекло виднелась обычная больничная каталка, на которой покойника отвозят к моги- ле. Хоть каталка была окрашена в весёлый салатный цвет и  поблёскивала хромированными ручками, но почему-то повергла Костю в какой-то леденящий ужас, и он долго не мог отвести от неё взгляда. –  Пойдём, памятники посмотрим, – предложил Марк, – имена усопших почитаем. –  Я лучше здесь посижу, – сказал Костя. – Иди один. Пока Марк расхаживал между надгробий, Костя безучастно сидел на скамейке у здания, то и дело погля- дывая в  окно на каталку. Она почему-то казалось ему одушевлённой и  с нетерпением ждущей своей жуткой работы. 317

Вскоре на дороге показался синий микроавтобус с больничной эмблемой на боку, несколько легковых авто- мобилей и армейский джип пятнисто-зелёного цвета с ме- таллическими сетками на окнах. –  Маловато пока людей, – прикинул Марк. – Кто хоть этот солдатик? – Эфиоп. –  Ну, этих-то ребят наедет много. Они – люди друж- ные, всегда вместе. Не то что наши… И действительно, спустя некоторое время следом за процессией показался ещё один большой автобус, битком набитый людьми. Это было видно издалека. –  Все в сборе, – попробовал пошутить Марк, но голос его дрогнул. Из подъехавшего первым микроавтобуса вышли не- сколько мужчин и, мельком глянув на Костю и Марка, молча прошли в здание, потом двое из них подкатили ка- талку к микроавтобусу и уложили на неё длинный продол- говатый свёрток в белой ткани. «Это же покойник в  саване! – догадался Костя. – Здесь в гробах не хоронят…» Каталку с покойником закатили под навес и оставили рядом со скамейкой, на которой сидел Костя. Тем време- нем подъехали остальные машины. Краснощёкий и  подтянутый армейский раввин, более похожий на ковбоя с Дикого Запада, чем на благообраз- ного священнослужителя, стал деловито отдавать распо- ряжения командирским голосом, и солдаты с автоматами, вышедшие из джипа, засуетились и забегали, словно были не на похоронах, а на обычных армейских учениях. Сгрудившиеся у машин эфиопы – старики и женщины в белых марлевых накидках, дети в аккуратных костюмчи- 318

ках, белых рубашках и галстучках – пришли в движение, попробовали подойти поближе к покойнику, но, побаива- ясь грозного раввина-ковбоя, остановились в нескольких шагах. Послышался разноголосый плач, а  женщина, на- верное, мать солдата, тонко и протяжно закричала. –  Совсем как наши бабы в России голосят по покой- нику, – шепнул Марк. – Не могу на эти вещи спокойно смотреть, давай поедем отсюда… Костя отрицательно помотал головой и  пошёл к  сгру- дившимся эфиопам и солдатам. Из легковой машины вышел седой армейский генерал и двое мужчин в строгих чёрных костюмах – представите- ли городских властей. –  Сейчас митинг устроят, – шепнул Марк, пристраи- ваясь за плечом Кости. – Всё, как у нас… Только вместо попа с кадилом армейский раввин… Костя огляделся вокруг, но Дани нигде не было. На- верняка он поехал на другие похороны. –  Понимаешь, – неожиданно запинаясь и  быстро, словно его кто-то мог прервать, заговорил Костя, обраща- ясь к Марку. – Погибших было трое, и один из них наш, из репатриантов. Виктором его звали… А смерть, она для всех одинакова, и ей безразлично, откуда ты – из России, Эфиопии или здешний… Там, – он нервно махнул рукой куда-то в сторону, – все равны. Все… –  И арабы? – грустно усмехнулся Марк. –  Все, – повторил Костя. – Все равны – и правые и виноватые… – Ошибаешься, брат. Если б  всё было так про- сто, – вздохнул Марк и поглядел на часы. – Ой, меня уже время поджимает. Поеду. Тебя прихватить до города? Костя отрицательно покачал головой. 319

– Как хочешь. Будь здоров! – Марк бочком вы- скользнул за ворота, и через минуту его пикап уже выру- ливал на дорогу. Тем временем солдаты с автоматами обступили катал- ку, а раввин запел что-то печальное и протяжное. Эфиопы колыхнулись, крики и плач усилились, но самый старший из них, с головы до ног закутанный в белую марлю, махнул в воздухе палкой со смешным пучком волос на конце, и все тотчас замолчали. Процессия медленно двинулась к моги- ле на краю выделенного в стороне воинского участка. Там уже стояли двое могильщиков в мятых, испачканных ки- пах с лопатами и кирками. Под навесом остался лишь Костя, который почему-то не мог сдвинуться с места. Какое-то странное оцепенение овладело им. Он бессмысленно разглядывал аккуратные травяные газоны вокруг могильных участков, по которым степенно, не боясь людей, разгуливали какие-то белые длинноногие птицы, похожие на аистов. Потом его взгляд остановился на ящерке, замершей на асфальтовой дорожке. Костя опять думал о том, насколько всё, что мы дела- ем, мелко и  несущественно перед лицом смерти, которая приходит в  самый неподходящий момент, вне зависимо- сти от наших планов и намерений. Бессмысленность и не- естественность такой ситуации обезоруживает и… убива- ет. И нет ни сил, ни возможности кому-то пожаловаться и поплакать в жилетку, потому что ни одному человеку ещё не удалось ни предотвратить смерть, ни обмануть. Все- возможные представления о загробном мире и бессмерт- ной душе начинают казаться выдуманными и вычурными книжными мудростями, сочинёнными в  утешение самим себе людьми, находящимися в добром здравии и едва ли помышляющими о грядущей кончине. Другое дело, когда 320

ты на грани… Или, может, человек всё же о чём-то до- гадывался и создавал свои теории в отчаянии от неизбеж- ности общей судьбы?.. Костя полез в  карман за сигаретами, но пачка оказа- лась пустой. Беспомощно оглядевшись, он встал и пошёл к выходу с кладбища. На автобусной остановке было пусто: автобус прошёл совсем недавно, а следующий будет не скоро. Он махнул рукой проходящей машине, и  та притормозила. Толстый шофёр в выцветшей футболке с надписью «Пепси-кола» сперва пытался заговорить с ним, но короткие, однослож- ные Костины ответы его явно не удовлетворяли, и он за- молчал, но включил приёмник. Тонкий, чуть подрагивающий женский голос пел о том, что нет у нас другой страны на земле, и нет у нас других слов, кроме как на родном языке. И хоть это никак не было свя- зано с размышлениями Кости, песня успокаивала и вселяла какую-то призрачную уверенность в том, что не всё потеря- но, и есть ещё у человека на земле какие-то точки опоры. А потом стали передавать последние известия: «…В ответ на вчерашний теракт на границе с  секто- ром Газа, в  котором погибло трое израильских военнос- лужащих, наши самолёты нанесли ряд ракетно-бомбовых ударов по домам, в которых укрываются террористы. Со стороны боевиков было произведено несколько ответных выстрелов. По сообщениям пресс-службы армии, с нашей стороны потерь нет. Все самолёты вернулись на базу…»

ОГНЕННЫЙ ШАР В 1. сё. Жизнь закончилась. Нет больше ничего. Ва- куум. Даже понятие времени для меня исчезло. Остались только какие-то сумбурные обрывки воспоминаний – не о чём-то конкретном, а какое-то месиво из отголосков зву- ков, переливающихся лохмотьев света, непонятных оскол- ков переживаний – пустых и совершенно никчёмных… Будущего – нет. Настоящее? Не знаю. То, что проис- ходит сейчас со мной – разве это можно назвать настоя- щим?! Прошлое? Прошлое… Если бы оно сейчас что-то значило для того, что происходит со мной, а то ведь… Нет, оно всё-таки когда-то было. Если бы его не было вовсе, то всё, что прежде звалось мной, вообще должно было бы рассыпаться на атомы, рассеяться в пустоте, ни- чего не оставив после себя… Всё-таки оно было, прошлое. И никуда не исчезло хотя бы для того, чтобы за что-то было можно зацепиться остатками сознания. Если ничего другого для меня больше не существует, то пусть хоть это… И ещё – этот ослепительный огненный шар, который потрескивает и непрерывно растёт, захватывая всё вокруг в свою жадную орбиту, приподнимает меня и кружит, про- никая в тело своими острыми и покалывающими лучами… 322

Этот шар – единственное, что помню из прошлого, пото- му что он перешёл в  моё сегодняшнее настоящее, чтобы остаться в нём и заменить собою вселенную. Надолго ли? Не знаю, но кроме него нет ничего больше в этом стран- ном настоящем. Шар не исчезает, он всегда перед глазами, во мне, и я даже пытаюсь с  ним как-то общаться, но не словами, а мыслями, ведь он их наверняка чувствует. Только ниче- го не отвечает, хотя я догадываюсь, что он вслушивается в мысли… Шар уже сроднился со мной, стал моим вторым «я»… А было ли когда-то первое «я»? Не знаю, теперь я уже ни в чём не уверен… Но мы – я и шар – пока суще- ствуем. Хоть это и не очень утешает… Я почти непрерывно думаю о  времени, потому что ни о чём другом думать не получается. Что это такое? Когда будущее неожиданно отсекается от твоего существа, словно ножом гильотины от уже бесчувственного тела, сразу пере- стаёт существовать и прошлое. Начинаешь вдруг понимать его никчемность и бесполезность для настоящего… Насто- ящее – оно быстротечно, иллюзорно и не подчиняется ни- каким измерениям. А то и перекликается с небытием, когда ты не можешь даже наблюдать за собой как бы со стороны. И тогда уже нет разницы – мгновенье перед тобой или гря- дущая вечность – ни того, ни другого не существует! Ниче- го не происходит, потому что и происходить нечему. Всё по- гружается – нет, не во вселенский мрак – его тоже больше не существует! – во вселенское «ничто»… И над всем этим изрядно надоевший огненный шар. Он был всегда, он есть и будет. Как универсальный заме- нитель времени и пространства. Ничего уже не нужно мне, ведь шар не оставил выбора – он повсюду. А что нужно огню? У огня есть хоть какие-то желания? 323

Нет для меня ни дня, ни ночи. Может, они где-то и су- ществуют, и я фиксирую их робкое дыхание краем созна- ния, но стараюсь не замечать. Только сейчас я понял, что окружающее, в котором весь твой мир, существует до тех пор, пока существуешь ты. А когда тебя нет, то нет ничего вокруг. Не для чего ему существовать… Хуже, когда остаётся какая-то твоя неприкаянная ча- стица – трепещущая и страдающая, и ты уже не можешь исчезнуть до конца, раствориться без следа в этой спокой- ной и неподвижной пустоте. Она не даёт твоему пока ещё не окончательно угасшему сознанию перешагнуть какую- то долгожданную грань, за которой долгожданное «ни- что». Оказывается, ты ему даже рад… Нет ни одного человека, который сознательно стремил- ся бы к смерти. Даже в самой безвыходной ситуации всег- да есть какая-то крохотная надежда. И она держит чело- века на плаву, не давая бесследно исчезнуть… Но что делать, если я ещё не исчез, а надежды уже нет?! 2. Я обрубок. Всё, что осталось от меня после теракта, это изуродованное туловище с единственной правой рукой, ко- торой я изредка пытаюсь шевелить. Огненный шар, полыхнувший в автобусе, когда я ехал по делам, отсёк для меня прошлое. Я даже не понял, как это произошло. Не хочу сейчас ни о чём вспоминать – ни о цели поездки, ни о том, как это произошло, – всё оста- лось там, далеко-далеко, за пределами, очерченными этим неожиданно полыхнувшим огнём. Сперва внутри этого шара мне было плохо, всё боле- ло – особенно тело, разорванное и искорёженное, без ног 324

и одной руки. Я пытался подогнуть несуществующие коле- ни, шевелил оторванными пальцами, и мне от этого стано- вилось чуть легче. Меня душили бинты, марлевые повязки не давали векам раскрыться, но мозг – единственное, что уберегла ободранная черепная коробка, словно какое-то совершенно чужое существо, поселившееся во мне, шеп- тал: борись, борись за остатки жизни, которые пока не вытекли из тебя вместе с кровью, а для этого для начала нужно победить боль. Но кому – нужно? Едва я выпадал из забытья и снова оказывался среди этих остатков жизни, боль возвращалась ко мне лютым врагом-истязателем… Я осматривался вокруг себя невидящими глазами и  недоумевал: почему я  так хорошо вижу окружающее? И вижу даже то, чего раньше никогда не видел. Я видел липкую и сладкую патоку сожаления, которую приносили с  собой те, кто навещал меня. Ложью и  брез- гливостью тянуло от неё… На меня накатывались чёрные и тяжёлые волны горя от моих родных, и это жгло едва ли не сильнее огненного шара… Упруго и тоскливо секли моё тело солёные розги казённых сожалений каких-то официальных чиновников, по долгу службы посещавших искалеченных жертв теракта. Холодными и душными волнами окатывало меня дежурное и равнодушное внимание врачей и медсестёр. Я даже видел, как в  воздухе висит какая-то злая ко- ричневая масса, которая, оказывается, всегда была во мне, но лишь сейчас сумела вырваться наружу. Что это такое? Неужели это моя суть, моё настоящее «я»? Оно раньше дремало где-то в  глубине, выжидало момента, нисколько не сомневаясь, что он настанет, и получится вот так, как сейчас… А потом снова появлялся этот ослепительно потрески- вающий шар. Иногда сквозь него проглядывали обломки 325

автобусных кресел, битые стёкла, чьи-то перекошенные от боли лица. Потом всё исчезало, и оставался чистый осле- пительный огонь – белый и  невинный, радостно разрас- тающийся и поглощающий пространство. Черёд приходил даже коричневой шевелящейся массе моей боли. Сперва я  смертельно боялся этого шара, как боятся на первых порах нарастающего безумия, царапающегося острыми коготками в  голове. Потом успокоился и  даже привык к нему. Мы, наверное, даже подружились. Сво- им необычным сиянием шар успокаивал меня и не давал впасть в  отчаяние. Каждый раз ждал его с  нетерпением и улыбался ему сквозь повязки, стягивающие лицо. Шар ласково потрескивал своими огненными сполохами, словно говорил: –  Мы теперь с тобой неразлучны, так уж получилось. Лучше нам жить в согласии. – Но ты лишил меня всего! – беззвучно кричал я ему. – Где моё тело? Где моё будущее? Какое может быть после этого согласие?! – Я дал тебе больше, чем отнял, – усмехался шар. – Ты получил возможность видеть такие вещи, кото- рые никогда не увидел бы, находясь по ту сторону. А сей- час видишь… –  Ты хоть поинтересовался, хочу ли я этого? – из моих глаз, наверное, текли слёзы, и  мне больше не хотелось, чтобы этот шар приходил ко мне и мучил меня. – Кому интересно знать, хочешь ли ты этого или нет? – с сухим треском шар рассыпался, и  на его месте оставалась гнойная жижа боли, которая так никуда и  не исчезала всё это время. И снова наступало беспамятство, дававшее хоть какую- то передышку до новой встречи с шаром. 326

3. – Скоро снимут твои бинты, – однажды сказал шар, – и ты начнёшь медленно возвращаться в  то, что осталось от твоего тела. Признайся, тебе уже не очень хо- чется этого, правда? Я промолчал, потому что он и в самом деле был в чём-то прав, этот мерзкий огненный клубок, единственный, кого я воспринимал всё это время. Ни с кем другим я общаться не хотел. Да и  не мог. Он прав – стоит ли существовать среди… собственных развалин?! –  Ты вернёшься, – продолжал шар, – обязатель- но вернёшься. Старый мир – тот, который ты знал пре- жде, – снова откроется для тебя. Но и то, что я показал тебе, никуда не исчезнет. Оно теперь будет существовать с тобой и даже в тебе. Сумеешь ли ты жить сразу в двух мирах? Хватит ли у тебя сил? –  Перестань, – шептал я, – сожги меня до конца, как ты это сделал с другими. Я больше не хочу жить ни в ка- ком из миров. Мне сегодня ближе те, кого уже нет… –  Не тебе выбирать! – грубо обрывал шар. – Кто- то заслужил быстрый конец и  ушёл, не почувствовав боли и  даже не осознав, что произошло. Но это нуж- но было заслужить! Кому-то выпала такая участь, как тебе… –  Но почему мне?! – Догадайся!.. И снова в моём сознании всплывал в тёмных дымных клубах искорёженный металл автобуса, обломки кресел, обезображенные ужасом лица. Только огня пока не было видно. Вместо него – грязная и  мутная пелена боли, ко- торая уже не резала и  не рвала, а  лишь надрывно ныла 327

и  судорогами пробегала по телу, рассылая горячие и  на- стойчивые уколы-лазутчики во все его уголки… – Осторожно открываем глазки! – впервые донёсся до меня нормальный человеческий голос. – Нам уже луч- ше, поэтому хватит, уважаемый, бездельничать! Этот неуместный докторский юмор меня нисколько не веселил. Не очень-то много в нём оптимизма. Что врачи могли сделать, уже сделали, но… я уже не хочу сюда! Не хочу возвращаться! Мне теперь привычней находиться там, где я был всё это время. Ни в одном из этих миров. Между ними… –  Ну-ка, не сопротивляться! Я всё ещё не открывал глаза, потому что боялся уви- деть вместо белых халатов наяву свой надоевший огнен- ный шар. Хуже от этого зрелища мне не станет, но я уже видел его… раньше, и не хочу видеть опять. Не хочу этой перевёрнутой реальности. Чувствовалось, что доктор, снимающий мои повязки, хочет сказать что-то ободряющее, но чем можно ободрить такого обрубка, как я? Сказать, что хорошо выгляжу? –  Какой сегодня денёк замечательный, – донеслось до меня, – вы только поглядите в окно! Пришлось с трудом разлепить веки и лишь тогда раз- личить людей, окруживших меня. –  Вот и отлично! – чьи-то руки замелькали возле мо- его лица, и  я даже почувствовал лёгкое прикосновение пальцев к своим щекам. – Давайте, уважаемый, условим- ся: я буду задавать вопросы, а вы, если не согласны, пове- дёте глазами из стороны в сторону, если согласны, опусти- те веки. Договорились? Я сразу же с готовностью закрыл глаза, но тут же ус- лышал: 328

–  Э-э, нет! Я вас ещё ни о чём не спрашивал! Ну-ка, открываем глазки! Скажите, вы меня видите? Я попытался что-то произнести и только сейчас почув- ствовал, как какая-то неудобная пластиковая трубка тор- чит из моего рта. –  Нет-нет, говорить ничего не надо, отвечайте взглядом! Ну чего они хотят от меня? Какая им разница, вижу ли я кого-нибудь или нет? Может, я этого не хочу!.. Понимаю, это их работа – спасать меня, но… позволит ли им огненный шар? Как им дать понять, чтобы оставили меня в покое?! –  Пока не получается? Ничего страшного, потом по- лучится, – чьё-то лицо склонилось надо мной, и  я даже услышал лёгкий запах табака. – Мы ещё с  вами вволю поболтаем. А сейчас отдохните… Кстати, к  вам пришёл посетитель. Вернее, посетительница. Наверное, на моём лице, впервые освобождённом от повязок, удивление. – Это очень интересная посетительница, – доктор с  удовольствием принялся рассказывать. – Маленькая девочка, которая была вместе с  вами в  том автобусе. Во время… э-э, взрыва она оказалась за вашей спиной, и это уберегло её. Вы спасли ей жизнь… Она со своими родите- лями приходит сюда уже в третий раз, но только сегодня, когда вам стало легче, мы решили пустить её к вам. Она хочет поблагодарить вас… Вы не против? 4. Когда-то в прежней жизни я писал книжки. Хорошие или плохие – не мне решать, но, когда я их писал, то каж- дого из своих героев как бы примерял на себя: смог бы 329

я поступить так, как он? Если герой был положительный, мою душу наполняло стремление быть правдивым, благо- родным и  самоотверженным, любящим справедливость и  ненавидящим ложь и  лицемерие. Ели герой был него- дяем, то вместе с ним я становился подлым и двуличным, лживым и нечистым на руку. Кем мне только ни приходи- лось быть вместе со своими героями! Не был я в своих фантазиях лишь таким, как сейчас, ка- лекой – абсолютно беспомощным и ни на что не способным. Сейчас ко мне войдёт девочка, которую я спас от смер- ти. Каким она увидит меня? Не могу даже представить. И одновременно – могу… Не хочу, чтобы она видела обрубок, который остался от меня! Зачем ей это? Разве ей мало того, что она уже видела во время теракта?! Хочет поблагодарить за своё спасение? Может быть, лучше, чтобы в её душе осталось чувство благодарности к какому-то абстрактному челове- ку, заслонившему её от смерти?.. Будьте же, люди, мило- сердными и не подмешивайте в эту благодарность ядови- тые семена чужих страданий и боли! Я не хочу жалости, не хочу детского ужаса! Не хочу… Но кому сказать об этом? Где ты, злосчастный огненный шар? Ты был со мной, когда мне было плохо, а  сейчас мне совсем невыноси- мо – почему тебя нет? Неужели тебе мало того, что я стал жалким и убогим, тебе хочется уничтожить меня оконча- тельно, показав во всей беспомощности этой девочке?! Если раньше мне просто не хотелось жить и казалось, что проще будет там, среди погибших моих попутчиков в  том автобусе, то теперь ты хочешь лишить меня покоя повсюду – даже среди них, среди мёртвых! Тело моё почти уничтожено, но зачем ещё терзать и душу?! Ты, огненный 330

шар, уже опалил её своим белым ослепительным дыха- ньем, зачем же продолжаешь мучить и  дальше? Оставь мне хоть крохотный шанс избежать нового кошмара… Я попытался пошевелиться в своих бинтах, и кровать слабо заскрипела подо мной. Пластиковая трубка больно уколола нёбо, я  даже начал задыхаться. Что-то влажное и горячее потекло по подбородку – кровь или слёзы? Никого нет пока в моей палате, никого… Но кто мне нужен? Ведь скоро придёт девочка… Не приходи, род- ная, не перешагивай порог этой пропахшей лекарствами комнаты, пожалей себя и меня! Нам не так много вре- мени отпущено на этом свете, чтобы ещё тратить его на чужую боль и сострадание. Тебе и так уже было сужде- но заглянуть в глаза смерти, но зачем в них заглядывать ещё раз?! Различаю лишь белый потолок и замершее на нём сол- нечное пятнышко от лучика из окна. Нет, это совсем не пятно – это отражение укрывшегося где-то у потолка ог- ненного шара, который никак не хочет покидать меня и на- верняка выжидает удобный момент, чтобы нанести новый удар, ещё больнее предыдущих. Ну, для чего ему это? Он уже сказал мне как-то: «до- гадайся». Догадайся, парень, почему тебе выпала такая участь. Ты сочинял книжки, пробовал быть судьёй лю- дям, о которых писал, – легко ли тебе это удавалось? Не мучила ли тебя совесть, когда ты заставлял их делать то, что необходимо по сюжету? Не страшно ли быть верши- телем чужих судеб? Или ты считаешь, что мысль бес- плотна, а придуманная боль не болит – и за это не нужно ни перед кем держать ответ? На твоих руках нет крови, совесть твоя чиста, ведь ты вроде бы никого не обидел, не унизил, не причинил страданий… Но так ли это? Ты 331

уже начал догадываться о причинах происходящего или ещё нет?.. Тёплая влажная детская ладошка легла на мой лоб. Я оцепенел и сжался в комок… Ну почему у меня нет по- вязки на глазах?! –  Здравствуйте, это я к вам пришла. Вы меня помни- те?.. 5. Кажется, время остановилось, а я всё пытался разгля- деть девочку и  не находил её взглядом. Наверное, и  она внимательно разглядывала меня. Какого она роста? Какие у неё волосы? Есть ли с ней кто-то из взрослых? Ничего различить не могу, вижу лишь глаза, в которых, на удивле- ние, нет ни страха, ни брезгливости – одно любопытство. Ну, милая, давай, благодари меня, ведь ты пришла за этим, и уходи поскорее. Тебе же подсказали, что нужно го- ворить в подобных случаях. Говори и уходи, потому что не нужно тебе долго находиться здесь, в этой атмосфере боли и страдания. И ещё – дышать этим воздухом, в котором совсем недавно плавал огненный шар… –  Ты его тоже знаешь? – сразу же донёсся тоненький детский голосок. –  Кого? – выдохнул я испуганно и догадался, что де- вочка слышит меня. – Шар. Он приходил ко мне, и  мы с  ним играли. И сейчас иногда приходит… А ты? Ты с ним играешь? Он приходит к тебе? –  Приходит… – Я постарался разглядеть лицо девоч- ки, но увидел только глаза, глядящие на меня не по-детски серьёзно и внимательно. 332

–  Я рассказывала маме и папе, но они про шар ниче- го не знают. Их тогда не было в автобусе, ведь мы ехали с бабушкой. –  Бабушка знает про шар? –  Не знаю. Её больше нет. Шар забрал её с  собой, а меня оставил. Я замолчал и попытался вспомнить старушку с внучкой в автобусе, но в памяти лишь искорёженные куски метал- ла, битые стёкла и… ненавистный шар. –  Шар играет с тобой? – повторила вопрос девочка. –  Нет. Он только… – но рассказывать девочке о том, как шар меня мучает, не хочу. Незачем ей знать об этом. –  Когда он приходит, – продолжила с улыбкой девоч- ка, – мне сперва становится чуточку больно, но только там, где раньше были ранки от стёкол… Ну, от тех, ко- торые вылетели из окон в автобусе… Мы с шаром играем в догонялки. Когда он догоняет меня, я всегда прячусь ку- да-нибудь, и он меня не трогает. А когда я догоняю его, он поднимается так высоко, что я его не могу достать… –  Хорошо, что ты не можешь его достать… –  Нет! – обиделась девочка. – Я его обязательно до- стану. И ты мне должен помочь! Только ты – ведь никто другой его не видит. –  Как я тебе помогу? Посмотри на меня! Я даже по- шевелиться не могу… В моей груди что-то похолодело, и стало страшно. По- настоящему страшно, как не было даже тогда, в  момент взрыва. –  А вот и нет! Это тебе кажется, что не можешь, – го- лос девочки неожиданно окреп и покатился по палате не- приятным скрежетом рвущегося металла. – Ты сейчас встанешь, и мы с тобой, наконец, догоним этот шар! 333

Я неуверенно повёл глазами из стороны в  сторону и  вдруг рассмотрел, как солнечное пятно на потолке на- чало пузыриться, постепенно вырастая и подрагивая белой гигантской расплавленной каплей. Капля увеличилась и, раскалившись до ослепительного сияния, начала привычно потрескивать и брызгать искорками. – Ну, вставай! – девочка нетерпеливо протянула руку. – Я жду! Мы ждём… И тут со мной произошло что-то невероятное. Кажется, я снова вернулся в своё старое тело – целое и невредимое, надоевшие бинты и повязки остались грязным комком на кровати, а я взлетел легко и невесомо навстречу сияющему шару, в который уже успела превратиться капля. –  Куда ты без меня? – донёсся слабый голос девочки. Я протянул руку и  почувствовал в  руке её влажную тёплую ладошку. Вместе с ней мы поднимались всё выше и выше – и нет над нами уже больничного потолка, – пока не растворились в безумном и ослепительном шаре… А он ещё некоторое время повисел в воздухе, потрески- вая и переливаясь всеми цветами радуги, потом бесшумно лопнул и пропал навсегда…

ЯБЛОКО ИЗ РАЙСКОГО САДА Этот день не заладился как-то сразу. Туман, каждую ночь окутывающий холмы вокруг поселения, с рассветом не исчез, а грязной сырой ватой скатался в низкие жёлто-серые облака, заслоняющие солнце. Моментально всё вокруг стало тусклым и скучным, лишь листья на деревьях заметно по- свежели и стали такими зелёными, какими никогда не были под солнцем и пылью, которую приносил с холмов ветер. – Ну, что будем делать дальше? – спросила Ронит, подтягивая одеяло к подбородку и отодвигаясь от меня. Я потянулся за сигаретами, но они лежали на столе, а вылезать из-под одеяла и шлёпать босиком по холодным плиткам пола не хотелось. –  Что ты предлагаешь? Голова всё ещё соображала плохо, хотя ничего, кроме красного сухого вина, мы вечером не пили. Да и выпили-то всего полбутылки. –  Что теперь соседи подумают? – не вставая, Ронит принялась разгребать пятернёй свою буйную огненно-ры- жую гриву волос, разметавшуюся по подушке. –  Нас кто-то видел? – глуповато поинтересовался я. – А как ты думаешь? Если ты никого не заметил, когда шёл сюда, это ничего не значит, – Ронит вздохнула 335

и вылезла из-под одеяла. – У нас поселение маленькое, каж- дый на виду… Ты лежи, а я пойду, детей в школу провожу. Я глянул на часы – у меня ещё было минут двадцать. А потом мне тоже нужно собираться и идти в школу, где я работаю охранником и приезжаю сюда каждое утро из города. Школа на въезде в поселение, и от дома Ронит до неё пять минут. Хлопнула входная дверь, и дети – восьмилетняя девоч- ка и шестилетний сынишка Ронит – выбежали из дома. Моя сумка, в которую я вечером сунул пистолет, валя- лась под столом. Брюки и рубашка – бесформенным ком- ком рядом. Сам не знаю, что нашло на меня вчера. Как обычно, я закончил работу и уже собирался сесть в машину и от- правиться домой, но подошла директриса школы и вино- вато попросила: –  Извини, ты не мог бы помочь? Мне неудобно про- сить, но больше некого… –  Что нужно сделать? – Понимаешь, тут одна ученица подвернула ногу. Сама дойти до дома не может, а у нас в школе одни жен- щины. Если тебе не трудно, то возьми её на руки и отнеси домой. Это совсем близко, две улицы… Я пошёл с директрисой в её кабинет, где на низком про- давленном диване сидела заплаканная девочка – дочка Ронит. –  Охранник донесёт тебя до дома, – сказала дирек- триса. – Я сама! – девочка попыталась встать, но охнула и схватилась за распухшую лодыжку. Я взял её на руки и вышел из кабинета: –  Дорогу показывай. 336

Она обхватила меня за шею и весь путь до дома почему- то поглядывала по сторонам затравленным зверьком. –  Меня папа так носил на руках,  –  шепнула она,  –  ког- да я была маленькой. –  А сейчас не носит? – усмехнулся я. – Ты уже боль- шая? –  У нас нет папы… Ну, вот и нарвался, недовольно подумал я, нашёл, о чём спрашивать у ребёнка! Ронит оказалась дома. Я не был знаком с ней, но не- сколько раз видел, когда она приходила в школу. Родители в поселении частенько приходят сюда и всегда с охранни- ком здороваются. Иногда мы даже беседуем о всяких пу- стяках. В поселении все знают друг друга, вот и я, отрабо- тав тут полгода, стал почти своим. Ронит забрала у меня девочку. Я помог забинтовать ей ногу, а потом заторопился к машине. –  Постой, – впервые я услышал её голос, – я должна отблагодарить тебя… Может, кофе? Хоть у меня и были какие-то дела в городе, но уходить сразу было невежливо. –  Ну, если одну чашечку… Я не новичок в  поселениях, но бывать здесь в  гостях у кого-то мне не доводилось. Поэтому я принялся с инте- ресом оглядываться по сторонам, и сразу обратил внима- ние на большой портрет молодого офицера в каске, с авто- матом на плече. –  Муж? – указал я пальцем на портрет. –  Да, – ответила Ронит. – Он погиб два года назад. Недалеко от поселения попал в  засаду, его террористы прямо в машине застрелили. –  Извини, не знал. 337

–  Откуда тебе знать? Ты же не из поселения… Ну вот, опять нарвался, пронеслось у  меня в  голове. О погибших всегда говорить тяжело, да и что, в принципе, скажешь? Приносить запоздалые соболезнования? Бере- дить наверняка не затянувшиеся раны? Я молча уселся в кресло и стал наблюдать, как Ронит набирает воду в чайник и достаёт из шкафчика печенье. –  Сколько лет ты уже в стране? – нарушила она мол- чание. – Ведь ты из России? –  Как ты догадалась? –  По акценту. Да и мои родители родом с Украины. –  Откуда именно? – Точно не знаю. Я родилась в Америке, куда они эмигрировали ещё до моего рождения. А сюда меня при- везли ребёнком. –  Ты и русский язык, наверное, знаешь? –  Почти нет. Так, отдельные слова. А мой муж был родом из Ирака… И снова наступила тишина. За окном стемнело, стал накрапывать дождь. Крупные капли колотили по крыше, но тишина всё равно была такой пронзительной и глубо- кой, что у меня засосало под ложечкой. А потом и сам не знаю, что произошло. Какая-то не- видимая искра пробежала между нами, я  только почув- ствовал, как мягкая и слегка покалывающая рыжая волна волос ткнулась мне в подбородок, а руки Ронит обхватили меня за плечи. –  Останься, – прошептала она, – только не думай про меня ничего плохого… Кофе так и  остался нетронутым, а  где-то спустя час, когда мы устали, Ронит принесла из холодильника вино, и мы пили его из разовых картонных стаканчиков. 338

–  Ты, наверное, осуждаешь меня? – нарушила молча- ние Ронит. – Мол, не выдержала баба одиночества, захо- телось ей… –  Нет, что ты… – я не знал, что ответить. – Всякое бывает в жизни… –  Я тебе хоть немножко нравлюсь? И сам не знаю, нравилась ли она мне. Никаких чувств, кроме, может быть, какой-то острой жалости к ней, у меня не было. Я мельком поглядывал на неё и понимал, какое, должно быть, глухое и отчаянное одиночество окружает её в этих четырёх стенах. Всё, что оставалось у неё от преж- ней счастливой жизни – это портрет на стене и дети. Но дети рано или поздно вырастут и покинут её. С кем она тогда останется? Со своей горькой памятью? Наблюдать со стороны и  глубокомысленно рассуждать легко и не накладно. Каждый может. Но что сделать, чтобы эта женщина стала хоть чуть-чуть счастливей в этой жизни? И кто-то вообще что-нибудь может для неё сделать? Словно почувствовав, о чём я размышляю, Ронит ска- зала: –  Ты не бойся, я  от тебя ничего не хочу. У меня всё есть, и никто мне не нужен. Даже ты… –  Ты меня прогоняешь? Я должен идти? Ничего умней мне в голову не приходило. Куда испари- лось моё красноречие, которое частенько выручало меня, когда я не знал, что ответить? Сегодня я чувствовал себя, честное слово, проколотым воздушным шариком. –  Останься хотя бы до утра, – неожиданно попроси- ла Ронит. – Просто побудь в этом доме. Хочешь, постелю тебе отдельно… Телевизора у неё не было, как практически у всех в по- селении, поэтому мы весь вечер просидели друг против 339

друга, слушая шум дождя за окном. Потом она включила маленький приёмник с какой-то музыкальной программой, но слушать музыку не хотелось. Я то и дело поглядывал на портрет её мужа, пока она не заметила это. – Он бы сегодня меня не осудил, – тихо сказала она, – он был хорошим человеком и  всё понимал. Он и сейчас понял бы… А потом снова была невидимая искра, и Ронит, обни- мая меня, вдруг заплакала. –  Не знаю, что со мной происходит, – шептала она, – я счастлива, и мне очень плохо. Словно Ева, срываю ябло- ко с  райского дерева, оно такое сладкое и  одновременно горькое. Я не хочу его, отталкиваю от себя и… не могу отказаться. Знаю, что мне потом будет плохо и стыдно, но ничего не могу с собой поделать… А я опять молчал. Пусть человек выговорится, ей это сейчас необходимо. А может, уже давно следовало кому- то это сказать. Ни перед кем ей не нужно оправдывать- ся – только выговориться… – Больше не приходи, – сказала она утром, когда я оделся и собрался на работу. –  Ты кого-то боишься? –  Нет, – Ронит тряхнула своей рыжей гривой, и лицо у  неё было уже совсем другое – холодное и  какое-то чу- жое. – Не приходи больше никогда. Между нами ничего не было и не будет. –  А люди что скажут? –  Пускай говорят, что хотят. Мне безразлично… В школе я пару раз видел на перемене её дочь, которая всё ещё прихрамывала, но уже бегала наравне с остальны- ми ребятишками. 340

День тянулся долго, ведь я, по большому счёту, не вы- спался, но после уроков не стал торопиться к машине, что- бы укатить отсыпаться. У меня и в мыслях не было снова встречаться с Ронит, просто казалось, что не должно всё закончиться так, ничем. Наконец, школа опустела, и  я отправился к  машине. И  вдруг я  заметил, как ко мне через улицу спешит дочь Ронит. Я с удивлением глядел на неё, но с нею рядом ни- кого не было. –  Вот, мама просила передать, – Девочка протянула мне большое розовое яблоко. Наверное, оно было такое же, как то, что росло в райском саду на дереве познания добра и зла. От него чуть-чуть пахло мёдом и одновремен- но какой-то горчинкой…

ЖИТЬ, КАК РЫБКА В БАНКЕ Самое паршивое время для меня – вечер. Другой бы порадовался, что дневная жара спала, впереди ночь, когда можно выспаться и отдохнуть, а перед этим неспеш- но выпить чашку чая, полюбоваться на остывающее море, помечтать о приятном… Да, море, закат, красота… Говорят, самые красивые закаты на Карибских островах. В принципе, повсюду они хороши, надо лишь ими проникнуться. Но здесь особен- но красиво. Раньше я бы с ума сошёл от радости, если бы знал, что попаду сюда, на этот райский кубинский островок Хувентуд, буду сидеть в полупустом ресторанчике в городке Нуэва-Херона и  глядеть на засыпающее море, в  котором тонет большая, как розовый пупырчатый апельсин, луна. Сидеть, абсолютно расслабившись, и тихо радоваться тому, что, наконец, оказался в одиночестве и, в то же вре- мя, пуще смерти его ненавидеть… В плетёном соломенном кресле не совсем удобно, потому что оно сухо поскрипыва- ет, едва пошевелишься. Но это мелочи… На столе передо мной бутылка местного рома, а других крепких напитков в  этом ресторанчике просто нет. И ещё – пол-литровая банка, в  которой плавает рыбка. Её днём подарил мне незнакомый мальчишка на берегу, когда я гулял без цели 342

и присел на камень, чтобы понаблюдать, как он рыбачит на причале, далеко выдающемся в море. Рыбка… Я не знаю, что это за рыбка, но мне стало жалко её, когда мальчишка ловко подсёк удочкой и выта- щил её из воды. Она бессильно скакала по гальке, и маль- чишка, заметив мой взгляд, поднял её, сунул в стеклянную банку, валявшуюся у ног, набрал воды и протянул мне. От предложенной монетки отказался, а только махнул рукой и снова забросил леску в море. Так я оказался обладателем рыбки. Хозяин ресторанчика, смуглый старик с седой щетиной на тёмном морщинистом лице уже несколько раз проходил мимо моего столика, демонстративно поглядывая на часы. Хоть я и не один в его заведении, но остальных посетите- лей, вероятно, его знакомых, отправить по домам в  этот поздний час он не постесняется. Я же тут первый раз, к  тому же иностранец, правда, говорящий по-испански, так что со мной некоторая проблема. Обижать меня ему не хочется – вдруг приду снова и вывалю такую же кучу денег за ещё одну бутылку дешёвого рома. Он сразу почувствовал, что испанский не родной язык для меня, но… какой же язык мой родной? В Польше, куда я  попал поначалу, я  разговаривал на русском. У меня был российский паспорт, и хоть в Поль- ше теперь к  русским относятся настороженно, а  иногда и  враждебно, меня там хорошо понимали. Когда я  в ар- хивах перекапывал кучи документов и рассказывал о том, что ищу, люди согласно кивали головами и охотно помога- ли. Работать там было несложно, и очень скоро я разыскал всё, что хотел. Потом я  перебрался во Францию, чтобы продол- жить поиски. Нужных документов в тамошних архивах 343

почти не было, зато я сумел найти очевидцев. Разгова- ривать с  ними было тяжело вовсе не потому, что мой французский хромал на обе ноги. Впервые я столкнул- ся не с  документами, а  с живыми участниками собы- тий. Люди ничего не забыли, но даже спустя столько лет страшились своих воспоминаний. Боль, страдание и смерть – кому хочется ещё раз смаковать эти страш- ные воспоминания? Виной всему, конечно, не мой слабый французский. Я мог бы говорить с этими людьми по-немецки – они бы меня поняли, только для них общаться на этом языке было бы уже запредельно. А потом мне сообщили из центра, что нужно искать в Латинской Америке. Кто-то видел там человека, которого я разыскиваю столько времени, но где он точно, пока не- известно. Пришлось срочно лететь. Поначалу я пробовал возмутиться, мол, почти полгода не был дома, но начальство, как всегда, задало свой из- любленный вопрос: –  Хочешь вернуться за расчётом? Пожалуйста, хоть завтра. И я улетел в Латинскую Америку. Тут-то и пригодился мой испанский язык, который я изучал в молодости неиз- вестно для чего, а сегодня вон как повернулось… – Синьор, – наконец не выдержал хозяин ресторан- чика и виновато почесал седую щетину на щеке, – вашей рыбке пора спать. Посмотрите, она еле шевелит плавни- ками… Я допил ром, закинул на плечо сумку, взял банку с рыб- кой и вышел на светлый пятачок у входа в ресторан. Идти было некуда. Я не собирался задерживаться здесь надол- го, но… так сложилось. 344

– Пойдём, рыбка, где-нибудь посидим до рассве- та, – сказал я рыбке, – а утром посмотрим… Я вышел на набережную, спустился на пустынный в это позднее время пляж и сел в кем-то оставленный пластико- вый шезлонг. Банку с рыбкой поставил на песок и закурил очередную сигарету. Перед глазами было только тёмное бесконечное море с неясными переливающимися огонька- ми на горизонте. Где-то чуть поодаль шевелились и сияли причалы местного порта, но разглядывать их не хотелось. Когда я приехал в Аргентину, в нашем посольстве сооб- щили, что разыскиваемый мной человек жил в старой не- мецкой колонии в одном из отдалённых южных посёлков. Но там он сегодня в действительности или нет, никто точно не знал, и я это должен проверить. Что оставалось делать – я поехал. По дороге мной стали овладевать довольно странные мысли. Я и не подо- зревал, что способен на такие пространные размышления. Просто раньше на это времени не хватало. Странная у меня работа. Эдакий чистильщик общества от падали. Я и мои товарищи отслеживаем и уничтожаем бывших нацистских преступников, которым удалось уйти от возмездия после второй мировой войны. Все помнят, как был пойман, переправлен в Израиль и казнён Адольф Эйхман. Кто-то, конечно, скажет, что после окончания войны прошло шестьдесят лет, какой может быть вред сегодня от этих почти столетних немощных старцев? Они сами себя наказали, все эти годы скрываясь под вымыш- ленными именами в самых разных уголках света. Сегодня есть более серьёзные угрозы миру на земле. Это так, и не совсем так. Любой преступник должен получить то, что заслужил, сколько бы лет ни прошло. В назидание тем, кто только собирается пойти по их пути. 345

К сожалению, память людская коротка. Нет народа на земле, который не пострадал бы в той проклятой во- йне. Хоть мы и не забываем имён убийц и преступни- ков, желание покарать их постепенно ослабевает. Годы берут своё. Поколение уходит, а следующему уже не хо- чется ворошить старые угли. Тем не менее, беспрерыв- ным поиском и  уничтожением военных преступников, насколько я  знаю, занимается только Израиль. И  это правильно и необходимо. Жестоко? Да, но выбора нет. Лишь поставив финальную точку вместо многоточия, можно сказать, что зло отмщено, и наши погибшие мо- гут спать спокойно. На моём счету несколько найденных военных преступ- ников. Южная Америка, Африка, острова Микронезии, Канада – вот география моих поездок. Но вряд ли я могу рассказать что-то достопримечательное об этих местах. Столько сил и нервов стоил каждый поиск, что не остава- лось и минуты свободной, чтобы любоваться тамошними красотами. Мне необходимо быть терминатором, пресле- дующим жертву и лишённым каких бы то ни было эмоций. Чувствительность в  нашем деле – признак непрофессио- нализма. Я и Аргентину не помню, куда прилетел разыскивать своего последнего клиента. Так я называю про себя этих престарелых прячущихся нацистов. Больше запоминаются почему-то автобусы, поезда и  самолёты, на которых по- стоянно передвигаешься. У этих стариков, почти все боевые соратники которых уже ушли в мир иной, поразительное чувство самосохране- ния. Они словно догадываются, что скоро за ними явятся вершители возмездия, и встречи не избежать. Опасность заставляет их нервничать, срываться с насиженных мест, 346

менять страны и континенты, жить под чужими именами, изменять внешность. В небольшой посёлок в предгорьях Анд на юге Ар- гентины, где располагалась старая немецкая колония, я  попал впервые. Оказалось, невероятно сложно раз- говорить местных жителей, потомков первых переселен- цев, которых удивило, что кто-то разыскивает невзрач- ного старика, появившегося здесь сразу после войны, но так никому и не рассказавшего о своём прошлом. Старик безвылазно жил в  купленном домике, один, без семьи, почти ни с  кем не общаясь. А потом неожиданно со- рвался с  места, бросил всё, что у  него было, и  укатил в  неизвестном направлении. Наверняка местные жите- ли чувствовали, что не таким простым был этот старик в молодости, но вряд ли могли предположить, что он был не последним человеком в лагере смерти Треблинка. Тем более, в деньгах он не нуждался, что было здесь боль- шой редкостью, и даже мог позволить себе платить од- ной из местных женщин, пару раз в неделю готовившей ему пищу и убиравшей дом. Она-то и сказала мне, что старик, кажется, собирался в Венесуэлу, где у него есть какие-то знакомые. Ага, от- метил я про себя, маршрут теперь будет пролегать на се- вер, где искать проще, потому что там есть люди, которые могут мне помочь. Сколько ещё придётся колесить, пока я увижу его собственными глазами? Но и  в Венесуэле старика не оказалось. Первый раз мне попался такой непоседа. У этого столетнего кузнечика ещё хватает сил скакать из страны в страну… В самолёте из Буэнос-Айреса в Каракас я  вытащил планшет с  информацией по старику, и  принялся разгля- дывать два снимка, которые удалось нарыть в  архивах. 347

На первом он был совсем юным, на каком-то довоенном празднике, в коротких клетчатых штанах на лямках и ти- рольской шляпе с  пером. Парнишка широко улыбался и  щурился от солнца, прикрывая глаза рукой. Выглядел он таким добродушным и  простецким парнем, что труд- но представить: пройдёт десяток лет и из этого будущего бюргера вырастет мрачный и подозрительный тип в эсэ- совской форме с тяжёлым взглядом и плотно сжатыми тон- кими губами, каким он выглядел на второй фотографии, извлечённой из личного дела. А какой он сейчас? В Каракасе я  пробыл всего два дня. Мне сообщили, что клиент улетел на Кубу, и  где там скрывается, искать предстояло одному мне. В стране победившего социализ- ма помощников в розыске бывших военных преступников что-то не находилось, как ни странно. Мне повезло, я его всё-таки нашёл. Есть у нас кое-ка- кие секреты поиска людей, раскрывать которые не стоит. И оказался мой подопечный даже не на материковой Кубе, а на одном из кубинских островов – Хувентуде. Я раньше и не подозревал о таком, а вот теперь пришлось включить в географию своих поездок. Хувентуд – по-испански «мо- лодёжь». Случайно ли он выбрал остров с таким названи- ем? Мой подопечный оказался высоким худощавым стари- ком, совсем не похожим на немца, потому что за долгие годы в Латинской Америке его лицо приобрело постоян- ный бронзовый загар на местном солнце, лишь бледные голубые глаза за толстыми стёклами очков выдавали ев- ропейское происхождение. Но я уже заметил, что столько кровей намешано в местной публике, что это почти не бро- сается в глаза. Главное – характер. Взрывной, добродуш- ный, даже безалаберный – такими мы традиционно пред- 348

ставляем латиноамериканцев. Наверняка они не всегда такие, но такое уж сложилось представление о них в глазах других народов… Я знал его новое испанское имя, под которым он жил в Аргентине, и, улетая столь поспешно, вряд ли успел его сменить в Венесуэле, а потом на Кубе. Поэтому мне не со- ставило труда выяснить у начальника полиции в аэропор- ту Гаваны, куда он проследовал внутри страны. Двадцать долларов удобно улеглись в  карман его светлого френча, зато я стал обладателем точного адреса, выданного поли- цейским компьютером. На Хувентуд я  прибыл на прогулочном пароходике с  туристами, приехавшими отдыхать на этот небольшой курортный островок. Места здесь чудесные, поэтому я не- вольно залюбовался спокойной морской гладью, солнцем на нереально синем небосводе, зелёным пологим берегом позади и далёкой, тонущей в голубой дымке полоской зем- ли впереди. Городок Нуэва-Херона, главный на острове, малень- кий и  провинциальный, с  рядами магазинчиков на цен- тральной улице и рыбными рядами у порта. Ничего досто- примечательного, обычная кубинская провинция с долгой послеобеденной скукой, которую здесь называют сиестой, ежедневное вечернее веселье в  кабачках и  ресторанчиках в ожидании недолгой тропической ночи. Без труда разыскав улицу и дом, в котором поселился мой подопечный, я узнал от разговорчивой хозяйки дома, что тот в это время наверняка сидит в небольшом ресто- ранчике в двух кварталах отсюда. Весь мой багаж состоял из сумки с документами и план- шета, поэтому я решил нигде не останавливаться, а сделать своё дело и  сразу отправиться на вечернем пароходике 349

назад, в Гавану. Вряд ли стоило здесь задерживаться на- долго. В ресторанчике, на который мне указала хозяйка дома, в этот полуденный час было немноголюдно. Под тростни- ковым навесом за одним из столиков расположилась семья с  кучей ребятишек, потом какие-то рабочие в  измазан- ных рубашках, лениво потягивающие пиво на солнцепё- ке, а в глубине у стойки сидел тощий старик – именно тот, кто мне нужен, – с толстой растрёпанной газетой в руках и  большими роговыми очками на носу. Старик отпивал кофе из маленькой чашечки и  изредка косился на экран телевизора, подвешенного у потолка. Я присел за соседний столик и стал его рассматривать. Никакого определённого плана у  меня не было. Просто этот человек, словно чувствуя погоню, ускользал от меня столько раз, что я  уже не рассчитывал на такую скорую встречу. Вряд ли он сразу сообразит, кто я и для чего сюда пришёл. Но я ошибся. Старик вздрогнул и в упор посмотрел на меня. Минуту разглядывал, потом медленно встал и подо- шёл к моему столику. –  Я правильно понял, – глухо проговорил он, – что вы пришли именно за мной? –  Как вы догадались? – только и  спросил я. Ничего другого мне на ум не пришло. –  Всё давно шло к этому, – он присел на стул напротив и отвернулся. – Значит, судьба… Как-то неправильно всё складывалось. Казалось бы, естественная реакция его должна быть совсем другой: под- нять шум, вызвать полицию, побежать туда, где много- людно, – а он покорно подошёл, сел рядом и  ждёт, что я буду делать. 350