Зеркало Ноя

Лев Альтмарк ЗЕРКАЛО НОЯ



Лев Альтмарк ЗЕРКАЛО НОЯ РАССКАЗЫ ЛИМБУС ПРЕСС Санкт-Петербург

УДК 821.161.1-32 ББК 84 (2Рос-Рус)6 КТК 610 А58 Альтмарк Л. А58 Зеркало Ноя : рассказы. – СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Из- дательство К. Тублина», 2020. – 525 с. ISBN 978-5-8370-0764-4 www.limbuspress.ru © ООО «Издательство К. Тублина», 2020 © ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2020 © А. Веселов, оформление, 2020

СЫН З/К Вторые сутки Арик с  родителями ехал на поез- де с  Урала домой. Где находится этот «дом», Арик тол- ком не представлял, потому что родился и  всю свою не- долгую жизнь провёл на Урале, но ему не раз говорили, что, как только закончится какой-то непонятный срок, он с  родителями вернётся на Украину, где их давным-давно дожидают­ся бабушка с дедушкой. Тринадцать лет назад закончилась война, но все вокруг постоянно вспоминали о ней, будто для взрослых не было других, более интересных тем для разговоров. Арик удив- лялся: как можно помнить то, что происходило так дав- но? Сам он умел считать пока до десяти, а уж тринадцать лет – такая древняя древность, что в голове не укладыва- лась! Лишь папа с мамой не любили разговоры про войну, но это и хорошо – с ними хоть не так скучно разговари- вать, как с остальными. В поезде было шумно и интересно. Почти весь вчераш- ний день Арик, не отрываясь, сидел у окна и разглядывал всё, что в  нём проносилось. Сперва он считал людей на перроне, махавших руками вслед поезду, потом принялся за мелькающие дома, но они быстро закончились, и пошли 5

абсолютно неинтересные вещи, от которых только клонило в сон. Не любоваться же на телеграфные столбы с прово- дами и сидящих на них галок! После обеда Арик впервые вышел самостоятельно про- гуляться по вагону. Его внимание привлекла узкая ковро- вая дорожка, протянутая по коридору из конца в  конец. Он попробовал громко топнуть, но мягкий зелёный ворс пружинил под ногами и заглушал звуки. Потом ему встретился толстяк в сиреневой майке и широ- ких парусиновых брюках, куривший у открытого окна. Тол- стяк оценивающе посмотрел на Арика и, неторопливо поша- рив в глубоком кармане, извлёк конфету «Мишка на Севере». – Как тебя зовут, мальчик? – поинтересовался он и стряхнул с конфеты налипшие табачные крошки. – Арик. –  А фамилия? Фамилию Арик забыл. Ему не хотелось останавли- ваться и беседовать со взрослым, но упускать возможность получить конфету глупо. Он замер перед парусиновыми брюками и взглянул поверх гигантского живота в узкие за- плывшие глазки. – Хотя все вы на одну фамилию, – захохотал тол- стяк, – Бронштейн какой-нибудь или Эпштейн, а то ещё позаковыристей! Однако конфету дал и попытался потрепать Арика по волосам, но тот, зажав добычу в кулаке и ощутив на мгно- венье терпкий запах пота из подмышек толстяка, проско- чил под рукой и помчался по коридору, чуть не сбив с ног сердитого проводника, разносившего по купе чай в тонких стаканах и высоких серебристых подстаканниках. Навстречу попалась какая-то девчонка с  распущен- ными редкими волосёнками и  большой куклой в  руках. 6

Вытаращив глаза и раскрыв рот, девчонка проводила его взглядом, а он даже не взглянул в её сторону, потому что хотел поскорее заняться «Мишкой на Севере». Шоколад- ные конфеты он получал лишь по праздникам, а вот так, ни за что – ни разу. Перед купе проводников он притормозил и, забыв про конфету, стал разглядывать диковинное сооружение, кото- рое папа назвал вчера «титаном». Арику было строго-на- строго запрещено даже приближаться к титану, но сейчас никого из взрослых поблизости не было. В блестящих тру- бочках и  цилиндриках этого замысловатого прибора ты- сячекратно отразилась его любопытная мордашка, и  это Арика развеселило. Он дунул на одну из трубочек, и она тотчас запотела, изображение в ней пропало, но тут же по- явилось снова. Арик оглянулся, но никого по-прежнему не было, и  он качнул блестящий краник, очень похожий на самоварный. Шипящая струйка кипятка брызнула на пол, и Арик пулей выскочил в коридор. И вовремя – по кори- дору возвращался проводник с  пустыми стаканами и  бу- тылками из-под водки, собранными по купе. Девчонки с куклой уже не было, но толстяк всё ещё ку- рил. Арик присел на откидное сиденье и стал внимательно изучать съёмную металлическую пепельницу между ок- нами. Пепельница забавно хлопала крышечкой, но вдруг, выскользнув из пазов, с  грохотом кувыркнулась вниз. Окурки и спички посыпались на ковровую дорожку, и тут уже Арик не на шутку испугался. А если его поймает про- водник и  пожалуется родителям? Одними шлепками на- верняка не обойдётся... Он опрометью бросился мимо курившего толстяка в  своё купе, плотно задвинул дверь и  даже защёлкнул звонкий тугой замок. 7

Но в купе было душно и скучно. Папа спал на верхней полке, а мама штопала у окна Ариковы носки. Полки на- против были свободны, и, если бы с ними ехали какие-ни- будь попутчики, было бы наверняка интересней. Арик попробовал вскарабкаться наверх к папе, но мама не разрешила, и  оставалось только скрепя сердце сидеть у окна. Но и там ничего интересного не было: редкий пере- лесок, пологие холмы, усеянные пыльным белёсым кустар- ником, далёкие трубы заводов, коптящие у горизонта. –  Ложись спать, сынок, – сказала мама, – ехать ещё долго, успеешь набегаться по вагону. –  А я не просплю нашу остановку? –  Не проспишь, я тебя разбужу, – улыбнулась мама. Проснулся Арик от яркого света, ударившего в глаза. До того он уже разок просыпался от резкого толчка на каком-то полустанке, но тогда в купе плавала мертвенная голубая дымка, которую никак не мог рассеять мутный ночник на потолке, и Арик сразу же заснул снова. Дверь в  купе с  шумом отъехала на своих скрипучих колёсиках, пропуская долгожданных попутчиков. Пер- вым внутрь протиснулся широкоплечий военный, следом за ним женщина в кокетливой шляпке с чёрной вуалькой, спускающейся на глаза. Не обращая внимания на Арика и  его родителей, военный с  грохотом задвинул большой фанерный чемодан на верхнюю полку и  крикнул что-то в коридор двум солдатам, которые волокли узлы и баулы. Потом военный с женщиной принялись неспешно раскла- дывать всю эту гору вещей. Арик сонно наблюдал за ними из-за мамы, рядом с которой лежал, и даже по привычке попробовал сосчитать узлы и баулы, но досчитал до деся- ти и сбился. На верхней полке зашевелился папа – видно, и его потревожили бесцеремонные попутчики. 8

Военный вытащил из кармана галифе носовой платок, шумно высморкался и лишь после этого глянул на соседей. – Не потревожил, граждане? – неизвестно отчего развеселился он. – Ну, да ничего, утром побудки не будет, давите ухо хоть до обеда. Арик приподнялся, чтобы рассмотреть погоны военно- го. Совсем недавно он научился разбираться в  воинских званиях и  теперь с  гордостью отметил, что с  ними едет майор. Одно лишь не очень понравилось: погоны на ки- теле были чуть выгнуты и  торчали вверх крылышками. Арик с восторгом принюхался к вкусному запаху кожаной командирской портупеи, плотно стягивающей широкую майорскую грудь. Коротко свистнув в ночи, поезд тронулся, и майор гля- нул на часы. –  Пора, Танюха, на боковую, – скомандовал он жен- щине, – уже полвторого. Чаю и кина не будет… Отбой! А та долго копалась в волосах, откалывая вуальку и вы- таскивая шпильки, и, перед тем, как положить на стол, зачем-то облизывала их языком. Одним махом майор за- бросил своё крепкое тело на верхнюю полку, и через мину- ту раздался его ровный богатырский храп. За их уклады- ванием следить было не интересно, и Арик закрыл глаза. Мама поправила сбившееся одеяло, и до утра Арик уже не просыпался. Первое, что услышал он утром, был запах табачно- го дыма. При нём и маме папа никогда не курил, и Арик сразу вспомнил ночных попутчиков. Он выглянул из-под одеяла и увидел завивающуюся колечками тонкую табач- ную струйку над верхней полкой. Мама недовольно заше- велилась рядом с Ариком, а попутчица военного плаксиво протянула с полки напротив: 9

–  Лёнечка, опять ты куришь натощак! Совсем не бере- жёшь здоровье! Сколько тебе можно повторять?! – Ну, что ты, жёнушка, с утра заскрипела? – загого- тал майор сверху. – Нет, чтобы пожелать мужу доброго утра, а ты сразу с претензиями! Не по уставу поступаешь, матушка, не по уставу! Но ноги с полки всё же спустил, и перед Ариковыми глазами замаячили жёлтые с трещинами пятки и белоснеж- ные завязки тонких шёлковых кальсон. Женщина брез- гливо фыркнула и отвернулась к стенке, а майор, кряхтя, спустился вниз, нашарил тапки и отправился в коридор. И тут Арик вспомнил про конфету, подаренную тол- стяком в сиреневой майке и парусиновых брюках. Он по- щупал карманчик рубашки, висевшей на крючке над го- ловой, – конфета была цела, только немного размякла. Ничего, все равно съедобна. Однако хрустеть фольгой под одеялом стыдно, и  можно, конечно, встать, но хотелось ещё немного понежиться в тепле рядом с мамой. Незаметно Арик задремал снова и  проснулся, когда за окном было уже светло. Вдоль железнодорожного по- лотна по-прежнему тянулся перелесок, скучные однооб- разные холмы бежали вдаль, но среди них всё чаще стали попадаться редкие пролысины ещё не засеянных весенних полей. Родители уже не спали, и мама сказала: –  Просыпайся, соня, и  иди умывайся. Пора завтра- кать. Скоро проводник чай принесёт. Сущее наказание подниматься с  постели сразу после пробуждения, но раньше, на Урале, мама каждый раз без- жалостно стягивала с него одеяло, потому что опаздывала на работу. Сегодня торопиться некуда, и можно повалять- ся, сколько захочется, однако Арик вспомнил, что почти 10

ничего ещё не осмотрел за пределами купе, поэтому поско- рее натянул рубашку, набросил на плечи бретельки шта- нишек и  сунул ноги в  сандалии. Неплохо бы пропустить умывание и сразу приступить к котлете с хлебом, за кото- рыми папа вчера бегал на какой-то станции и вскочил на подножку вагона, когда поезд уже тронулся. Но ничего не вышло: мама бдительно следила, и пришлось нехотя, с по- лотенцем через плечо, идти в туалет. Когда Арик вернулся, в  купе за столом сидели воен- ный с женой и тоже готовились завтракать. Перед ними лежало множество кульков и  свёртков, жареная курица аппетитно выглядывала розовым бочком из пергаментной бумаги, а рядом с ней стояла стеклянная банка с крупной красной икрой. Арик даже не обратил внимания на пло- скую баночку шпрот с золотисто-чёрной ленточкой сбоку, а уж шпроты он любил невероятно, и папа иногда покупал их специально для него. Он и икру тоже пробовал, но это было всего один раз и давно. Так давно, что вкуса икры он не помнил, но помнил, как странно и необычно было пере- катывать языком крупные полупрозрачные икринки. При нажатии они упруго лопались и прыскали вязким горько- ватым соком. Арик невольно сглотнул слюну и присел рядом с мамой. Сухая котлета, с  которой сыпались обжаренные хлебные крошки, в горло уже не лезла. – Чарку за знакомство? – хлебосольно предложил майор и  вытащил из сумки бутылку коньяка. – Дорога дальняя, а ночка лунная... И тут Арик обратил внимание на папу, который не- подвижно сидел у  окна и  старался не глядеть на стол. Видно, ему тоже хочется икры, решил он, но не просить же первому! 11

– Мама, я  потом! – Арик положил котлету на стол и выскочил в коридор. Пускай майор с женою завтракают одни. Глядеть, как они уплетают икру, было выше его сил. Навстречу попалась вчерашняя девчонка с распущен- ными волосами, но уже без куклы. Девчонка опять выта- ращилась на него и даже сунула в рот палец. –  Ты кто? – поинтересовался он. – Валечка. –  А едешь куда? – Туда, – девчонка неопределённо махнула рукой и поглядела куда-то в конец коридора. «Совсем маленькая», – решил Арик и сказал: – А мы на Украину. Там у нас дом. И бабушка с дедушкой. –  Тебе сколько лет? – спросила девчонка. Арик немного подумал и на всякий случай прибавил для солидности: –  Шесть. А тебе? –  Не знаю, – девчонка пожала плечами, но всё же вы- тянула четыре пальца, потом прибавила ещё один. – Вот сколько... И тут Арик вспомнил про конфету, всё ещё лежащую в кармашке, и миролюбиво предложил, разворачивая фан- тик и серебристую фольгу: –  Хочешь укусить? –  Не-а, – ответила девчонка. – Мама не разрешает брать конфеты у чужих. –  Вот глупая, – обиделся Арик, – какие же мы чужие! Мы уже знакомые! – Тогда ладно, – девчонка зажмурилась и  укусила конфету. В руках у него остался только кончик облитой шокола- дом вафли. Впору обидеться, а то и наказать нахалку, но 12

он не успел: дверь их купе отъехала в сторону, и папа, не глядя на сына, быстро зашагал в  тамбур. Лицо его было непривычно бледным, и  в руках он сжимал полупустую пачку «Беломора». – Подожди, я  сейчас, – Арик моментально забыл обиду и помчался за папой. В тамбуре было темно и  сыро. На заплёванном полу полно мусора, а из неплотно прикрытой двери между ва- гонами тянуло пронизывающим ветром, и он зябко повёл плечами. За дверью под рифлёным выпуклым переходом проглядывались ржавые лепёшки вагонных буферов. Че- рез равные промежутки времени они с лязгом бились друг о  друга, и  этот грохот перекрывал все остальные звуки в тамбуре. Мятая «беломорина» в папиных пальцах дымила и по- трескивала весёлыми искорками, а папа этого словно не за- мечал, прижавшись лбом к запотевшему стеклу. Мальчик осторожно потрогал его за рукав, и папина ладонь легла на затылок. – Ничего, папа, – попробовал утешить его Арик, – вот приедем домой, и тоже купим себе икры, правда? Бу- дем есть, сколько захотим. – Конечно, сынок, – еле слышно пробормотал папа, но в тамбурном грохоте его почти не было слышно, – обя- зательно купим... Некоторое время они стояли молча, и Арику было со- всем не холодно, потому что папа заслонял его от ветра, потом дверь в  тамбур распахнулась, и  появился военный из их купе с папиросой в зубах. На плечах у него был офи- церский китель, и на кителе по-прежнему смешно топор- щились крылышки погон. Из-под расстёгнутой нижней рубахи выглядывала крепкая волосатая грудь. 13

– Танюха отправила курить в  тамбур, – жизнера- достно доложил майор, стараясь перекричать лязг буфе- ров. – Ох, эти бабы, всё им не так, всё им что-то мешает! Особенно мы, мужики... Арик плотнее прижался к папе и принялся исподлобья разглядывать майора. А тот вкусно затягивался папиро- сой, струйкой выпуская сизый дымок и смешно оттопыри- вая нижнюю губу. С его приходом по тамбуру распростра- нился сладковатый запах выпитого за завтраком коньяка. – Слушай, браток, – майор неожиданно перешёл на «ты», обращаясь к папе, – что-то лицо твоё мне знакомо. Мы, случаем, не встречались где-нибудь? –  Встречались, – неохотно ответил папа, по-прежнему глядя в  окно. Его пальцы стиснули беломорину, и  табак вместе с дымящимися искорками и угольками посыпался на пол под ноги Арику. –  Вот и я про то! Глаз у меня намётанный! – обрадо- вался майор. – Только вот не припомню, на гражданке или… как? –  Не на гражданке, – ответил папа и полез за новой папиросой, но папирос больше не было. –  На, закуривай! – Майор протянул раскрытую пачку «Герцеговины Флор», но папа отрицательно покачал голо- вой. – Так где же? –  Не на гражданке, – повторил папа. – В лагере, гражданин начальник. В вашем лагере... –  Вот оно что… – Лицо майора вытянулось. Заломив руки за спину и нахохлившись, словно ворона на ветру, он разок-другой прошёлся по тамбуру и каким-то другим, де- ревянным голосом спросил: – Запамятовал я… Ты – по амнистии освободился или от доски до доски? 14

–  Полностью, всю десятку. –  Пятьдесят восьмая? –  Нет, приговор особого совещания. С сорок второго года, с фронта ещё… – Ясно, – Лицо майора помрачнело ещё боль- ше. – Ну, и  как собираешься жить дальше? Небось, думаешь, что за десять лет до конца искупил свою вину перед Родиной? Папа ничего не ответил и погладил сына по голове: –  Иди, сынок, в  купе, здесь холодно, простудишься. И мама ждёт... Арику очень не хотелось уходить из тамбура. Он чув- ствовал, что у папы с майором очень неприятный разго- вор, и хоть не совсем понятно, о чём они толкуют, остав- лять папу наедине с этим человеком не хотелось. А вдруг понадобится помощь? Но папа, не обращая внимания на кислую мину, выпроводил мальчика из тамбура и плотно прикрыл дверь. Он остановился в  коридоре у  окна и  принялся раз- думывать о  папе. Сразу же вспомнилось, как ребята из бараков, в  которых они жили на Урале, часто дразнили его: «Сын зе-ка, сын зе-ка, батька хмырь, а мать доска». В «зе-ка» и «хмыре» ничего обидного он не видел, пото- му что так друг друга обзывали многие, а вот за «доску» дрался смертным боем. И хоть в драках чаще доставалось ему, с поля боя он всегда уходил как победитель. Арик уже знал, что так называют заключённых, а за- ключённые всегда в  чём-то виноваты. Папа тоже был зеком... Однажды Арик не утерпел и  попробовал рас- спросить, но папа ничего не ответил и только грустно про- сидел весь вечер у окна, как и сегодня, непрерывно дымя папиросой, а мама, наоборот, страшно рассердилась и не 15

разговаривала с Ариком весь вечер, но перед сном шепну- ла на ушко: –  Запомни, сынок, папа ни в  чём не виноват. Сты- диться за него нечего... После её слов он долго не мог заснуть в ту ночь. Как же папа, такой спокойный и справедливый, никогда ни на кого не повысивший голоса, умудрился попасть в лагерь, словно обыкновенный вор или бандит? Разве такое бывает? Его ещё долго не оставляла мысль осторожно расспро- сить родителей, но он больше не решался. Может, когда- нибудь они сами расскажут обо всём? Пусть не сейчас, а позже, когда он станет старше… Кто-то тронул его за плечо. Арик вздрогнул и  обер- нулся. Рядом стояла всё та же девчонка, только волосы её были теперь заплетены в две тоненькие косички. Она снова была с куклой и грызла большое красное яблоко. –  Ты чего? – удивлённо спросила девочка. –  Ничего! – ответил он и вспомнил вчерашнюю кон- фету. – Дай укусить яблочко! –  Не-а, мама ругаться будет. Такого вероломства Арик не ожидал. Мало ему загадок с папой, так ещё эта, с косичками... Он опрометью бросился в купе и забрался с ногами на постель. Ему хотелось зарыться лицом в теплые мамины колени и рыдать от несправедливостей, обрушивающихся на него одна за другой. Но мама была занята штопкой, лишь сунула ему в  руку недоеденную котлету с  хлебом и чуть погодя пошла к проводнику за чаем. Сухая котлета не лезла в горло, но Арик с остервене- нием жевал её, словно хотел отомстить ей и за папу, вы- нужденного отвечать на вопросы самоуверенного майора, и за конфету, которую так неосмотрительно дал укусить 16

девчонке, и  вообще за всё, что пока никак не находило своего объяснения, и оттого было вдвойне несправедли- вым... Он даже не сразу заметил, как в купе вернулся пахну- щий табаком и коньяком майор, который, почесав мохна- тую грудь, лениво сказал жене, словно никого, кроме них, тут не было: –  Представляешь, этот наш сосед – бывший зэк! От- мотал червонец без амнистии, а последние два года – даже в  нашем лагере. То-то, думаю, лицо его мне знакомо. Только разве их всех упомнишь? Сколько ж этих сволочей прошло через наши руки... –  Фу, как грубо! – поморщилась жена и без интереса спросила: – И давно он освободился? – Говорит, шесть лет назад, когда я  только-только майора получил. Даже это запомнил! Эх, времечко было золотое… А домой едет лишь сейчас – раньше ему, сама знаешь, не положено было. Супругу себе из эвакуирован- ных подыскал, и ребёнка сварганил – мастак... –  И что их только с  поселений выпускают? – зевну- ла майорша. – Жили бы подальше от порядочных людей, пасли бы полярных медведей – меньше с  ними мороки было бы. А то вон каким зверем смотрит! Я это сразу за- метила. Того и гляди ножом пырнёт – ты уж поосторож- ней с ним... – Вот ещё! Испугался я  какого-то бывшего зека! – хмыкнул майор и  ущипнул жену за подбородок. – Он меня пусть боится – ему не привыкать. Да и  не опасны эти ребята, особенно те, которые полный срок на нарах откуковали. Лагеря бесследно не проходят... Арик внимательно прислушивался к их разговору и по- прежнему ничего не понимал. 17

–  Смотри, как его пацанёнок глазами зыркает, – за- метила жена. – Небось, всё доложит своему драгоценно- му родителю... – Ну, и что? – махнул рукой майор и сладко потянул- ся. – Его папаша теперь по гроб жизни от страха не опра- вится. Уж, это я гарантирую! Не первый он такой… Наконец, вернулась мама и  принялась поить Арика чаем. Отпив полстакана, мальчик выскочил из купе ис- кать папу. Он вовсе не собирался пересказывать услы- шанное, просто больше не мог находиться вместе с людь- ми, которые за спиной говорили одно, а  в присутствии мамы сразу замолчали. Они и  походили-то больше не на взрослых, а  на мальчишек из бараков, дразнивших его сыном зека. Хотя сами-то эти мальчишки – кем они были? Папа по-прежнему стоял в тамбуре и смотрел в окно. –  Скоро приедем, папа? – спросил Арик. –  Сегодня ночью. –  А спать будем ложиться? –  Конечно, – улыбнулся папа. – Да ты не волнуйся, не проспим. Впервые за сегодняшний день Арик обрадовался: он приляжет только для вида и закроет глаза, чтобы мама не ругалась, зато ночью, когда нужно будет выходить, никто уже не заставит его лежать в постели. Мальчик хитро при- щурился и заглянул в папины глаза: –  Тогда пойдём и ляжем прямо сейчас. Ночь быстрей наступит! –  Иди, сынок, – ответил папа, – я ещё немного поку- рю и приду. Договорились? –  Только скорее возвращайся, – сказал Арик и  пом- чался в купе. 18

Не глядя на майора с женой, он быстро разделся и за- лез под одеяло. Глаза долго не хотели закрываться, но по- том всё же закрылись, и он незаметно уснул. Ему снилось, что он с  родителями едет в  каком-то другом поезде, на столе перед ними большая банка, до- верху наполненная икрой, и её ни у кого не нужно про- сить, зато есть можно сколько захочется. В купе к  ним заходят разные люди – и сердитый проводник, и  тол- стяк в  сиреневой майке, и  девчонка, пожалевшая ябло- ко, и даже противный майор с женой, – и всем им Арик великодушно разрешает угоститься из банки. Он и себя не забывает – достаёт чайной ложкой по одной икрин- ке, самой крупной и светящейся, долго рассматривает её на свет, потом отправляет в рот и перекатывает языком мягкий упругий шарик до тех пор, пока тот не лопается. Жаль, вкуса икры так во сне и не разобрать… Впрочем, это не беда, главное, что все вокруг довольны, благодарят его и пожимают руку, как взрослому. И никто больше не дразнит сыном зека… Мама растолкала Арика уже в сумерках. Первым де- лом он выглянул в окно: скоро ли долгожданная остановка? Но за окном пока не было ничего, кроме редких далёких огоньков, мелькавших за чёрными размазанными силуэ- тами деревьев. Наскоро прожевав нескончаемую котлету и запив её холодным чаем, он выскочил в коридор. Хоте- лось кому-нибудь рассказать о  своём сне, но в  коридоре никого не было, кроме толстяка, угостившего вчера кон- фетой. Он одиноко стоял у  окна и  барабанил короткими волосатыми пальцами по поручню. –  Что, жидёнок, снова за конфетой пришёл? – ожи- вился толстяк. – Хватит… На вашего брата не напасёшь- ся! Вам дай палец, руку откусите! – Он прыснул со смеха, 19

и вместе с его рыхлым брюхом затряслись широкие пару- синовые штанины. Мальчик поскорее проскочил в  тамбур, где папа по- прежнему курил свой «Беломор». Новая пачка, за которой он сходил в купе, когда сын спал, была уже на исходе. –  Ты так всё время и стоял здесь? – удивился Арик. –  Нет, что ты! – покраснел папа, но было ясно, что это неправда. Видно, не хотел сидеть в купе, где сейчас на своих полках сладко похрапывали майор с женой. – Пора, сынок, собираться, через час приезжаем, а  поезд стоит всего десять минут. И тут Арик обратил внимание на то, что папины гла- за заплаканы. Таким жалким и  беспомощным он не ви- дел папу ни разу. Неужели всё это – противный майор?! Он нахмурился и  сжал кулачки, словно вновь собирался драться с обидчиками из бараков, но папа ласково потре- пал его по плечу и пробормотал: –  Пойдём, поможем матери собираться. Без нас, му- жиков, она обязательно что-нибудь забудет, верно? ...Через полчаса они потихоньку, чтобы не потревожить спящих, вынесли свои вещи в тамбур и стали дожидаться проводника, который должен открыть дверь на станции. Перед выходом из купе мама заставила всех присесть на дорогу, и Арик последний раз глянул на почти пустую бан- ку с икрой. Удивительное дело, но никакой икры ему боль- ше не хотелось! В тамбуре было темней, чем в  коридоре, и  различать в сгустившемся за окном сумраке редкие деревушки и не- понятные огоньки было гораздо удобней. Мальчик по- плотнее запахнул курточку и  посторонился, пропуская сердитого проводника, с которым за всю дорогу так и не перемолвился ни единым словом. Некоторое время он сле- 20

дил, как тот неспешно ковыряет ключом в замочной сква- жине, на ходу распахивает тяжёлую вагонную дверь и, све- сившись в гудящую темноту, протирает поручни тряпкой. В лицо ударил тёплый влажный воздух с терпким запа- хом молодой весенней зелени. Хотелось следом за прово- дником высунуться из вагона и посмотреть на мигающий впереди красный фонарь светофора, но папа крепко дер- жал его за плечо. На миг сладко защемило сердце от предчувствия неиз- вестности, которая ожидает впереди. Как только поезд оста- новится, и он выйдет из вагона – а это будет с минуты на минуту, – неизвестность обрушится на него всей своей тя- жестью, и нужно будет поначалу к ней приспосабливаться, осваиваться, заводить друзей и, конечно же, отстаивать своё мальчишечье право на существование в новом, ещё не обжи- том мире. Это подразумевалось, но было совсем не страшно. Если потребуется, он и зубки кому надо покажет. Ничего, что мал ростом – недаром его дразнили сыном зека… Арик глубоко вздохнул и  в темноте нащупал горячую папину ладонь. –  Ну вот, сын, и приехали, – сказал папа, и голос его дрогнул. – Здесь мы теперь будем жить. Дай бог, чтобы повезло… По пустому ночному перрону к их вагону неловко бе- жали старичок и старушка. – Это же наши дедушка и  бабушка, – прошептала мама, почему-то вытирая слёзы. – Иди, Арик, первым. Мы за тобой…

НОВАЯ ЭКСПОЗИЦИЯ Май в  этом году колюч и  капризен: поутру на траве не роса, а чуть ли не шуршащая под ногами снеж- ная поземка, и холод такой, что пар изо рта валит. Часам к десяти солнце всё же раскочегаривается и припекает так, что нос, самая незащищенная часть лица, уже об­горевший и облупившийся, снова начинает потихоньку полыхать. – Поскорей бы лето наступало и  каникулы, – лениво расс­уждал Арик, сидя за партой в своём седьмом «Д» рядом с закадычным другом Юркой Скворцовым. – Ух, погуляю! Торопить конец учебного года не стоило, и так осталась неделя занят­ий, а  впереди три долгих летних месяца, на которые строишь кучу планов, а потом не знаешь, чем эти месяцы заполнить. Правда, и  пролет­ают они незаметно, оглянуться не успеваешь. После же остается легкая горечь какой-то непонятной потери, но это будет потом, ближе к осени, а сей­час самое приятное – ожидание каникул. –  Скворец, – шепнул Арик, – ты куда летом со старика­ми намыливаешься? Юрка неопределенно махнул рукой: –  Тут намылишься, как же! У матери отпуск в февра- ле, а батю, как всегда, на уборку в Казахстан до осени за- гонят. Буду с пацанами на речку ходить... 22

– А мои в Крым собираются, – Арик усмехнул- ся. – Говорят, надо ребенку море показать. – Ого, ребёночек! – хрюкнул Юрка на весь класс и воровато огля­нулся на учителя истории Моисея Захаро- вича. –  Тише, ребята, – устало постучал тот карандашом по столу и, как бы оправдываясь, прибавил: – Понимаю, ше- стой урок, тяжеловато, но вы потерпите до звонка... Нового материала по предметам уже не проходили, только повторял­ и и подчищали хвосты, а кое-кто из учи- телей, к восторгу ребят, откро­венно тянул резину. Но на уроках Моисея Захаровича всегда было интересно, даже когда разговор заходил, казалось бы, о вещах обыкновен- ных. Вот и сег­одня он неожиданно заговорил о… школь- ном краеведческом музее. Музей помещался на втором этаже, рядом с  пионер- ской комнатой, и в него никто никогда не ходил, разве что по обязанности. Да и что там смотреть: фотографии знат- ных земляков, осколки мин и ржавые гильзы, подобран- ные следопытами на местах былых боёв, бивень мамонта, похожий на трухлявое бревно, горсть старых монет цар- ской чеканки да разбитая партизанская рация, переданная на вечное хранение из областного краеведческого… Моисей Захарович с жаром говорил: –  Хочется сделать музей занимательным и не безли- ким, чтобы в  не­го было действительно интересно прихо- дить. Но как? Давайте подумаем вместе. История наше- го края – вовсе не сухое изложение событий, это история жизни людей, наших с  вами земляков. Не обязательно выдающихся личностей – их не так много, а самых обык- новенных людей. Даже, представьте, нас с  вами! – Он улыбнулся и  неожиданно поглядел на Юрку: – Вот ты, 23

Скворцов, как считаешь, интересно было бы иметь в му- зее уголок, посвященный, например, вашей семье? Ребята в классе захихикали, а Юрка удивленно поднял брови: –  Что в нашей семье интересного? Мы – как все. Дед с бабкой, сколько помню, на заводе работали, мать – тоже, а батя – шофёр. И подвигов никто из нас не совершал. – Ну, здесь-то ты не совсем прав, – почти обрадо- вался Моисей Зах­арович. – Неинтересных людей нет. В каждом есть какая-то изюминка, что-то любопытное и  оригинальное, и  это нужно подметить, выделить, что- бы было интересно и поучительно для остальных. А под- виг – это иск­лючение из правил, экстремальный, так сказать, случай, вовсе не хар­актерный для человеческой сущности. История вершится не подвигами отдельных индивидуумов, а ежедневным, кропотливым трудом сотен тысяч и даже миллионов. Понимаешь? – Угу! – кивнул Юрка, хотя ровным счетом ничего не понял, особ­ енно про человеческую сущность. Ему хо- телось, чтобы Моисей Захарович поскорее от него отвя- зался, поэтому был готов согласиться со всем, что скажут. – Многие вещи из повседневной жизни, которые ка- жутся нам пустя­ками, могут пред­ставлять огромный инте- рес в  будущем, – продолжал учитель, сразу забывая про Скворцова. – Вы даже не представляете, какой это клад для потомков. Черепки от сосудов, которые находят ар­ хеологи на раскопках древних городов, были выброшены нашими предками за ненадобностью, ведь так? А мы по этим черепкам вос­создаём картину тогдашнего быта, тог- дашней культуры… Ты что-то хочешь сказать, Левшакова? Отличница Светка Левшакова вскочила со своего ме- ста и затаратор­ ила: 24

–  Моисей Захарович, ну, я понимаю, потомкам будет интересно по­смотреть на какие-то предметы искусства или на личные вещи героев, к примеру, папы нашего Комоди- на. А мои или чьи-то ещё вещи? На них можно и  дома смотреть, в музее-то их зачем?! Мишка Комодин, сын лётчика, дважды героя и мест- ной знаменитости, великодушно улыбнулся Светке со сво- ей галёрки, но промолчал, изображая скромность, а Мои- сей Захарович даже замахал руками от возмущения: – Естественно, музей – не склад ненужных вещей. Всё подряд глупо хранить под стеклом. Но многие пред- меты имеют свою, порой неоднозначную цену. Если, ска- жем, у нас хранится авторучка дважды героя Комодина, которой он писал книгу воспоминаний, то она интересна не только тем, что ею пользовался легендарный летчик. Помимо всего, это ещё и характерный памятник быта, той среды, в которой мы живём, эта старенькая перьевая руч- ка. Может, в будущем люди придумают совершенно иной при­бор для письма, а таких ручек больше не будет... –  А что вы против имеете? – обиженно буркнул Ко- модин-младший. – Не нравится – могу забрать. Храните на здоровье этот свой будущий прибор! Это прозвучало грубо, с вызовом, и класс притих, но Мишке всё сходило с рук, тем более, школа носила имя его отца, и тот немало помог ей, используя свои героические связи. –  Это я для примера сказал, – смущенно пробормотал Моисей Захарович, не решаясь связываться с сыном ге- роя, и тут же поспешно ушёл от опас­ной темы. – В общем, ребята, я хочу предложить вам следующее. Мы всё можем сделать сами, своими руками. Подумайте и  поговорите с  ро­дителями, может быть, у  вас дома найдутся какие- 25

нибудь предметы, представляющие, по вашему мнению, интерес с краеведческой точки зре­ния. Хорошо было бы обновить экспозицию музея, а после окончания школ­ ы это останется доброй памятью о вас. В других классах ребята заинтересовались этой идеей… И ещё: если захотите что- то принести, то только с разрешения родителей. Понятно? Все согласно закивали головами, и даже оттаявший Ко- модин великодушно махнул рукой. –  Куда приносить? – пискнула Светка. – Можно в  кабинет истории, можно в  учительскую или сразу в муз­ ей – куда захотите. Тут прозвенел звонок, и седьмой «Д» шумно выкатился на улицу. – Я уже придумал, что принесу, – сообщил Юрка Арику. – У деда в шкатулке лежит орден Трудового Крас- ного знамени. Он его всё равно не носит, чего вещи пы- литься? А в музее его положат на видное место. –  А дед отдаст? –  Фигушки! Знаешь, как он разоряется, когда я что- нибудь беру без спроса? –  За орден он тебе голову оторвёт. Юрка слегка замялся: –  Не оторвёт! Я же не для себя, а для музея. И Мои- сея Захаровича попрошу с ним поговорить. Зато экспонат будет... ну, самый-самый! Комод с батиными авторучками от зависти сдохнет! Вскоре Юрка свернул к себе во двор, и дальше Арик пошел один. Поначалу он ни о чём не думал, лишь смотрел по сторонам, а потом вспомнил про музей. Чего же тако- го принести, чего ни у  кого нет? Надо дома покопаться, хотя едва ли удастся найти что-то стоящ­ ее – все вещи он знает наперечёт. Вот если только письма – пожелтевш­ ие 26

от времени фронтовые треугольники, которые мама хранит в связке, завернутой в чистую тряпицу. До последнего времени Арик о них даже не подозре- вал, но, копаясь как-то в чемодане со старыми рубахами и брюками, которые род­ ителя упрямо хранили на черный день и не выбрасывали, случ­ айно наткнулся на загадочный сверток. То, что у родителей есть от него какие-то секре- ты, Арика страшно удивило, и он тут же стал выпы­тывать, однако реакция мамы оказалась странной и неожиданной. Она моментально разозлилась, ни за что ни про что об- ругала его, а  письма отобрала и  перепрятала. Да только можно ли что-то спрятать в их неболь­шой однокомнатной квартирке? Очень скоро Арик отыскал загадочные пись- ма снова, но никому из взрослых об этом не сказал. Конечно, любопытно было узнать, о  чём эти письма, но часть из них была писана какими-то странными буков- ками, которых он никогда прежде не видел. Теперь ему вдвойне было интересно разузнать историю появления этих треугольников. Но мама хранила молчание, а  папа после долгих уговоров скупо и  отрывочно поведал ему тайком от мамы о погибшем солдате, писавшем маме эти письма. Лишь спустя много лет, когда Арик окончил шко- лу и стал взрослым, он узнал обо всём. Но это про­изошло намного позже, а сейчас история писем была окутана для него тайной. А история такова. Жили-были на белом свете два чело- века, одного звали Юдой, другого Мариком. Они поначалу и знать друг друга не зна­ли, потому что один жил в столи- це, а  другой – в маленьком еврейском местечке на Укра- ине. Перед самой войной Марик женился на своей одно­ сельчанке – очаровательной девушке Мириам, и краше их 27

пары не было, наверное, во всей округе. Юда перед войной окончил инстит­ ут и тоже женился на дочке какого-то круп- ного начальника. Правда, его свадьба проходила без еврей- ской хупы и битья традиционного свадебного бо­кала в па- мять о разрушенном иерусалимском храме, но молодожены всё равно были счастливы не меньше Марика и Мириам. Свела этих двух непохожих людей, Марика и Юду, война. Война вообще сталкивает самых разных людей: городских и сельских, образованных и не очень… Позна- комились они и подружились в сырых окопах под Велики- ми Луками, в страшном смерт­ельном котле, где в первые месяцы после начала войны полегло немало наших солдат, а еще больше пропало без вести. Понимали друзья, что нелегко выжить в  таком пекле. О том, чтобы воевать и бить врага, как велит устав, и го- ворить не приходил­ось, потому что боеприпасов почти не осталось, а подвоза нет – обозы и полевые кухни неизвест- но где, но самое страшное – нет связи ни с большой землей, ни с соседями. Выкручивайся как знаешь. Командиры, и те, как слепые котята, давно никем не командуют – самим бы уцелеть в  страшной мясорубке. В плен сдаваться – вовсе никудышное дело, плен для еврея – верная смерть. Оста- ётся только на свой страх и риск пробираться через линию фронта к  действующим частям Красной Армии. Опасная это затея, зато хоть какие-то шансы спастись… Обменялись друзья на всякий случай адресами своих родных и  пок­ лялись, что если кто-то из них, не дай бог, погибнет, то оставшийся в  живых непременно разыщет после войны родственников погибшего, честно расскажет, как всё было, и позаботится о них по мере возможнос­ти. Сказано – сделано. Отправились друзья по топям и бо- лотам к лин­ ии фронта. Нелегкий это путь для безоружных, 28

голодных и измученных людей. Боеприпасов – ни патро- на, потому и винтовки ни к чему, а хлеб­ные крошки уже и забыли, когда подчистили по карманам. Несколько раз на немцев нарывались, но удавалось им уходить каким-то чудом, лишь однажды не повезло: шальная пуля на излёте настигла Марика, и умер он через некоторое время на ру- ках у Юды. Успел только перед смертью напомнить, чтобы позаботился товарищ о его молодой жене Мириам. Одна она теперь остаётся на всем белом све­те, а дети – они еще не успели родиться… Юде повезло немногим больше. Спустя несколько дней взяли его немцы сонного, но расстреливать на месте не стали, а погнали вместе с другими выходящими из окру- жения на один из пунктов сбора военно­пленных. Лишь Б-г ведает, как не разобрались сразу, что Юда – еврей, видно, не до того было. Однако эта отсрочка – слабое утешен­ ие, ведь рано или поздно разберутся, кто он такой, и тогда… На этот счет Юда иллюзий не строил, потому и решил бежать при первой возможности. Хорошо, что у немцев запарка вышла с таким громадным количеством выходящих из окружения красноармейцев, и спустя два дня ему действительно удалось бежать. Несколько дней скрывался на болотах, а потом его опять взяли. Некото- рый опыт побега у  него уже был, поэтому он и  на этот раз надолго в плену не задержался. Теперь он был осто- рожней – днем отсыпался в  укромных лесных уголках, а  ночью пробирался, ориент­ируясь по удаляющейся на восток артиллерийской канонаде. И дней чер­ ез двадцать дошёл-таки до своих. Без особой радости встретили его на передовой. А ещё насторожен­ней в  штабе, когда выяснилось, что он еврей и к тому же младший лейтенант, хоть и рассказал он без 29

утайки, как его дважды ловили немцы, и как он дважды от них уходил. Думал Юда, что останется воевать, и дальше бить ненавистного фашиста, но его отправили в тыл, а там особое совещание без долгих раз­бирательств вкатило ему, как изменнику родины, десять лет лагерей. Как бы плохо ни складывалось, но жизнь продолжа- лась, и новоисп­ еченный заключенный стал строить желез- ную дорогу Воркута – Хальмер-Ю по вечной заполяр- ной мерзлоте, а потом попал в учетчики на воркутинские угольн­ые шахты. От звонка до звонка отбыл свой срок Юда, потерял за это время жену, которая поспешно по- дала на развод, едва узнала, что её муж изменник родины. Видно, не настоящей женой она была ему, раз так легко решила расстаться. Да он и не тужил о ней. Сперва злился, а потом решил: чему быть, того не миновать. Лишь об одном он не забывал все эти лагерные годы – об обещании, данном фронтовому другу. Потому после освобождения поехал не к  выжившим после бело- русских гетто и  лагерей родственникам, а  стал разыски- вать молодую вдову Мириам. И самое удивительное, на- шел. Шутка ли сказать – война семь лет как закончи­лась, громадные массы людей не раз перемещались на тысячи километ­ров, и очень нелегко разыскать человека, жившего ранее на оккупиров­анной территории и  которого ни разу в жизни видеть до того не довелось. А ведь нашел же, не пожалел ни времени, ни сил. Все эти годы Мириам не теряла надежды, ждала мужа с фронта. Есл­ и бы похоронку получила, может, и сложи- лось бы всё иначе – семью завела бы новую, детишек на- рожала бы, как-нибудь устроилась бы в жизни. Так ведь нет, ждала и  не переставала верить, что возвращ­ аются иногда пропавшие без вести, даже через столько лет, хотя 30

подсказывало ей сердце: если бы Марик был жив, обяза- тельно дал бы о себе знать, послал бы весточку. Так и встретились два человека, два обожжённых вой- ной существ­ а, неустроенных и обездоленных, все эти годы надеявшихся на не­известно какое чудо. Встретились – и больше не смогли расстаться. А что ещё оставалось двум неприкаянным душам? Была ли между ними любовь? О том лишь им из- вестно. Вероятней всего, это чувство родилось позже, годами кристаллизуясь из великой жалости друг к другу, одинаковости судеб и невозможности существовать далее в  одиночку. Со временем они обжились, стали ра­ботать, получили квартиру. Но самой главной их драгоценностью были письма Марика – полтора десятка треугольников, которые тот успел нап­ исать жене с фронта. Память о нём свела их в нелёгкое послевоенное время, и они были ему безмерно благодарны за свою встречу. Через год у них родился сынишка, и они хотели, было, назвать его в честь погибшего солдата, но уж больно тяже- ло было бы каждый день произносить это имя. Мальчика они назвали Ариком в память о ком-то из своих родных. А потом всё равно поняли, что, сами того не желая, дали сыну имя погибшего солдата, только без первой буквы… Вернувшись домой, Арик тайком от родителей достал письма и перепрятал к себе в школьный портфель. Он уже решил, что возьмёт для музея пару фронтовых треуголь- ников. Мама пропажи не заметит, всё равно этих писем она уже давно не перечитывает и вряд ли помнит, сколько их всего. Хорошо бы отыскать в этих письмах какие-нибудь кра- сивые слова о том, как непобедимая Красная Армия бьёт 31

фрицев, как краснозвездные ястребки бомбят вражеские эшелоны, как наши танк­и давят своими тяжелыми гусе- ницами отступающего противника, который трусливо тя- нет руки вверх и сдается в плен нашим бойцам. Но ничего такого в  письмах не было. Об этом папа, переводивший письма, ему и  сказал. Неизвестный Арику пехотинец по имени Марк писал маме о том, как тоскует по дому, как неуютно и тяжело ему в сырых окопах, но он надеется, что война скоро окончится долгождан­ной Победой, и все сол- даты живыми и здоровыми вернутся домой к своим род- ным и  близким. Всё это Арику было не интересно и  уж никак не годилось для школьного музея. Повертев в  руках письма, написанные на незнакомом языке, Арик отложил их в сторону. «Это, наверное, еврейский алфавит, – догадался он, – а письма написаны на идиш». Мака как-то рассказывала, что в  детстве училась в еврейской шко­ле, и в их семье не только разговарива- ли, но и  читали газеты и  книг­и на этом языке. Однако прошло столько лет, смущенно добавляла она, и многое забылось, речь она ещё понимает, а вот сказать или про- честь что-нибудь самой уже трудновато. Арик и вовсе не знал на идиш ни слова, да его никто и не учил. Вряд ли этот язык когда-то приг­одится, считали взрослые, а вот немецкий, который изучают в школе, другое дело. С ним можно врага бить. – Возьму-ка я  пару писем на идиш, – решил Арик, – прочесть их всё равно никто не сумеет, а я скажу, что они про войну, и написал их погибший герой. Ведь это действительно так… Не дожидаясь, пока пропажу обнаружат, он помчал- ся в школу к Моисею Захаровичу. Письма, бережно за- 32

вернутые в  газету, он по­ложил для пущей сохранности в учебник. –  Моисей Захарович ушел, – сказали ему в учитель- ской. – Есл­ и ты принес что-нибудь для музея, то положи ему в стол. Сюда все склад­ ывают. Да не бойся, всё будет в целости и сохранности. У школьного крыльца Арик встретил Комодина, ко- торый волок больш­ ую картонную коробку, и  на коробке почерком его отца было выведено: «В дар шкальному кра- еведческому музею от дважды героя Советского Сою­ за Павла Комодина». –  Комод, чего тащишь? – не выдержал Арик. – Ну-ка, похвались. Комодин-младший осторожно поставил коробку на землю, демонстрат­ивно вытащил пачку «Казбека» и  за- курил, не опасаясь, что его увидят из школьных окон. Любому другому за это влетело бы по первое число, но с Комодиным никто из учителей старался не связываться. – Модель истребителя, на котором батя бил фаши- стов, – гордо со­общил он. Комодин знал, что этому экс- понату будет уготовано в музее центральное место, но ему было всё же любопытно, что принесут остальные. – А ты что тащишь? – Фронтовые письма погибшего героя, – ответил Арик. – Между про­чим, Скворец притащил дедов орден. Сам видел в столе у Моисея За­харовича. – Труба Скворцу, – со знанием дела заявил Комо- дин, – за такие фишки дед ему уши открутит! Арик пожал плечами и ничего не ответил. – Ну, я  пошёл. – Не выпуская папиросу из зубов, Комодин поднял коробку и направился к школьным две- рям. – Будь здоров, фронтовой почтальон! 33

Новую экспозицию школьного музея, собранную сила- ми учащихся, бы­ло решено открыть через неделю, к концу учебного года и к началу кани­кул. Все эти дни Моисей За- харович ходил счастливый и  праздничный, но никого из ребят в музей не пускал, обещая показать всё сразу, ко­гда стенды и витрины для новых экспонатов будут готовы. Неделю школа гудела растревоженным ульем. У всех было празд­ничное настроение, правда, его немного под- портил дед Юрки Скворцова, который приходил сканда- лить из-за ордена, и орден ему сразу же вернули. Других инцидентов не было. По случаю открытия музея провели торжественную пионерскую линей­ку, на которую пригласили Комодина- старшего. Не взирая на жару, герой нарядился в парадный полковничий китель со всеми наградами, страшно потел и постоянно вытирал багровую лысеющую голову мятым носовым платком. Несколько раз Комодин отворачивался и  выжимал пот из платк­а, но платок был всё равно мо- крый, липко шмякал по лысине, и это вызывало всеобщее оживление, особенно среди смешливых октябрят. После нудных речей директора, Комодина и  старшей пионервожатой завели гимн с потрескивающей пластинки из радиоузла. С последним аккордом Моисей Захарович торжественно распахнул двери музея, а сам был вынужден отскочить в  сторону, потому что хлынула ребячья толпа, и классные руководители, как ни старались, сдержать на- пор не могли. Всем хотелось поскорее увидеть свой экспо- нат и то место, которое ему отвели на стендах. Арик оказался зажатым между Юркой Скворцовым и Светкой Левшаковой. Чуть в  стороне от них пыхтел Комодин-младший, который не особ­ о торопился, потому что и  так знал, что с  его моделью будет всё в  порядке. 34

Юркиного экспоната не было, но он давился со всеми за компанию. –  Вижу! – радостно захлопала в ладони Светка и ука- зала на стенд «Быт местных крестьян XIX века». В цен- тре стенда были аккуратно за­креплены планочками ста- ринные бабушкины пяльцы с  куском вышитого пол­отна. Сама Светка вышивать не умела и не испытывала к этому никакого интере­са. Так что с пяльцами, в общем-то нуж- ной и полезной в хозяйстве вещью, она рассталась безбо- лезненно. Арик внимательно просмотрел стенды и витрины в обе- их музей­ных комнатах, но своих фронтовых треугольников так и не обнаружил. Когда толпа поредела, обошёл музей ещё раз, но результат был тот же. – Моисей Захарович, а  мои письма? – почему-то краснея, спросил он у учителя, прохаживающегося вместе с директором и Комодиным-старшим. Моисей Захарович остановился, зачем-то снял очки и с преувели­ченным старанием принялся протирать их полой пиджака, потом близору­ко прищурился и тронул Арика за плечо: –  Я тебе объясню. Только попозже, не сейчас. Пускай все раз­ ойдутся, а ты задержись ненадолго, договорились? Я обязательно всё объясню... Арику показалось, что он что-то скрывает, и это его не на шутку озадачило. Что ещё за секреты? Часа полтора он болтался на улице у школы, несколь- ко раз поднимался в  музей, но там всё время толпились ребята, и Моисей Захарович был занят. Потом Арик сбегал домой пообедать, а когда верн­ улся в школу, двери музея были уже на замке. Что-то холодное и неп­ риятное шевельнулось в его груди. Постояв минуту, он отправился 35

в  учительскую. Но и  там Моисея Захаровича не оказа- лось. Не было его и в кабинете истории. Впору бы заплакать от обиды, ведь невозможно пове- рить, что учитель обманул его и  ушел домой, так ничего и не объяснив. А ведь обещал же… Глядя под ноги, Арик медленно направился к выходу и уже у самых дверей ли- цом к лицу столкнулся с Моисеем Захаровичем. –  Ты так быстро проскочил мимо меня, что я не успел тебя оклик­нуть, – сказал учитель. – Я решил тебя здесь подождать. Не хочетс­ я, понимаешь ли, чтобы нас слыша- ли посторонние. Арик глубоко вздохнул, и вместе они вышли из школы. – Вот эти письма, – Моисей Захарович достал из кармана треугольн­ ики. – Ты расстроился, что я  не поме- стил их на стендах? Арик неуверенно пожал плечами. –  Пойми, всё это не так просто, – Моисей Захарович говорил все медленней и медленней, словно с трудом по- дыскивал слова. – Эти письма написаны на идише, и  не каждый поймет это правильно. Умный челов­ ек не предаст этому значение, а дурак? Стоит ли нам с тобой лишний раз дразнить дураков? Ты взрослый человек и  должен меня понять... –  Что в них плохого, в этих письмах? – не выдержал Арик. –  Плохого ничего, но... –  Это настоящие фронтовые письма, – упрямо сказал Арик. – Тот, кто их написал, погиб как герой, мне дома рассказывали… –  Я прочел их, – ещё тише сказал Моисей Захаро- вич, – хотя, наверное, некрасиво читать чужие письма… Но я  знаю идиш и  не удержался… Это очень хорошие 36

и добрые письма. Плохой человек таких слов никог­да не напишет. –  Тогда в чём дело?  –  Арик неожиданно разозлился и с силой пнул подвернув­шийся на дороге камешек. – Какую- то авторучку в музей можно, а письма – нельзя?! Учитель ничего не ответил, лишь как-то странно сгор- бился и пошёл вперед, неловко переставляя ноги и не огля- дываясь. Таким его Арик никогда раньше не видел. Снача- ла ему хотелось догнать Моисея Захаровича и извиниться неизвестно за что, а потом он переду­мал и пошёл в обрат- ную сторону. Необычное спокойствие и уверенность овла- дели им, даже собственная обида на учителя уже казалась ему мелкой и никчемной. Он поглубже засунул письма в карман и вдруг улыбнул- ся. Чему – неизвестно, но это уже было, наверное, совсем не важно.

«НАПОЛЕОН» С ГОРЧИНКОЙ Нет ничего вкуснее, чем пирожное «наполеон»! Мама говорит, что он просто тает во рту. До того, как я его попробовал впервые, даже не представлял, что это такое. Я знал, как тают снег и лёд на Урале, где мы жили, и это не очень большое удовольствие. Холод, сырость, слякоть, постоянно протекающие ботинки, простуда… Но когда во рту тает «наполеон» – это что-то волшебное. До того, как мы с  родителями приехали отдыхать в Крым, я  об этом даже не подозревал. Родители сразу решили: в  самый свой первый отпуск нужно ехать к морю. –  Ребёнок должен окрепнуть, загореть, поесть настоя- щих фруктов и овощей, – говорила мама. – Да и нам пора побывать на море. Я же ещё ни разу там не была! Папе дали отпуск в  начале мая, и  хоть это было, на- верное, рановато, и море ещё не совсем прогрелось, но мы поехали. Поселились в Ливадии. Мне, пятилетнему пацану, ро- дители стали ежедневно покупать фрукты и овощи, но я от них отказывался и просил только «наполеон». Родителям 38

не оставалось ничего иного, как собираться и идти по ка- менистой неровной дорожке к спуску на море, где с утра и  до обеда у  ларька, в  котором продавалось разливное вино и всегда толпились мужчины, стоял невысокий сухо- щавый старик в  широкой соломенной шляпе. В руках он держал фанерный щит, на котором, на хрустящем сером пергаменте, благоухал разрезанный на порции божествен- ный «наполеон»… Раз в неделю мы ездили в Ялту. В Ливадии было по- провинциальному скучно и  однообразно, а  мне хотелось в кино, побродить по оживлённым улицам и паркам, зайти вместе с родителями в какой-нибудь магазин. –  Нельзя ребёнку отказывать, – говорил папа, – у меня в его возрасте не было таких возможностей… Каждый раз мы приходили на автобусную остановку, и  папа внимательно изучал расписание автобусов, хоть знал его наизусть. Автобус ходил раз в  час, и  это был ядовито-зелёный ПАЗик, от которого вкусно пахло бен- зином. И шофёр всегда был один и тот же – крепкий ко- ренастый мужчина, ещё не старый, но совершенно седой и с густыми чёрными бровями, сросшимися на переноси- це. Одет он был всегда в тёмно-синее офицерское галифе с узкой красной полоской по шву, начищенные до блеска франтоватые хромовые сапоги и  в клетчатую рубаху на- выпуск с закатанными рукавами. Иногда, когда было осо- бенно жарко, он приезжал в одной белой майке, и тогда я с завистью разглядывал, как играют его мускулы под заго- ревшей смуглой кожей. Мне нравился этот шофёр, особенно его белозубая улыбка, негромкий голос, лёгкая картавинка, а главное то, как он лихо рулил своим автобусом на узкой неровной до- роге, петляющей в горах, и я даже считал, сколько камней 39

вылетит из-под колёс его натужно завывающего на пово- ротах ПАЗика. Каждый раз, когда он подъезжал к остановке, то рас- пахивал дверь и выходил из салона, открывал капот и что- то подкручивал в двигателе. –  Ну что за колымага! – беззлобно ругался он и при- бавлял для пассажиров. – Не волнуйтесь, товарищи, при- едем на место вовремя, не опоздаем. Потом он захлопывал капот и  всегда просил кого-то из мужчин провернуть ручку, чтобы завести мотор. Чаще всего это оказывался папа, который до последнего не са- дился в автобус, а докуривал папиросу. Я тут же выскаки- вал наружу и стоял за спиной папы, крутящего ручку, но смотрел только на дядю Сашу-шофёра. Как-то раз они даже разговорились с папой. – Ты, братишка, на фронте воевал? – спросил дядя Саша. – Воевал, – ответил папа и  почему-то сразу нахму- рился. –  В каком году демобилизовался? –  В пятьдесят втором. –  Как такое получилось? – удивился дядя Саша. –  Сперва воевал на Ленинградском фронте до фев- раля сорок второго, а  потом плен и… и  воркутинский «фронт». В пятьдесят втором освободился. Так в военном билете и отметили. –  А… понял, – кивнул головой дядя Саша, – прости, если что… –  Да, ничего, – папа вытер руки и полез в салон. Сле- дом за ним отправился и я. Всю дорогу до Ялты я смотрел то на папу, то на на- шего шофёра. Папа сидел, нахмурившись, а дядя Саша, 40

как всегда, лихо вертел баранку и  даже что-то насви- стывал… Потом наступил День Победы – 9 мая. Мы собра- лись поехать в Ялту, чтобы походить по празднично- му городу, посидеть в  каком-нибудь кафе и  отметить праздник. Наш ПАЗик пришёл вовремя, но сегодня мы не узнали дядю Сашу. Вместо клетчатой рубашки он был в парадном офицерском кителе с  золотыми капитанскими погонами, и на груди позвякивали в два ряда боевые ордена и медали. А над ними сияла геройская Золотая звезда. – С праздником, капитан! С нашим… – пожал ему руку папа и запнулся. – С Днём Победы! – С нашим Днём Победы, – поправил его дядя Саша. – Это праздник для всех нас, фронтовиков. Пассажиры его тоже поздравляли и удивлялись, что он, оказывается, такой заслуженный боевой офицер, ведь все его хорошо знали, но никто и  не подумал бы, что у  него такое славное прошлое. Когда мы уже выходили из автобуса, он придержал за рукав папу и сказал: –  Давай сегодня вечером отметим День Победы. Как на это смотришь? Я приеду в Ливадию, там и встретимся около винного ларька, поговорим по душам, помянем на- ших павших… –  Конечно, – ответил папа, – обязательно приду. Спасибо, капитан… –  В четыре часа, идёт? – Идёт. Готовиться к встрече с дядей Сашей папа начал задолго до четырёх. Из Ялты мы вернулись часа в  три, и  мама 41

сказала, что устала, поэтому отправилась подремать. Я же стал собираться с папой. – Куда ты, сынок? – спросил он. – Там будут одни взрослые, тебе это не интересно. –  А старик, который продаёт «наполеон»? Ты же мне купишь? Папа ничего не ответил, лишь погладил меня по воло- сам и велел поменять рубашку. –  Всё-таки праздник, сынок, – сказал он, – самый главный наш праздник… У винного ларька было многолюдно. Почти все стойки на высоких металлических ножках с толстыми каменными столешницами были заняты компаниями. Лишь крайний, тот, за которым стоял подвыпивший дядя Саша, был пуст. Видимо, он никого к себе не пускал, а ждал папу. Китель его уже был расстёгнут, из-под него выглядывала белая майка и смуглая шея. – Эй, – позвал он папу, – идите сюда. Я вас давно жду. Я оглянулся по сторонам и  развёл руками: старика с подносом, на котором всегда дожидался меня тающий во рту «наполеон», сегодня не было. –  Схожу и поищу его, – сообщил я папе и, зажав в ку- лаке заготовленную купюру, отправился на поиски. Когда я вернулся, папа с дядей Сашей, наверное, уже выпили, и дядя Саша что-то рассказывал, размахивая ру- ками и задевая стаканы и нарезанные огурцы с помидора- ми, аккуратно выложенные на тарелке. –  Понимаешь, братишка, я всю войну на бомбарди- ровщике пролетал, в  воздушных боях столько раз уча- ствовал, Берлин бомбил, – рассказывал он. – Летал 42

с самого училища, которое закончил в сороковом. Сби- вали меня дважды, в  госпитале отлёживался и  снова возвращался в  строй… Свою семью – отца, мать и  се- стёр – всего пару раз и  видел, когда на побывку отпу- скали. А жили они здесь недалеко – под Бахчисараем. Даже жениться до войны не успел, некогда было… И так со мной в итоге поступить?! Мне стало интересно, чем же расстроен дядя Саша? Ведь он настоящий герой, а героев везде любят, завидуют им, говорят о них по радио, сочиняют про них песни. Было даже немного обидно, что у  него столько замечатель- ных орденов и медалей, да ещё Золотая геройская звезда. А у папы нет ни одной даже самой захудалой медали! Не- ужели он не герой? Такого представить я  совершенно не мог, ведь и мой папа был на войне, а на войне все обязаны становиться героями. А как же иначе?! – У меня ситуация хуже, – кивал ему в  ответ папа и дымил папиросой, – призвали меня в тридцать девятом, сразу после института. В лейтенантах был, сапёрным ба- тальоном командовал. Западную Украину и Белоруссию освобождал ещё в октябре тридцать девятого, а с началом войны попал со своим батальоном в великолукский котёл. Вышел из окружения зимой сорок второго года, и  сразу мне вкатали десятку лагерей. За измену Родине. Во враги народа, понимаешь ли, записали… – Да, было такое, – согласно кивал головой дядя Саша, – и что обидно: ведь люди-то и  в самом деле ис- кренне считали, что если человек не погиб, а, побывав в плену, вернулся к своим, то предал Родину, и потому нет ему никакого снисхождения… Мы, то есть те, кто были на передовой, об этом и  знать ничего не знали, зато ря- дом со своими самолётами дневали и ночевали. Звёздочки 43

геройские получали и считали, что именно мы та элита, ко- торой Родина обязана гордиться. –  А что у тебя было потом? – Папа невесело вслуши- вался в его слова, но думал о чём-то своём. –  Потом я вернулся домой в Крым и обнаружил, что никого из моих здесь уже нет – ни родственников, ни зна- комых, ни стариков. Нас, крымских татар, которые испо- кон веков жили здесь, оказывается, в одночасье собрали с вещами, погрузили в теплушки и отправили в Казахстан, Сибирь. Да мало ли ещё куда… –  Всех-всех твоих родных? Как они посмели? Ведь ты герой! К тебе должны были с уважением отнестись! – Я приехал сюда, и  стал их разыскивать. Письма строчил во все инстанции, по райкомам ходил, в военко- мате кулаком по столу стучал, военкому чуть рожу не на- бил… А мне, знаешь, что везде отвечали? Мол, заткни свою геройскую звезду себе в  одно место и  не рыпайся. Это на фронте ты был героем, а здесь свои герои. Сиди тихо, тогда, может, не вспомнят, что ты татарин и  тебе здесь не место. И никто на твои боевые заслуги не посмо- трит, если под раздачу попадёшь. –  Ты так и не нашёл своих родных? –  А как? Ехать куда-то и  искать ветра в  поле, ведь ни на одну свою бумажку я ответа не получил? А мне уже серьёзно грозили, что могу и сам туда под конвоем отпра- виться, если продолжу шуметь… Так и  работаю до сих пор простым шоферюгой. Не живу, а существую. Смотрю иногда на свои награды, – он провёл пальцем по орденам, и те слабо звякнули, – и думаю, на кого ж ты их, капитан, променял? Разве стоит даже самая большая золотая звез- да слезинки твоей матери или печального вздоха твоего отца?! 44

– Значит, мне всё-таки больше, чем тебе, повез- ло, – вдруг сказал папа, – хоть я  и в  бараках северных десять лет гнил, немало своих друзей в  мёрзлую тундру зарыл, до сих пор во врагах народа числюсь, но… сво- их родных нашёл. На Урал они попали, в эвакуацию. Туда после освобождения и  отправился. Правда, моя первая жена, на которой я женился ещё до войны, отреклась от меня, как от врага народа, но я встретил другую женщину, и она родила мне вон его… – папа указал на меня пальцем и слегка приобнял. –  Да, ты и в самом деле счастливый человек, – вздох- нул дядя Саша и тоже хотел погладить меня по голове, но не стал. – Завидую тебе. Все бы свои звёзды отдал за та- кого пацана… Домой мы с  папой вернулись уже в  полной темноте. Я сразу отправился спать, но в открытое окно видел, как папа долго сидел на лавке у дверей дома, курил одну папи- росу за другой и всё время почему-то вздыхал. В соседнем доме спать пока не ложились, а  шумно праздновали День Победы, смеялись, звенели фужера- ми и  меняли пластинки в  патефоне, но от этого чужого праздника веселей не становилось. Мне очень хотелось плакать, потому что было жалко папу и дядю Сашу. Но я не плакал, ведь ни папа, ни, тем более, дядя Саша этого не одобрили бы. Всё-таки они были настоящими мужчи- нами и героями, и мне хотелось походить на них. Несмо- тря ни на что… Утром, когда мы пошли на пляж и проходили мимо ста- рика, торгующего «наполеоном», родители, как всегда, ку- пили мне порцию на хрустящем сером клочке пергамента. 45

Я откусил кусочек и стал жевать. Но «наполеон» почему- то больше не таял во рту и даже слегка горчил. Наверное, старик или его жена что-то перемудрили, когда готовили его. А может, я просто за эту ночь стал намного старше, потому что узнал что-то такое, чего сло- вами пока выразить не мог, но буду это вспоминать до конца жизни. И обязательно об этом когда-нибудь на- пишу. «Наполеон» же до сих пор люблю. Правда, никогда он больше мне не попадался такой вкусный м тающий во рту, как тогда, в Крыму…

ПИСЬМО ИЗ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТОГО К–  ошмар! – возмущённо размахивал руками ди- ректор музыкальной школы Григорий Николаевич. – Сно- ва эта психопатка Нонна письмо присла­ла! И  что ей неймётся в  своём Израиле? Ну, уехала, ну, отпустили её – чего, спрашивается, ещё надо? Он вскочил со стула и стал нервно бегать по классу, за- девая пюпитры. Танька Миронова, первая скрипка квартета, незаметно ткнула смыч­ком Арика и шепнула: – Во дает! Полчаса теперь бухтеть будет, а  урок-то идет... Арик ничего не ответил, лишь опустил скрипку и стал прислушиваться к срывающемуся директорскому тенорку. Во время репетиции струнного квартета, которым ру- ководил директор, его неожиданно вызвали к  телефону, и вскоре он вернулся взъерошенный и злой. Следом за ним в класс примчались парторг школы баянист Жемчужников и завуч Наталья Абрамовна. –  Что она, успокоиться не может? – истерически по- вторял Григорий Николаевич и тряс головой. – Шестьде- сят пятый год уже, а  она… Злил­ась бы на того, кто ей 47

дорогу перешёл, а мы причём? Наш коллектив её, можно сказать, воспитал, выпестовал, а  она – змея подколод- ная… Не обращая внимания на четверых замерших за пю- питрами учеников, он метался по классу, словно у него не- ожиданно разболелись зубы. – Что вам сказали по телефону? – вкрадчиво поин- тересовался Жемчужников, моментально превращаясь из разбитного гармониста в строгого коммуниста-парторга. –  Товарищ Трифанков из райкома партии крайне воз- мущен тем, что на адрес школы снова пришло письмо из Израиля от этой… Хорошо, что компетент­ные органы вовремя отреагировали и передали письмо в райком. Во- прос поставлен прямо: а не стоят ли за этим письмом за- падные спецслужбы? Всё надо предусмотреть. Попади письмо в  коллектив, опять пошли бы разгово­ры, и  во- обще… – Григорий Николаевич горестно вздохнул. – То- варищ Трифанков такой разгон мне устроил, что хоть с  балкона… вешайся. Крайний я, что ли?! Нужны мне эти неприятности, как телеге… пятая нога! В общем, пора принимать меры, чтобы впредь подобных безобразий не пов­торялось. – Какие меры? – насторожился парторг, и  его глаза сверкнули плот­ оядным огоньком. –  Нам поручено подготовить ответное открытое пись- мо, которое опубл­икует областная газета. Пусть обще- ственность узнает о  нашем негатив­ном отношении к  по- добным провокациям, чтобы неповадно было... Танька Миронова подмигнула ребятам: –  Нормалёк! Пятнадцать минут осталось. Арик Таньку не слушал. Какая-то непонятная тоска поднималась в нём, стискивала грудь и застревала в гор- 48

ле твёрдым солёным комком. Всё происходящее его, есте- ственно, не касалось. И в  то же время касал­ось, потому что уехавшая чуть больше года назад в Израиль бывшая пре­подавательница музыкальной школы приходилась ему родной тёткой. Нельзя сказать, чтобы Арик питал к  ней большую любовь. Взбалмош­ная и грубоватая, она не часто вспоми- нала о  своей не такой уж и  дальней родне, и  это Арика устраивало. Чем меньше она его замечала, тем меньше его дразнили, а учился он хорошо и без её помощи. В Изра- иль Нонна подалась одной из первых в нашем городе, едва появилась возможность. Перед отъездом у неё была куча неприятнос­тей и  даже скандалов. Ее мужа, дядю Борю, который отказался с  ней ехать, вынудили затеять брако- разводный процесс, после чего всё равно исключили из партии и выселили из двухкомнатной квартиры. Помотав- шись полгода по коммуналк­ ам и общежитиям, он, в конце концов, уехал тоже, но что с ним, пока неизвестно. Кто-то прослышал, что на таможне Нонну основатель- но прошерстили, изъяли почти все книги и ноты из багажа, в  результате чего она уехал­а с  одним легким чемоданчи- ком. Но еще до этого по указанию райком­ а партии в шко- ле было проведено собрание, на котором Нонну «гневно заклейм­ или», обвинили во всех смертных грехах и вдоба- вок публично заявили, что «как педагог она ноль» и всю жизнь «клепала бездарностей под стать себе». Со временем, может, всё и улеглось бы, но тут пришло первое пись­мо. И не кому-нибудь из оставшихся друзей или родных, а  прямиком в  музыкальную школу. В пись- ме Нонна хвасталась первыми успехами на новой родине, но не забыла пройтись и  по тем, кто отравлял ей суще- ствование в  последние месяцы перед отъездом. Григорий 49

Николаевич недальновидно позволил прочесть письмо в коллективе, отсюда и начались все беды. Выходило, что с отъездом Нонна не успокоилась и не за- была обид. Каким-то образом она проведала, что Григорию Николаевичу зарубили прис­воение звания заслуженного работника культуры, а Переходящее Красное знамя, кото- рым испокон веков награждалась школа, секретарь райкома Трифанков забрал самолично, не удосужившись создать для этого даже какой-нибудь формальной комиссии... Урок подходил к концу, а Григорий Николаевич словно забыл о нем. – Ох, эти евреи! – пыхтел он и  брызгал слю- ной. – Сплошные неп­риятности от них. Чего им, спра- шивается, здесь не хватает? Преследую­ т их, что ли? По погромчикам соскучились? – Григорий Николаевич! – дрожащим голосом про- говорила моментально пок­расневшая Наталья Абрамов- на. – Детей постыдитесь! При мне можете говорить всё что угодно, но при них… – Она виновато взглянула на Арика и на толстого виолончелиста Женьку Вилькинского. –  Да что они – не понимают?! – вспылил директор и в упор по­смотрел на ребят. – Вот скажите, вы понимае- те, о чём разговор? –  Понимаем, – в один голос ответили Арик и Жень- ка, хотя не очень понимали, чем провинились евреи перед директором. –  Вот я, к примеру, украинец, – с пафосом продолжал Григорий Никол­ аевич, – всю жизнь живу в России, и ни- куда меня отсюда не тянет. Быв­ ает, конечно, какие-нибудь бездари хохлом обзовут – я же от этого не бросаю всё, и не дра­паю в Киев! А евреев, видите ли, только попробуй жидами обозвать – смертель­ная обида… 50