Алпамыс батыр

Стань моей опорой, господь, Дай противников побороть, Потому что я одинок. Если, пикой пронзенный стальной, Упаду, окровавив песок, Кто доставит в мой дом родной, Кто покажет моим старикам Скакуна, что сейчас подо мной, И броню, что сейчас на мне? Помоги мне в этой войне! Если даже стрелы пробьют Ту кольчугу, что сделал Даут,1— Все равно я врага разобью. Помоги моему копью. Помоги ты моей стреле, Сотворенной в бухарской земле, Пусть в Булгаре созданный лук Сеет смерть и гибель вокруг, Пусть врага сокрушит мое С драгоценным ложем ружье! Я клянусь, что не буду жалеть Силу сердца и силу рук, Что глаза мои будут остры, Но и ты, мой булгарский лук, Но и ты, стрела Бухары, Поклянитесь мне, что в бою Вы поддержите силу мою, Не сломаетесь пополам. Нанесу — я клятву даю — Пораженье коварным врагам, 98

Но и ты, ружье, не ленись, Но и ты, ружье, поклянись, Что извергнешь огонь из ствола. Ты, кольчуга, меня берегла, Защищала меня до сих пор. Коль стрелять не будут в упор, То и пули тебя не пробьют. Сотворил тебя царь Даут. Не боишься дождливых ночей, Не боишься ты знойных лучей, Не боишься ты острых мечей, Не страшишься вражеских пик. Золотой у тебя воротник, Рукава твои — прочная медь. Обещаю врагов одолеть, Но и ты меня огради, Дай мне клятву: к белой груди. Что родителям дорога, Не допустишь ты пули врага!» Это слово сказал Кобланды, И в предчувствии дальней беды Тайбурыл заржал, задрожал. Распрямив богатырский стан, В наступление помчался Коблан. Тайбурыл по камням побежал. Заскрипели копыта его, Будто снег под ногами лежал. Было ржанье сердито его, Будто смертью земле угрожал. На Коблана взгляните, на льва: Шлем надвинул на брови он, Ж аждал вражеской крови он.

Люди добрые, эти слова Из моих послушайте уст! Словно лес, что широк и густ, Сорок тысяч шумело врагов, Но считал богатырь Кобланды, Будто сорок там человек. Были очи его тверды, Снег валил с богатырских век, А ресницы оделись в лед. Если даже до тела дойдет, Для него что колючка — стрела! Кызылбашам, стоявшим толпой, Показалось, что смерть пришла! Не имея друзей за собой, Лишь отвагой да силой богат, Кобланды, как волк на ягнят. Вдруг напал на враждебную рать, Кызылбашей стал истреблять. Как настигнутый барсом кулан, Мчался к цели могучий Коблан, Вражью кровь проливал он рекой. Окровавленною рукой Кобланды сжимал все сильней Алой кровью пропитанный стяг. Он увидел слева овраг, Где три тысячи было коней, Он увидел справа овраг, Было там шесть тысяч коней, Пригодились бы кони ему. Д а сказал он так: «Я возьму Скакунов на обратном пути,

Тайбурыл, ты вперед полети. На противника надо напасть!» Он явил врагам свою власть, Сорок тысяч погнал он один — Устрашитель полков и дружин. Вот он мчится, тяжко дыша. Одинок, от своих вдалеке, Он устал, и его душа В этот миг у врага в руке. Обернется — дороги нет. Друга нет и подмоги нет! Но бежит кызылбашская рать, С седел сваливаясь на скаку, Но не может противостать Одинокому смельчаку. Разве надо на месте стоять, Если враг обратился вспять? Если враг дрожит на бегу, Задают ли вопрос врагу: Чем рубить — секирой? Мечом? Кобланды беспощаден в бою, По его дорогому копью Кровь струится алым ручьем. Кызылбашей спесивую рать Кобланды заставил бежать. Он рассек ее пополам. Удивляйтесь его делам! Шесть горячих дней и ночей Истреблял он тех силачей, Что начальникам были верны, Не бежали с поля войны. 101

Пополудни седьмого дня Все противники полегли. Устрашитель полков и дружин, Кобланды остался один Посреди безмолвной земли. Он стоял, опершись на копье, А в душе его дума росла: Он исполнит желанье свое, Он разрушит город дотла — Пусть погибнет Кырлы-кала! Он восславил в молитве своих Славных праотцев семерых,— Стал он крепче гранитных скал. Он из города не выпускал Ни господ, ни рогатый скот. Грозно вздыбилась пыль у ворот, Всё в крови, предместье горит: То само возмездье горит! Тех, чье платье из шелка всегда, У которых челка всегда,— Знатных жен превратил он во вдов, А господ превратил он в рабов. Отобрал он столько добра, Столько золота, серебра. Что никак нельзя было счесть. Растоптал ногами, как шерсть, Кызылбашскую важную знать. Мы обман решили изгнать, Только правда нам дорога: Он разрушил твердыню врага, И суровой кары труды 102

Продолжались семнадцать дней. За ворота погнал Кобланды И господ, и скот, и коней,— Он погнал их перед собой... Не вступили с противником в бой Вожаки из рода Кыят, И не рады победе чужой. На добычу они глядят, Оказалась добыча большой. Оказалось, что низкой душой Обладали те вожаки. Рассуждали те вожаки, Восседая в походном шатре, От сраженья вдали, на горе: «Кобланды, возвратясь домой. Скажет родичам, скажет друзьям, Что врага уничтожил он сам, Что добычею боевой Одарил он кыятскую рать, Ибо мы не могли воевать; Не годимся, мол, никуда! А для нас это слово — беда, Будет нас презирать народ. Лучше пусть Кобланды умрет, Грозноокий этот смельчак, Одинокий этот кыпчак!» До полночи беседа шла Меж предателями в шатре. Порешили исчадья зла Кобланды убить на заре, 103

Порешили, да не сбылось То, что в злобной душе родилось: Тайный сговор, подлый обман Разгадал богатырь Караман. «Только самый презренный джигит Друга-спутника очернит!» — Так сказал богатырь Караман, Он пресек в зародыше зло, Это слово всех обожгло. Отдыхали пять дней подряд. Скот кормили травой густой. Только день загорелся шестой, Возвратиться решили назад Храбрецы из рода Кыят. Кобланды наградил их с лихвой, И добычею боевой Оказался каждый богат. Был тоской Караман объят: «Неужели вернусь я назад, Не дотронувшись до врага? Эй, судьба, ты ко мне строга!» Предводитель рода Кыят Устремил на ровесника взгляд И сказал: «Мой друг, мой собрат, Оказался ты барсом в бою, Я увидел отвагу твою. А моя судьба слишком зла: Моему копью не дала В сердце вражье войти глубоко. Кобланды, мой ровесник и брат! Люди добрые говорят, 104

Что отсюда недалеко Обитает хан Кобикты. Спутник мой, помоги мне ты Скакунов супостата угнать! Я в сраженье вступлю опять, А пока добычу войны — Казан-хановы табуны — Мы поручим роду Кыят: Пусть бойцы за конями следят. Если хан Кобикты, супостат, На пути возникнет моем,— Уничтожу его копьем. Он — могучий батыр, говорят. Над которым победа — честь! Ты увидишь, Коблан, что во мне Есть отвага и сила есть. Я не выказал их на войне, Я врага не задел копьем,— Так пойдем со мною вдвоем!» Кобланды соглашается с ним: «Если хочешь пойти — пойдем. Если надо — врага разгромим!» КОБЛАНДЫ ПОПАДАЕТ В ПЛЕН Оседлали батыры коней, Что сверкали зарницы светлей В снаряженье своем золотом, Поскакали холмистым путем. Поскакали, весельем делясь, Поскакали, не помолясь, Мудрых предков забыв помянуть. 10S

В час, когда они двинулись в путь, Погружалось воинство в сон Под навесом ночной темноты,— Оказались друзья на заре Возле города Кобикты. Увидали траву в серебре, Берег озера — синей Кубы. Это было время пастьбы. Двух ровесников потрясло Разномастных коней число. Грянул крик. Что грома сильней. Властным криком в единую горсть Разномастных собрали коней И погнали перед собой Приозерной мягкой тропой. Где, блестя, зеленели кусты. Среди угнанных этих коней Был скакун самого Кобикты. Как пернатые жители гнезд, Распустил он могучий хвост. Быстроног он был, быстроок,— Видно, был он выращен в срок, Он смотрел на мир свысока! Пыль почуяв издалека. Поднял голову, стал зевать, Гордым ржаньем хозяина звать, Но, поняв, что пришли чужаки, Он раздвинул коней косяки, От врагов побежал он вспять, Чтобы в город скорее попасть: Ноги — крылья, сивая масть! 106

Погнались батыры вдвоем За крылатым, сивым конем. Но догнать его не смогли. И тогда опустил до земли Гриву, челку свою Тайбурыл. Он в душе Кобланды обвинил В том, что всадник, Помчавшись на рать, Раньше срока погнал коня: Должен был Тайбурыл простоять Сорок дней и еще три дня! Кобланды убедился теперь, Что Коргка оказалась права: Подтвердились ее слова... Заалел, запылал восток. Блеск погас рассветной звезды. В это время на отдых прилег У подножья горы Кобланды. В это время — крылат, быстроног — Сивый с грохотом в город вбежал, Пыльный прах под конем задрожал. Слыша топот его копыт, Кобикты, рассердись, говорит: «Это враг напал на коней!» Стал от гнева тучи темней, Жаждой мести душа полна. Оседлал Кобикты скакуна И на сивом во весь опор Он помчался к подножью гор. Поскакал Кобикты с булавой, Сходной с конскою головой. 107

В час, когда запылал восток, Скрылась утренняя звезда, Словно горный бушуя поток, С криком: «Это мои стада!», С криком: «Прочь от моих коней!» И, сверкая кольчугой своей, Двух батыров догнал Кобикты, Караману сказал он слова: «У народа есть голова,— Не подумал об этом ты? У земли повелитель есть, Над конями властитель есть, Над народом правитель есть,— Не подумал об этом ты? Были на пастбище кони мои,— Кто ты, ворвавшийся в мой табун? Были на выгоне кони мои,— Кто ты, ворвавшийся в мой табун? Кони паслись у озерной воды,— Кто ты, ставший началом беды? Кони паслись на зеленом лугу,— Кто ты, кого наказать я могу? Кто ты, ответствуй, кто ты такой, Кто ты, нарушивший их покой?» «Если рожден ты богатырем. Выход всегда и везде найдешь, Д аж е злодею заплатишь добром, Если воистину ты хорош...» Так подумав, решил Караман Удальство проявить свое: 108

В Кобикты метнул он копье. Но отвагу великий бог Караману явить не помог. То копье своей булавой, Сходной с конскою головой, Кобикты отбил, словно мяч, На врага он пустился вскачь, Он за шею схватил его, Свирепея, скрутил его, Караман пищит, как щенок! Кобикты, могучий седок, Под колено его кладет. С кем теперь борьбу поведет? Он коварство на помощь привлек, Захватить решил он в силок Кобланды, погруженного в сон: Чуть проснется — не одолеть... Гляньте, в девятислойную сеть Храбреца поймал Кобикты! Убедясь, что противник пленен, Кобикты закричал: «Вставай!» Не желает нарушить свой сон, Не встает батыр Кобланды. Разве мог и помыслить он Жертвой стать подобной беды? Недруг снял оружье с него, Не осталось на нем ничего. Спит беспечно, а сон глубок, Белый свет от него далек. Глупый случай тому виной: Вольный сокол попал в силок, В плен попал на земле чужой!

Ноги вытянул Кобланды, Повернулся на правый бок,— Видно, воину невдомек. Что попал он врагу в силок. Стала рваться прочная сеть, Сразу пять развязались узлов... На Коблана страшно смотреть, Обезумел, заплакать готов. В гневе дышит он тяжело, Видно, счастье его отошло! Двух ровесников-смельчаков В кандалы заковал Кобикты, К торокам привязал Кобикты. Их коней со своими погнал. Начинался намаз большой. Тени падали на луга. Два батыра в стране чужой Оказались добычей врага. Въехал в город хан Кобикты. Въехал в крепость до темноты, Поскакал вдоль стен и бойниц. Будто прибыл с охоты домой, Двух батыров, как двух лисиц. Раздобытых в чаще лесной. Привязал к своим торокам: Отомстил он крепко врагам! Он сошел с коня у стены. На лице отеки видны... У него была дочь Карлыга, Как душа, ему дорога. Белолица, вздернутый нос, Светел взор ее серых глаз...

Он воскликнул, сильноголос: «Карлыга, ты дома сейчас, Или нет тебя дома сейчас? Помни: грозен бога приказ. Все мы скроемся под землей. Мой изогнутый, мой кривой, Будет в битве сломан булат, И душа, где страсти кипят, Обретет, наконец, покой. Двух воителей взял я в плен: Двух рабов, как замуж пойдешь. Ты в приданое, дочка, возьмешь. Сядет синяя муха на бровь — Не сумеют ее отогнать. Сухарей ты им приготовь, Ты в темницу их заключи, Пусть томятся в душной ночи». Хоть и женщиною она В этом городе рождена, А была Карлыга знатна, Почитаема в этой стране, На мухортом скакала коне. Двух батыров под мышки взяла. Словно два мешка, понесла, Приготовила им сухарей, Двух плененных богатырей Заперла на прочный замок, Чтоб никто убежать не мог. Кобикты собрал ввечеру Всех людей своих на пиру, Биршимбаю, сыну, сказал:

«Кобланды я крепко связал, И кыпчаки теперь не сильны. Алшагыру, хану страны, Сообщи, что пора напасть, Захватить над кыпчаками власть, Что семи поколений месть Разразиться должна поскорей. В дар возьми за счастливую весть Двух девиц — Каникей, Тиникей, Двух его красавиц сестер, Двух калмычек, что хороши. Поспеши, мой сын, поспеши!» Юн годами, умом хитер, Биршимбай покидает пир. Вот он мчится во весь опор: За счастливую весть Алшагыр Даст ему двух красавиц сестер! Пусть он скачет, забыв покой, Мы о девушке скажем другой, О другом поведем разговор. КРАСАВИЦА КАРЛЫГА ПОМОГАЕТ ПЛЕННИКАМ БЕЖАТЬ Возвратилась домой Карлыга, И задумчива, и строга. Стала прошлое вспоминать. Из казахов была ее мать: Как добыча, была взята В детском возрасте сирота, У родных отнята войной, Кобикты она стала женой.

Наступил ее смертный час, Только прежде, чем дух погас, Карлыге сказала она: «Если мною ты рождена, Ты пойти за казаха должна,— Мой завет в душе сбереги». Хоть считалась женщиной мать,— В ней была богатырская стать. Сохранился в душе Карлыги Материнский предсмертный завет. Он сиял, словно внутренний свет... Карлыге через несколько дней Захотелось на пленных взглянуть. Кобланды предстал перед ней,— И наполнилась трепетом грудь: Сила предков была в нем жива, В нем кипело бесстрашие льва. И, смутясь от его красоты. Растерялась дочь Кобикты, Шагу сделать вперед не могла. Что за сила ее обожгла? Карлыга возвратилась домой. Завязался в душе узелок,— Невозможно распутать самой! Сладкий гнет ей на сердце лег,— Разве это вправду не гнет? Кобланды полюбила она! Места в доме себе не найдет. Все томится, вздыхает, грустна, Только пленника вспомнит черты,— Зарыдает дочь Кобикты.

... Тихо из дому вышла она. Ей дорога сегодня трудна. Вот по улицам узким идет. Поворот, и еще поворот, Вот в темнице два друга сидят. Удивляются богатыри, Не поймут: «Это свет зари? Но сейчас не восход, а закат!» Не поймут: «Это свет луны? Он взошел не с той стороны!» Словно день, темница светла: Карлыга свой свет принесла! Повела Карлыга разговор: «Здесь, на воле, зеленый простор. Здесь трава айтатыр растет, На лужайках пасется скот, Все живое встречает весну, Только вы, батыры, в плену! Ратоборцы, злодеи ли вы? Что за думу взлелеяли вы? Что, батыры, у вас на уме? Понапрасну ль томитесь в тюрьме? Вы запомните ль Карлыгу, Если я вам бежать помогу? Иль, достигнув родной стороны, Вы расскажете, хвастуны, Будто вам самим удалось Убежать из темницы врага, И что тут ни при чем Карлыга? На лугу мое стадо паслось, — То не вы ли угнали коней? 114

Караман ответствовал ей: «Я бессилен, я изнемог, Отворить не могу я замок. Посмотри на муки мои, Развяжи ты руки мои, Если ты разрешишь — убегу, Не забуду я Карлыгу!» Кобланды тогда говорит: «Ты беги, малодушный джигит. От меня удались ты прочь! Птицей счастья оставлен я. Но еще не раздавлен я! А тебе, притеснителя дочь. Говорю я: не убегу, Я сперва отомщу врагу! Нет, не стану я беглецом. Я с твоим рассчитаюсь отцом,— Месть бушует в моей груди! Летом— берег озерный Козди, А гора Караспан — зимой — Вот приют излюбленный мой! Шестилетним я сел на коня. А достиг тринадцати лет,— Удивил я отвагою свет. Нет батыров сильнее меня! Мой булат — это смерть врага. Меч кыпчака — моя тамга'-. Кызылбашам внушил я страх. Слыша имя мое: «Кобланды!»,

Камни падали горной гряды, Загорались ущелья в горах. С детства сила во мне живет, Я — родного народа оплот. Не спеши, Карлыга, не спеши, Ты не знаешь моей души. Я тебя с непокрытым лицом Увезу на своем скакуне! С бедной матерью, с дряхлым отцом Суждено ли встретиться мне? Я грущу на чужой стороне... Знаешь ты, Карлыга, почему Я попал в неволю-тюрьму? Твой отец приближался ко мне,— В этот миг неведомый дух Отнял зренье мое и слух, Я забылся в беспечном сне. Не вознес я молитву своим Мудрым праотцам семерым,— И попал я в руки врага. А иначе, скажи, Карлыга, Разве пленником стал бы я вдруг? Будь здоров, Караман, мой друг, Если ты возвратишься домой, Передай от меня привет Говорливой воде ключевой И красивой траве луговой, Соловьям, что поют на заре, Караспан — белоглавой горе, И еще передай ты привет

Всем друзьям младенческих лет. Всем старухам, всем старикам, Копьеносцам, метким стрелкам. Ловчим с беркутом, и борзой, И плодам, облитым росой! Ой, велик этот белый свет! Передай казахам привет, Пусть не плачут они оттого, Что со мною нет никого, Что на мне теперь кандалы. Ой, озера мои Азулы, Ой, высокий увал-перевал, Где когда-то я летовал. Где когда-то я зимовал, С табунами я кочевал, С пастухами я ночевал! Если мертвым засну я сном, Кто захочет в народе родном, Кто пойдет, чтоб меня найти? Где опора на трудном пути? Брата старшего нет у меня, Брата младшего нет у меня! Я с одной лишь печалью дружу, До отчизны моей далеко. Станет легче мне, если скажу, Что казахов число велико? Это слово не скажет язык, Я на помощь звать не привык. Стрелы в сорок аршин длиной Д а с насечкою золотой. Драгоценный лук из сосны 117

Д а серебряное копье — Вот и все богатство мое. Пленник я кызылбашской страны. Если этот покину я свет, Для меня и савана нет. Чтобы тело мое он прикрыл. Спутник есть у меня — Тайбурыл. Кто в чужой кызылбашской стране Позаботится о коне? Девяностолетний Токтар, Мой отец, бессилен и стар, Аналык, седовласая мать, Обо мне устала рыдать. Карлыгаш, родная сестра, Боль твоя тяжела и остра. О Кортка, твой батыр в плену, Вновь увидит ли он жену?» Речь батыра была тверда. Карлыга поняла тогда. Что врагов ненавидит он, Из темницы не выйдет он! Умоляла она в слезах, С Караманом просила вдвоем, Чтоб из плена бежал казах. Но стоял Кобланды на своем. «Я под мышки обоих взяла, Словно два мешка, понесла, А сегодня ты стал тяжел. Сдвинуть с места тебя не могу!» Караман услыхал Карлыгу И такое слово повел: 118

«Он в темнице крепко сидит, Так как предками позабыт. Что там женщина,— целая рать Не могла бы его поднять». «Караман,— говорит Карлыга,—• Если жизнь тебе дорога, К табуну скорее иди, На своем поскачи коне, Тайбурыла сюда приведи. Твердо знаю, что делать мне. Верный конь — душа храбреца, Воедино стучат их сердца. Тайбурылу-коню, Караман, Ты суставы перевяжи Так, чтоб врезался в мясо аркан. Конь к мученьям таким не привык, Он издаст пронзительный крик И тогда, покинув тюрьму, Кобланды побежит к нему». Карлыга поспешила домой, Караман — к табуну коней. Он пожертвует жизнью своей, Чтобы спасся друг боевой, Что сейчас томится в плену! Он приблизился к табуну Разномастных коней Кобикты, Он своим завладел конем, С наступлением темноты Возвратился в город на нем, Тайбурыла ведя в поводу. 119

У темницы, во мраке ночном, Карлыга с Караманом вдвоем Тайбурыла связали так, Что в суставы впился аркан. Вскрикнул конь, оглашая мрак. Услыхал богатырь Коблан Друга-спутника стон и призыв И не выдержал: цепи разбив, Превратил он темницу в прах. Став свободным, крикнул в сердцах: «Если надо, убейте меня— Моего не троньте коня!» Карлыга ему говорит: «Пламя в сердце моем горит, ■ Не стерплю я такого огня. Я люблю тебя, богатырь, И земли теснота и ширь Стали бременем для меня. Кобланды, если б вместе с тобой Я покинула этот свет, То была бы довольна судьбой, Материнский исполнив завет... Воин, выслушай мой совет: С драгоценным своим копьем На Бурыле помчись верхом, К табуну поскачи поскорей, Угони разномастных коней. Сивый конь от тебя убежит, Ты его не преследуй, джигит. Бог мне помощь подаст с высоты — Помешаю сесть Кобикты

Я на сивого скакуна: Хоть я женщиной рождена,— Крылья хана в руки возьму. Другу верьте вы своему. На мои посмотрите дела, Я оружье ваше спасла, Сохранила его для вас, Вы за мною ступайте сейчас». Двух друзей, как луна светла, Карлыга в сарай привела, Где оружье она берегла. Кобланды поспешила облечь В дорогую кольчугу она, Принесла ему верный меч, Доказала, что в дружбе верна. Посадила на скакуна. Поклялась батыру в любви. Подала ему руки свои. Кобланды, в надежной броне Возвышаясь на статном коне, Попрощался с ней горячо. Он повесил копье на плечо. Защищенный булатом своим, С верным другом, собратом своим Поскакал знакомым путем. Там, где тихо шумели кусты, Увидали табун Кобикты, И табун угнали вдвоем. Между двух широких озер, Что зовутся Куба и Сары, Сивый конь обозрел простор, 121

Стали уши его остры, Распустил он, как птица, хвост, Поднял челку до самых звезд, На луну посмотрел, позевал... Не хозяин ли скачет сюда? Он хозяина ржаньем позвал, Двух врагов увидел тогда И помчался в город, назад. «Пусть бежит,— друзья говорят,— Остальных зато сохраним». И не стали гнаться за ним. КАРЛЫГА ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ К ДВУМ БОГАТЫРЯМ Слышит топот коня Кобикты, Потемнел он от гнева, как ночь, Исказились от гнева черты, Закричал: «Карлыга, моя дочь. Где, скажи, запропастилась ты? Оседлай коня поскорей!» Этих слов Карлыга ждала И на зов отцовский пришла: «Прискакал покровитель коней, Хочет корма, хочет воды. Спи, отец, не бойся беды, Мы любого Bpaia разобьем!» Усыпив подозренья отца, Оседлала она бегунца Золотым узорным седлом. Было имя коня — Акмоншак. 122

Богатырский надела кушак, Прицепила к поясу меч, Порешила в кольчугу облечь Свой девический тонкий стан. На макушке косы скрутив, Их нагайской шапкой прикрыв, Раздвигая сырой туман, На коне поскакала чуть свет Двум соратникам славным вослед. В путь взяла немного еды. На уме у нее Кобланды... Догнала она двух друзей, Что угнали отца косяки. Поскакали втроем седоки Восходящего солнца южней. Как достигли просторов Сары, После трудной полдневной жары Утомился конь Акмчншак, Вялым, медленным сделался шаг, И не ест Акмоншак, и не пьет, И бежать не хочет вперед. Среди угнанных косяков. Оказалось, был его брат. Он скакал, тревогой объят. Поднял челку до облаков. Озираясь, начал зевать, Громким ржаньем хозяина звать. Но внезапно узнал чужаков И в смятенье бросился вспять: Оказался верным конем. Седоки поскакали втроем,

А коня не сумели догнать. «Что-то будет теперь?» — говоря, Карлыга вздохнула в тоске. Два сказали богатыря: «Видно, скрылся конь вдалеке. Видно, быстрого не вернуть, Без него мы продолжим путь». Вот в каком-то месте глухом Поднялись на песчаный холм. Пусть глядят с его высоты, — Мы расскажем о Кобикты. Был на нем сотворен для боев Белый панцирь в девять слоев. Не пробить эту сталь нипочем Ни ружьем, ни копьем, ни мечом! «Кобланды,— говорит Карлыга,— Только так одолеешь врага! Там, где сталью одет живот, В белом панцире недостает Четырех застежек-крючков, Чтоб его обдувал ветерок. Если ты — вожак смельчаков, Если ты — настоящий стрелок, Целься недругу прямо в живот. Если ты не убьешь Кобикты,— Вас двоих Кобикты убьет!» Караман при этих словах Ощутил в душе своей страх. Кобланды отправил вперед Карамана и Карлыгу, Он один остался в кругу 124

Тростников, и холмов, и болот: Кобланды неприятеля ждет... В это время, как ветер, крылат, Быстрый конь, Акмоншака брат, Городских достигнул ворот. Словно гром, копыта гремят, Кобикты ото сна встает, Карлыгу в тревоге зовет. Узнает: убежала дочь! Потемнел Кобикты, как ночь, Ярым гневом душа зажжена. Оседлал своего скакуна. Что казался ветру сродни, Корму взял на сутки одни, А в руке у него — булава, Словно конская голова! Он сказал, на коня вскочив: «Я не знаю, останусь ли жив, Упаду ли, траву примяв». Как велит обычай-устав, Попрощался с народом он, Ранним утром, с восходом он Поскакал, бурана быстрей, За врагом, угнавшим коней. Кобикты в народе своем Был великим богатырем. Он врага уничтожить хотел. Алой краской пылал восток. Словно горный бурливый поток. Белый панцирь его блестел. 125

Кобланды, как перст одинок, Издалека его разглядел. Ярость вспыхнула в нем тогда, Закричал он: «Иди сюда, Из моих не вырвешься рук!» Взял он в руки могучий лук. Он сказал: «Неужели погас Яркий свет моих зорких глаз? Или слабой стала рука? Или гибель моя близка? Или праотцы, что везде И повсюду были со мной, Не хотят мне помочь в беде, А хотят пройти стороной? Или стрелы не метки мои? О святые предки мои, Дайте силу мне ваших рук, Ибо смерти врага я обрек! Где товарищ мой? Где мой друг? Я в несчастье своем одинок!» Так взывал к своим предкам Коблан. Протянул он руку в колчан, Где от каждой стрелы стальной Пламя в юрту величиной, Вспыхнув, мир превратит в золу! Вынул острую он стрелу И нацелился прямо в живот, В место, названное Карлыгой. С тетивы взлетела тугой, Зазвенела звонко стрела Удивительной остроты, На две части она рассекла 126

Мощнотелого Кобикты. Две ноги торчат на седле И никак не могут упасть, Со стрелою вместе к земле Отлетела верхняя часть. Кобланды благодарен судьбе: Вняли предки жаркой мольбе. Поразить храбреца помогли! Но, валяясь в крови и пыли, Отвергая гибели власть, Кызылбаша верхняя часть Тянет руки свои к булаве,— Тщетно: сила сгорела дотла. Кобланды подошел к голове,— Это смерть к Кобикты подошла! «Есть пословица: «Дочь — это враг». Мудрость древнюю признаю»,— Говорит повергнутый в прах Кобикты, побежденный в бою, Хочет бороду вырвать свою, Закричал бы — да кто бы помог? Убежал бы — да стал он безног... От ужасных мук, наконец, Кобланды избавил его: Он мечом обезглавил его. Так погиб кызылбашский храбрец. Так отца погубила дочь, Потому что была молода, Так врага полюбила дочь, От родных отреклась навсегда, Отчий дом повергла в беду. 127

Кобланды поскакал вперед, Вражий конь у него в поводу. Карлыга победителя ждет. Видно, счастлива дочь Кобикты, Нет иной у нее мечты — Только б с ним не расстаться впредь. Ж ить вдвоем, вдвоем умереть. На пути — овраги, хребты, . И холмы, и расселины скал, В горной зелени — гул родника... Возле зарослей тростника Их батыр Караман поджидал. Он воскликнул: «Закон таков: Побеждает в беседе — мудрец, Побеждает в сраженье — храбрец. Ты, Коблан, мне — как брат родной. Мы — ровесники-богатыри. Поделись добычей со мной, Подари мне ее, подари!» Кобланды говорит в ответ: «Мы сравнялись числом наших лет, Для меня ты — сладостный плод, Для меня ты — сахар и мед. Нет числа коням Кобикты, Сколько ты захочешь, возьмешь, Нам не нужен, брат мой, дележ». Караман говорит опять: «Не пришлось мне с врагом воевать, Но я знаю, свято блюдешь Богатырский обычай ты, И военной добычей ты 128

Наградишь меня, славой богат. Но с конями вместе, мой брат. Ты вручи мне дочь Кобикты». Юный всадник проговорил: «Подо мною — конь Тайбурыл, Он Корткой взращен, быстроног, Как душа, мне Кортка дорога. Если б мне Тайбурыл не помог. Одолеть я не мог бы врага. Дожил я до тринадцати лет, И за эти годы мой род Много вынес обид и бед, Претерпел немало невзгод От свирепого Кобикты. Ныне легче вздохнуть я могу. Посмотри ты на Карлыгу: Где страна ее, дом и родня? Все покинула ради меня! Я ценю, как друга, ее, Велика заслуга ее: Не была бы хитра Карлыга, Одолеть я не мог бы врага. Говорю тебе волю свою: Верю в силу ее ума. Если хочет она сама — Карлыгу тебе отдаю». Караман ее за руку взял, Потянул к себе и сказал: «Если сверстник дает, я беру. Это дело будет к добру, Нашу дружбу мы укрепим». 129

Постояли под солнцем дневным, Посоветовались втроем, Поскакали прежним путем, Пред собою погнав коней. Миновало несколько дней — Увидали кыятскую рать, У Казана угнанный скот. Хочет войско перекочевать, Только двух ровесников ждет. Заалел, запылал небосвод,— Тайбурыл стоит, не идет, Будто что-то почуял, ослаб. Кобланды заплакал, как раб: Припадает, лишенный сил, На передние ноги Бурыл, И стоит, не движется рать, Ибо стал Тайбурыл хромать. Вечер лег на просторы земли. Кое-как до Аксая дошли, Порешили заночевать, Чтобы в полночь откочевать. Вот разбили шатры на лугу. Караман забрал Карлыгу, Будто он, достоин похвал, Всю добычу завоевал1 А спесивых кыятцев толпа, Что была жадна и глупа, Постелив ковер среди трав, На руках Карамана подняв. Посадила его на ковер, Повела о войне разговор. 130

А Коблана, рожденного львом. На ковер никто не сажал, У Коблана, рожденного львом, Скакуна никто не держал: Наглецы из рода Кыят На него теперь не глядят. Вспыхнул свет полночной звезды, Но кыятцы без Кобланды Порешили откочевать. Кобланды, устрашитель дружин, На стоянке остался один, Рядом — только скакун хромой. Поскакали кыятцы домой, Увезти добычу спеша. У Коблана пылает душа, Нет ровесника-друга в пути. Он обидой пронзен до кости. Он заплакал, тоской обуян: Одиночество тяжело! Позабыл о нем Караман, Увидав кыятцев число. Кобланды со своей тоской Позабыт на дороге глухой! КОБЛАНДЫ УЗНАЕТ О НЕСЧАСТЬЕ РОДНОГО АУЛА Говорит одинокий ездок: «Разве жребий мой не жесток? Кто хорош, тот идет вперед, Тот, кто плох,— никуда не идет. 131

Из того, что добыл на войне, Ничего не досталось мне: Всем владеет кыятский род. Я воистину сумасброд, Я родился глупцом: отчего Я один поскакал в поход, Из кыпчаков не взяв никого? Десять спутников мне бы взять Или, в крайнем случае, пять,— Я таков, что, почуяв гнев, Уничтожил бы целую рать! Затоскую, вернувшись домой: Где простор немеренный мой? На просторе грущу, одинок: Дом родной, от меня ты далек! Неужель до последнего дня В одиночестве мне брести? Брата старшего нет у меня, Чтоб опорою был мне в пути. Брата младшего нет у меня, Чтоб его за собой повести. Мне бы пользы не принесло, Если б даже кричать я хотел, Что казахов огромно число: Одиночество — вот мой удел! Если я в скитаньях умру. Если кончатся муки мои, К моему богатству-добру Враг протянет руки свои. Доведется ли мне повидать Престарелых отца и мать?

О господь, я тебе говорю: Ты сегодня яви мне зарю, Не забудь своего раба, Пусть решится моя судьба. Отвратился ты от меня? Так скорей свою волю твори, Ты не дай мне дожить до зари, До начала нового дня!» Это слово сказав, Кобланды При сиянье полночной звезды Своего стреножил коня. Богатырь головою поник, На душе у него тяжело. Он постелью сделал потник, Он подушкой сделал седло, Он упал на ложе ничком, Он рыдал в безмолвье ночном,— Кто услышит богатыря? Он заснул, а глаза — в слезах. Вот и утренняя заря Показалась на небесах, Трепеща на росистой земле. Появился на сером осле Светлый старец, полный ума. Над челом белеет чалма, Он владеет волшебным жезлом. Это тот, кто воюет со злом, Это предков священный дух! Услыхала рассветная тишь: «Кобланды, ты спишь иль не спишь? О тебе не стихает слух,

О тебе тоскует народ. Неудачен был твой поход, Ни к чему победы твои. Я ступал вослед за тобой, Отвращая беды твои, Полы шубы моей золотой Истрепались на трудных тропах. Горьким дымом твой путь пропах! Мне вчера, в полуденный жар. Повстречался дряхлый Токтар. Твой отец в лохмотья одет, В шубу рваную до колен. Кызылбашский познал он плен. Нищим стал на старости лет. Он подошвы истер, Токтар, Он теперь — бездомный овчар. Аналык, твоя старая мать. Стала шерсть для хозяев трепать, Для хозяев готовить творог. Кто старуху на рабство обрек? До земли согнул ее гнет, Аналык ягняток пасет. А сестра твоя Карлыгаш, В той стране, где царит кызылбаш. Ныне чай кипятит для господ, Сразу пять наполняет чаш, Полотенце держит в руке, Повязала передником стан... Я скажу тебе о Кортке: Алшагыр, над калмыками хан. 134

Хочет взять ее в жены себе. Победил он в неравной борьбе, И твердыню, чьи башни остры, Он воздвиг у подножья горы. Он разрушил твой отчий кров, Твой аул захватил Алшагыр. Посмотри на себя: ты здоров, Познаешь ты в странствиях мир, А кыпчаков ты отдал врагам. Разве счастлив будешь ты сам. Если мучится твой народ, Если горе отчизну гнетет? Чтоб ярмо она сбросила с плеч, Покажи свою силу врагу, Ты не думай, что я тебе лгу: Ты услышал праотцев речь!» Тут проснулся батыр, потрясен, Отлетел от глаз его сон. Увидал он, как в небе горит Яркий блеск рассветной звезды, Увидал — и заплакал навзрыд. Разве мог не рыдать Кобланды, Если вспомнил он о Кортке, Что в неволе томится, в тоске, О народе вспомнил своем, Что страдает под вражьим ярмом! Стал Бурыл поэтому хром: Он почуял душой скакуна, Что в неволе родная страна, Но прошел его тяжкий недуг, 135

Ибо предков священный дух Подал весть о родной стране. Сердце жарко забилось в коне, Стал резвиться, словно кулан. Карлыга, как заснул Коблан, Развязала его скакуна: Хоть и женского рода она,— Оказалась тогда молодцом! С Акмоншаком, своим бегунцом, Тайбурыла стала пасти Средь полыни и ковыля. Плачет, стонет родная земля. Как людей из неволи спасти? Стал с трудом Кобланды брести. Тяжек воину каждый шаг. Увидал наконец Карлыгу, Он сказал ей, в слезах, на лугу: «Завладел моей родиной враг, Мой народ он к земле пригнул, Превратил он в прах мой аул. Алшагыр, родовитый калмык, У подножья горы золотой Ныне крепость из камня воздвиг. Древних праотцев дух святой С этой вестью явился вдруг. Полагаю: обмана здесь нет! Не .поможет мне в бедствии друг: Посмотри, Карамана здесь нет! Хоть женой родилась ты на свет,— Мы сравнялись числом наших лет. Раздели же печаль мою — 136 L

Половину тебе отдаю. Будь здорова, счастлива будь, Я без друга пускаюсь в путь, К своему народу иду, Что в калмыцком плену изнемог. Если в битве поможет мне бог, Я один развею беду». Карлыга тогда говорит: «Разве мужественный джигит Растеряется в трудный час? Разве может враг, ополчась, Навсегда отобрать страну, Чтобы люди томились в плену? Я покинула дом родной, Кобланды, с надеждой одной. Что я стану твоей женой, Но удел мне выпал иной, И тоске моей нет конца. Для тебя погубила отца, — Так жалеть ли мне душу свою? Если мучится твой народ, Если горе в твоем краю,— Ты не медли, скачи вперед. Карамана достигну к утру: Коль захочет идти в поход, Всех кыятцев сама соберу. Если я получу отказ, То сама в полуденный час Я приеду завтра к тебе». Услыхав эту мудрую речь, Приготовился воин к борьбе. 137

Прицепил он к поясу меч, Облачился в твердый булат. Тайбурыла, который был Словно ясный сокол крылат. Он погнал к горе Караспан, Раздвигая рассветный туман. Не терпевшего зной и жару, Ударял он коня по бедру, Обгонявшего вихрь на лету, Бил он плеткою по животу Так, что падала с пеною кровь. Тайбурыл, как птица, крылат. Только лег на землю закат, Кобланды оказался вновь На своей кыпчакской земле. Пред батыром — родной аул. Милый запах Бурыл вдохнул И внезапно упал ничком. Быстро спешился всадник лихой И пощупал землю рукой. Жаль, что родом Бурыл из коней, Но животным его не считай: Этот конь человека умней! Там, где был золотой сарай, Там, где юного стригунка Дважды в день кормила Кортка, Словно мать, добра и кротка,— Там упал Тайбурыл ничком! Там, где были деревья кругом, Там, где речки слышался гул 138

В неприступных расселинах скал. Где стоял когда-то аул, Где скакун под батыром упал, Где журчал под чинаром родник. Окруженный пахучей травой, Положив под собою потник И примяв седло головой, . Богатырь на отдых прилег, Но спокойно лежать не мог На земле, где зимой зимовал, На земле, где он в зной летовал,— Он рыдал, как перст одинок, По людскому жилью тосковал, О народе своем горевал. Ранним утром вспыхнул восток,— Он взглянул на увал-перевал, Где когда-то он кочевал, С пастухами он ночевал. В эту даль, что стала светлей, Он вперяет свой влажный взор: Есть становье, но нет людей, Есть болото, но нет озер. КОБЛЛНДЫ ПРИЕЗЖАЕТ НА РОДИНУ Запылал, заалел небосвод, Поскакал богатырь вперед. Он коню говорит на скаку: «Из неволи мы вырвем Кортку, Мой собрат, полети, как орел!» Вот и озеро Айнакол И стоянка аула Кортки. 139

Нет людей: лишь одни тростники... Хоть родился богатырем, Хоть крепился в горе своем,— Кобланды удержаться не мог, Он заплакал, исполнен тоски... О, не здесь ли знакомый порог? Что осталось от юрты Кортки? Лишь очаг, в котором зола В необычном избытке была. Ту золу разгреб Кобланды И нашел запасы еды. В час, когда собирался к себе Увезти на синей арбе Дочь Коктима свирепый враг, Кобланды молодая жена. Светлой умницей рождена, Положила пищу в очаг: Ничего другого она Не успела оставить в тот день. Говоря: «Пусть найдет, пусть поест, Как достигнет родимых мест». Кобланды, как перст одинок, Отломил от хлеба кусок, Остальное в коржун' положил, И вперед поскакал Тайбурыл. Камни он превращал в песок, Не касались копыта земли. Широко он раскрыл свою пасть, И боялись птицы пропасть, Заблудиться в его пыли.

Вот и тени ночные легли, И скакун, в безмолвье ночном. Вдруг упал на траву ничком. Кобланды с Тайбурыла сошел. Стал ощупывать землю, нашел Под конем, в аршин вышиной. Золотой удивительный кол: Это мужу подан был знак Молодой, несчастной женой. Что по этой дороге враг Дочь Коктима в рабство увел. Яркий, золотом блещущий кол Кобланды упрятал в коржун, И помчался дальше скакун. Богатырь Кобланды на заре Прискакал к золотой горе, У которой крепость воздвиг Алшагыр, родовитый калмык. Говорит Кобланды: «Помогу Всем, кто в плен попали к врагу, Я спасу свой бедный народ!» Дважды крепость объехал Коблан, И нигде не нашел ворот. Загорелся небесный свод, А батыр никак не найдет Ни ворот, чтоб исполнилась месть. Ни щелей, чтобы в город пролезть. Вдруг услышал он скорбную весть. Вдруг почуял он в сердце удар: Это плакал старый Токтар. Но о ком он в кручине рыдал? 141

О единственном сыне рыдал, Чьи затеряны в мире следы. Стал прислушиваться Кобланды: «Средь верблюдов, что вместе растут, Есть один несравненный верблюд. Несравненный мой Кобланды, Где же ты, верблюжонок мой? Средь коней, разномастных коней, Есть крылатый, что прочих сильней. Ты крылатым был, Кобланды, Где же ты, жеребенок мой? Реют соколы, вместе парят, Лишь один — отвагой богат. Ты отважным был, Кобланды, Где ж е ты, соколенок мой? Средь барашков, что топчут луга, Есть один, чьи как месяц рога. Мой единственный сын Кобланды, Где ты ныне, ягненок мой? Спят быки, свой норов смирив, Лишь один — могуч и строптив. Неспокойный, серый бычок, Где ты ныне, теленок мой? Сколько горя я перенес, Сколько пролил я жарких слез, Но от них облегчения нет. Я в лохмотья ныне одет, Шубу, данную мне врагом, Не могу дотянуть до колен. Лучше пасть под грозным мечом, Чем попасть бессильному в плен! 142

Проклинаю тебя, Алшагыр, Показал ты нам свою власть, Но я знаю: проходит напасть, Переменчив обманчивый мир. Погоди, кызылбаш, погоди, День грядущий еще впереди! Если жив мой единственный сын, Он приедет, крылатый, к тебе, Он приедет с расплатой к тебе! Кобланды, очей моих свет! Девяносто сравнялось мне лет. Посмотри, твой старый отец Стал рабом и пасет овец. О, придет ли неволе конец? Ты один у меня, ты один, Ты придешь ли, возлюбленный сын, Чтоб Токтару свободу вернуть, Чтобы волю народу вернуть?» С горьким стоном замолк старик — Поднялась ото сна Аналык, Седовласая, слабая мать, Поднялась, начала причитать: «Ты не плачь, мой Токтар, мой супруг. Разве горе от плача уйдет? Помолчи, пришел мой черед. О, как было просторно вокруг В дни, когда Кобланды был со мной! О Токтар, мой супруг, мой родной, Как мне были в ту пору легки Золотые мои башмаки! Жизнь казалась мне вечной весной, Семерицею райских садов...

Снилось мне: дует ветер ночной, Я услышала шум его крыл,— То шумит, то летит Тайбурыл! Подними свои веки, Токтар: Этот ветер — из Мекки, Токтар! Наш единственный скачет вдали, Он прислал нам отрадную весть: Не четыре ли тучи пришли? Подарил их мальчику тесть. Говорил он, умом богат: «В летний день с востока придут, В зиму с севера налетят, А когда враги нападут, О врагах они возвестят». Кобланды, опора земли, Возвратись, очей моих свет! Посмотри, Твои тучи пришли, А тебя еще нет, еще нет! В дни, когда мой сын был со мной, Из парчи я носила бешмет, Щеголяла я расписной Тюбетейкою с серебром. Круглой шапочкой золотой С колыхающимся пером. В дни, когда Кобланды был при мне. На разубранном пышно коне Разъезжала я в наших горах, Я блистала на шумных пирах, Наряженная в шелк и атлас, Но уехал единственный мой, И беда надо мною стряслась.

Ох ты, Яик, мутен и дик, Ох, из глаз моих катится кровь! У меня — посмотри, мой старик,— Стала дергаться правая бровь. Мой Токтар, чья душа чиста, У меня задрожали уста, Значит, скоро буду опять Наше дитятко целовать. Видишь, плечи мои затряслись, Значит, скоро к горе Караспан Откочует наш караван И опять я надену атлас. Видишь, ноги мои затряслись. Это значит, что в добрый час Откочует кыпчакский род, Чтобы жить на родной стороне, И тогда я поеду вперед На разубранном пышно коне. Посмотри, посмотри, мой старик, Вновь забили, словно родник, Затвердевшие груди мои. Что вы скажете, люди мои? Это снова сосет молоко Сын, уехавший далеко! Кобланды, очей моих свет, Обрати на страдалицу взор! Шестьдесят сравнялось мне лет, И какой для меня позор, Мой ягненочек, мой мальчуган,— Хану скручивать крепкий аркан, Для господ готовить творог, Для господ расчесывать шерсть... 145

От позора мой дух изнемог, А твоя попирается честь! Алшагыр нас держит в плену За высокой стеной крепостной, Он твою молодую жену Хочет сделать своей женой. Долго ль будут нас мучить враги? Помоги же Кортке, помоги, На калмыков нагрянь войной! Что ты попусту бродишь вдали? Надо меч возмездья поднять! Слышишь голос родной земли? Слышишь, сын мой, как плачет мать? Нестерпим ненавистный гнет. Пусть мой плач до тебя дойдет!» Говорит родная сестра: «Дорогая, не плачь, погоди, То, что сбудется,— впереди. Приближается наша пора. Снилось мне одно из чудес. Та секира, чья сталь остра, На граните сделав надрез, Неожиданно стала тупой. Поднесла я к точилу ее, Возвратила ей силу ее, И теперь она примет бой: Это — весть, что подали мне Наши праотцы в вещем сне. Чует слух, что копыта гремят, Чует сердце, что милый брат Приближается на коне!» 146

Говорит в смятенье Кортка: «Как судьба ко мне жестока! Лунный свет над горой Караспан, Сокол мой устремился в полет. Далеко, далеко мой султан, До него мой плач не дойдет, Не услышит мой сокол жену, Не узнает, что плачет в плену. Ручейками богата гора. Где привольна архаров игра. Как могуч богатырский твой стан, Мой супруг, мой батыр, мой султан! Кто мы? Бабы, чей длинен подол: Нас такими господь произвел. Ой, высокий увал-перевал, Детство здесь пролетело мое! Разве белое тело мое, То, которое ты целовал, Ты отдашь без боя врагу, Чтоб зачахла я в юрте чужой? Разве стать я женою могу Черноверцу с ничтожной душой? У родительницы коней Жеребенок погиб, сосунок. Так насильем будет над ней, Чтоб трехлетний скакун-стригунок Был допущен к ее соскам. У родительницы верблюжат Верблюжонку пришел конец* Так насилье над ней учинят, Если будет зрелый самец Вдруг допущен к ее соскам. 147