Алпамыс батыр

Он летит к прохладе реки. Видит купол юрты Кортки У подножья горы Караспан. Мать выходит навстречу ему, Изгибая свой тонкий стан, Обращается с речью к нему: «Мне душа твоя дорога, Мой сынок, мой родной Бокенбай. Ты пошел по следу врага,— Точно так и впредь поступай. Красит озеро берег крутой, Красит воина подвиг святой. Твой отец, дорогой Бокен, Не склонял ни разу колен Ни пред ханом, ни пред царем. Ни пред знатным богатырем, А пред женщиной он упал. Обезумел он от стыда,— Так внезапно стряслась беда. В первый раз побежден в бою. Опозоренный, мечется он. Я лекарства ему даю, Но когда излечится он? С ним всю ночь я сижу напролет, Но отец твой не ест и не пьет. Подходить к нему близко не смей, Не увидит он скорби твоей. В темной ярости, в злобе слепой, Он расправится, мальчик, с тобой, Он снесет тебе голову с плеч... Бокенбай, прими мою речь:

Рано встав на восходе дня, Ты садись на Бурыла-коня, Прицепи ты к поясу меч В целых шесть саженей длиной, Рысью мчась по равнине степной, По горам и впадинам — вскачь, Горный кряж ты увидишь в снегу. Разыщи ты в горах Карлыгу, Что отца пронзила копьем, Беспощадная в гневе своем. Если сила твоя не мала, Карлыгу ты свали из седла. Приведи ты ее пешком,— Лишь тогда отцу на глаза Показаться ты сможешь, сынок! Ты — очей моих свет и краса, Бокенбай, твой удел высок, Ты поверь мне, что я права, Ты исполни мои слова». Поразмыслил Бокен и тотчас Принял матери мудрый наказ. Он сказал: «Коня приведи, Чтоб я счастье нашел впереди». Тайбурыла Кортка привела. Опоясала сына мечом В целых шесть саженей длиной. Через рвы проносясь, как стрела, Поскакал Бокенбай верхом, Рысью мчась по равнине степной. Вскачь — по острым горным камням. Он пригнулся к бугристой земле. Поднял камень на всем скаку,

Восхитил, убедил Кортку, Что сидит он крепко в седле. Что посадка его хороша, Что отважна его душа И что сила его велика. И сказала сыну Кортка: «Вот я вижу — ты льва храбрей, Но в бою Карлыгу пожалей, Победи, но не обезглавь, Победи, но в живых оставь. Карлыга, сильна и мудра. Раньше сделала много добра Твоему отцу, Бокенбай. Умоляю тебя, сынок, Не убей ее невзначай, С одинокой не будь жесток. Ты оставь Карлыгу в живых! Не исполнишь ты слов моих — Тяжело ты обидишь меня, Ты вовек не увидишь меня!» Бокенбай повел разговор: «Почему Карлыга до сих пор Не поймет — кто свой, кто чужой, Кто высок, кто низок душой? Почему отца моего Карлыга свалила с коня? Если б ты не просила меня, Поволок бы ее по камням, Разрубил бы ее пополам! Но теперь обещанье даю: Пощажу, не трону в бою, 198

Если только ей хватит ума. Зло чинить мне не станет сама,— Не убью, возьму ее в плен. Но-о!» — крикнул Бурылу Бокен, И скакун полетел, как буран. Полетел — и скрылся вдали: Не касались копыта земли. Ямы, скалы ему нипочем! А наездник сверкал молодой Богатырским алмазным мечом, Д а уздечкою золотой, Д а железной кольчугой своей. Конь бежит, сокращая путь, И блестит, изгибаясь, грудь Золотой подпругой своей. Расступаясь, земля дрожит Под ударами мощных копыт, Дол трясется, мелькают луга... А красавица Карлыга, Чей шатер— среди горных скал, Не хотела, чтоб он прискакал. В день сраженья, местью дыша, Хорошо изучила его. Разгадала она малыша: Удивительна сила его! Потому-то в своем шатре, И в ночи, и на ранней заре, Возносила предкам мольбы. Вот взметнулись пыли столбы, Показался конь Акмоншак, Карлыга восседала на нем. 199

Закричал шестилетлий смельчак: «Все равно ты не убежишь!» — И помчался навстречу вперед. «Не беги, не робей, малыш»,— Закричала она в свой черед И приблизилась на коне. Бокенбай — на одной стороне, Карлыга — на другой стороне. Бокенбай говорит: «Карлыга, Не привык я бояться врага, Я силен, никого не страшусь. Но отвагой не возгоржусь. Я от битвы не убегу, Но в душе слова берегу, Что сказала Кортка, моя мать: Сколько хочешь, можешь кричать, Я тебя не задену копьем». Беспощадная в гневе своем. Тем словам Карлыга не вняла, В жажде мести копье подняла, Мол, болтай сколько хочешь, малыш, Ты пустые слова говоришь,— И в Бокена вонзила копье. Тут увидел сын Кобланды: Эта девушка ищет вражды, И копья своего острие Прямо в сердце направил ее. Потушил ее пламя храбрец, И составленная из колец Разлетелась кольчуга ее. 200

Место битвы двух смельчаков Превратилось в глубокий ров, Ярость мальчика обожгла: Он высаживать стал из седла Карлыгу своим верным копьем. Показав богатырскую власть. Как пришла ей пора упасть, А в глазах закружилась трава, Карлыга сказала слова: «Слушай, милый, пригожий Бокен, Прекратим бессмысленный бой. Хоть меня ты моложе, Бокен, Преклоняюсь я пред тобой. Не жалей ты жизни моей. Если вздумал убить — убей, Я на милость сдаюсь храбрецу. Но меня покажи ты сперва Твоему больному отцу. Ты послушай мои слова. Я презрела язык и родство, Я убила ради него И отца, и брата в бою, Я покинула землю свою, Я была ему всюду верна, Так лежит ли на мне вина Пред твоим безумным отцом?» Так Бокену сказала она, Молода и прекрасна лицом. На душе у Бокена светло. Усадил осторожно в седло Эту девушку-богатыря, 201

«Убежит еще! — говоря,— Надо бдительным быть наперед!» Акмоншака за повод берет И ведет в аул прямиком. Не разгневалась Карлыга, Не была по дороге строга С юным спутником-смельчаком. Мальчик выехал ранней порой, На закате вернулся домой. В богатырской его руке Карлыги трепещет рука. Д ва тулпара бегут вдалеке, Услыхала топот Кортка, И супругу она говорит: «Возвратился домой наш джигит, Карлыгу привел мальчуган». Посмотрел на сына Коблан И, вставая, поцеловал — Бокенбая поцеловал. Посмотрел — увидал Карлыгу: Сын привел ее, сын родной! Вот стоит она рядом с женой. Восемь лет в пустынной глуши, Человечьей не видя души, Карлыга в печали жила. И на ум его мысль пришла,' Что ее коснулось копье. И батыр пожалел ее, Позабыл Кобланды свой гнев, Полюбил ее. пожалев. 202

И душа его стала светла, И опять он обрел покой. Он воскликнул: «Где же мулла? Пусть меня обручит с Карлыгой!» КОБЛАНДЫ-БАТЫР ОБРУЧАЕТСЯ С КАРЛЫГОЙ Услыхал богатырь Караман, Что Коблан исцелился от ран, Что с красавицей Карлыгой Обручается друг дорогой. Говорит Караман слова: «У меня есть тоже права! Разве я и Коблан — не одно? Разве путь у нас — не один? Разве быть мне отцом не дано, Если есть у Коблана сын? Разве мальчику я не отец? Почему же, по долгу родства, Не явился ко мне сперва С драгоценной добычей храбрец? Я зарезал бы коз и овец, Я расстался б на время с войной, Я устроил бы славный пир, Был бы мною с новой женой Обручен Кобланды-батыр! Мой ровесник и Карлыга, Что страдала в безлюдной глуши, Где одна лишь трава да снега, Обнажили бы язвы души. От обид я избавил бы их, 203

Я раскрыться заставил бы их, Все, что скрыто, наружу извлечь,— Я принес бы им радость и мир!» Карамана мудрую речь Услыхал Кобланды-батыр. Бокенбаю он говорит: «Твой отец на тебя сердит. Должен ты отца уважать: Ты ко мне привел свою мать,— К Караману, мой сын, мой джигит, Приведи ты ее сперва». Услыхав батыра слова, Поскакал Бокенбай на коне, Утром пойманном в табуне, Поскакал, у людей на виду Акмоншака держа в поводу: Карлыга восседала на нем... Караман и Орак вдвоем, Словно волки — стадо овец, Кызылбашей заставив бежать, Разгромили враждебную рать. Опираясь на копья свои, Победители рядом стоят, Не глядят ни вперед, ни назад. На высокий взобравшись курган. Вдруг предстал с Карлыгой мальчуган: Прибыл с матерью новой своей! Был обрадован Караман, Пригласил он к себе друзей. Возвратившись в родной аул. На свои табуны он взглянул, 204

Шестьдесят он зарезал кобыл, Шесть родов на пир пригласил, Девяносто зарезал кобыл. Девять новых родов пригласил. Раздавалась ему хвала. Приказал он разбить шатры У подножья зеленой горы. Где озерная влага светла. Он Кортку пригласил, Кобланды, У озерной поставил воды Юрту в сто девяносто крыл.1 Вот веселья конец наступил. «Кобланды,— сказал Караман,— Прогони клевету и обман, Пусть обида уйдет из души. ■ Посидим в закатной тиши. Никого не впущу я в дом, Мы беседовать будем втроем. Карлыга, настал твой черед, Все, что хочешь сказать,— скажи. Пусть обида из сердца уйдет, Пусть не будет ни злобы, ни лжи». Карлыга начала свою речь: «Чтоб из сердца обиду извлечь, Я должна всю правду сказать. Караман, между нами сядь, Эту речь послушай и ты. Как свидетель моей правоты. Кобланды, мой ровесник и друг! Лишь тебя увидела вдруг — 1 Обычно самой большой юрты- 12 сторон, «крыльев» 205

Полюбила тебя навек. Я сочла, что равна тебе, Что я буду нужна тебе, • Что я буду жена тебе! Все я ради тебя отдала: Свой аул, страну и родных,— Навсегда я покинула их. Как бы ни было дело кривым, Но его полагая своим, Называешь его прямым. Ласков был. со мною отец, Он молил: «Помоги ей, творец, Чтобы радость она обрела!» А когда я была мала, Говорил он, лелея дочь: «Расцветешь ли, очей моих свет, Как достигнешь девических лет?» Но тебе я решила помочь, Из темницы вырваться прочь. Ты забыл об отце моем? Мы убили его вдвоем! Кобланды, этот тяжкий грех Совершила я ради кого? Для тебя, для тебя одного! Полюбила тебя, как жена, И тебе я стала равна! Захватил Алшагыр твой аул. Он к земле кыпчаков пригнул, Охромел скакун Тайбурыл, Караман расстался с тобой,

Ты блуждал одинокой тропой. Кто же зло тебе причинил? Кто тебя от гибели спас? Кобланды, в этот трудный час Прискакала я ради кого? Д ля тебя, для тебя одного! Но к чему превосходство мое? Ты забыл благородство мое... Захватил Алшагыр-злодей, Полонил кыпчакских людей. С нами в битву вступил мой брат, Биршимбай, отвагой богат. Нас пронзил он верным копьем, Смертью он угрожал четырем, Ты едва, Кобланды, не погас, Кто же спас тебя в трудный час? Биршимбай, мой любимый брат. Мой единственный, мой родной. Жеребенок, рожденный со мной, В чем ты был предо мной виноват? Мы росли с тобою вдвоем,— Я тебя заколола копьем, Я твои затоптала следы... Этот страшный грех, Кобланды. Совершила я ради кого? Для тебя, для тебя одного! Полюбила тебя, как жена, И тебе я стала равна. Ты собрал свой народ опять, Вольно стал зимовать, летовать, Ты заветной цели достиг. 207

Наступил долгожданный миг — . Обручили тебя с Корткой, И не вспомнил ты обо мне. Среди гор, потеряв покой И охваченная тоской, Я жила в глухой тишине, И не вспомнил ты обо мне. Мой шатер стоял над рекой. Где, казалось, я в горе умру. Ты на пир поехал с Корткой, К моему подъехал шатру. Я с мольбой обратилась к тебе: «В мой шатер зайди, погости»,— Ты не внял печальной мольбе. «Карлыгу хоть на миг навести!» — Умоляла тебя жена. Но коня ты не повернул, На меня ты, увы, не взглянул. В чем моя пред тобой вина? В чем была пред тобой грешна? Долго ль радость продлилась моя? Где, скажи, справедливость твоя? С Караманом ты пировал, И не вспомнил ты обо мне... Одолев хребет-перевал, Подъезжал ты к родной стороне, Мой шатер стоял на пути. Я молила, покорна, кротка: «Мой шатер навести, погости!» Умоляла тебя Кортка, Чтоб со мною ты был справедлив.

Но погнал ты дальше коня, Ты с женой уехал, меня Д аж е взглядом не подарив! Так, униженная тобой. Так, обиженная тобой. Накопила я много зла. Пред Шошаем, в жарком бою, Я за все тебе воздала. Я теперь пред тобой стою: Буду я жива иль мертва. Повторю я свои слова, Не раскаиваюсь ни в чем. Собрались мы сейчас втроем, А душа у меня чиста: Всем видна моя правота. А теперь, Кобланды, мой султан. Твой черед настал говорить, Говори, но гони обман!» Кобланды говорит слова: «Ты права, Карлыга, ты права, Кызылбашей число велико, Победить врагов нелегко. Как бы ни было дело кривым, Но его полагая своим, Называешь его прямым. Твой отец, как ты родилась, Пеленал тебя в шелк и атлас, Страстно ждал он, чтоб выросла ты. Чтоб его продолжала дела, И отца своего Кобикты 109

Уничтожить ты мне помогла, Сократила срок его дней. Д а, родного отца родней Стал тебе Кобланды-кыпчак, Неизвестный прежде чужак. С той поры ты мне стала верна, С той поры ты мне стала равна: Это люди так говорят... Тяжким жертвам не кончен счет. У тебя был единственный брат, F-иршимбай, твой страж, твой оплот. С милым братом росла ты вдвоем,— И его заколола копьем. Сократила срок его дней. Д а, родного брата родней Стал тебе Кобланды-кыпчак, Неизвестный прежде чужак... Самым близким ты смерть принесла, Сотворила ты много зла,— Так способна ли ты к добру? Сохранишь ли новый очаг? Я в свидетели друга беру: Сомневался в тебе кыпчак!» Благородною рождена. Этой речью побеждена, Карлыга припала к ногам Справедливого Кобланды... Мы свои сократим труды, Долгий сказ поведем побыстрей. 210

Ликовали там тридцать дней, Пировали там сорок дней. Веселились люди вокруг. Караман, ровесник и друг, Обручал Кобланды с Карлыгой. Восемь лет, потеряв покой И охваченная тоской, Карлыга в горах провела,— И судьба ее стала светла. Если правды жаждет душа, Если к цели идешь не спеша, Но идешь, как смелый борец,— Ты достигнешь ее наконец! Сели в синий возок втроем, Близки в горе и в счастье своем, Карлыга, Кортка, Кобланды... Возле нового очага Поняла, приняла Карлыга Жизни сладостные плоды. Шли в веселье за годом год. Карлыга и Кортка, две жены, Удивительно были дружны, Восхищался их дружбой народ, Их мечта сбылась в добрый час. Мы продолжить могли бы рассказ. Заключив без печали его. Сын родился у Карлыги, Киикбаем назвали его. Трепетали пред ним враги. 211

Говорил про него народ: «Киикбай седлает коня — Для казахов солнце встает, Солнце нового, чистого дня, А для недругов — мрак настает». Как другую повесть начнем, Мы особо расскажем о нем. Нашей песне приходит конец, Я слагал ее от души. Если речь говорит певец. То слова его хороши.





1 ного лет тому назад, Как предания говорят, Жил в краю Жидели-Байсын Именитый старец один, Бай из племени Конрат, А по имени Байбори. На богатства его посмотри: Вот жирнокурдючных овец Ровно девяносто гуртов, Вот верблюды среди песков — 115

Девяносто тысяч голов. А среди поемных лугов И не сосчитать табунов Необъезженных скакунов. Т а м ,в одной Стороне над рекой,— Вороной табун, а в другой — Белоснежный, а там — гнедой. Был добычлив бай и богат, Всем в краю Жидели-Байсын Был на зависть его удел. Одного старик не имел: Он бездетен был, говорят. Если нет у тебя детей. Что прискорбней доли твоей? Был бы младший у бая брат — Он и младшему был бы рад. Брат бы старший у бая был — Он бы небо благодарил. Братьев не было у него, И грустил он и тосковал. Одинок был бездетный бай. Был с ним в дальнем родстве Култай, Д а какое это родство? Н а восьмидесятом году, Взоры устремив на восток, Бай сказал: — Из мира уйду, Как явился в мир, одинок. Не достигнув мечты своей. От жены не прижив детей. 216

Сына мне судьба не дает, И чужие казну возьмут, И чужие пожрут мой скот. Сына нет у меня, сына нет. Сына нет — Вот причина бед! Многодетные все подряд Сверху вниз на меня глядят. Повелительно говорят. Перед богом я слезы лью, Проклинаю долю свою. Избегают меня друзья. Бесполезно дело мое. Ослабело тело мое, Сто недугов меня гнетет, И хожу я, словно слепой. Воска мягче кости мои. Издеваются за спиной Надо мною гости мои. Жизнь горька и пуста моя. О ребенке мечта моя, Без него я жить не могу. Кто бездетен — у всех в долгу. По кочевьям идет молва — Нет, мол, у Байбори детей, И меня такие слова Пронимают до костей. Мне на свете веселья нет. Не рождаться бы мне на свет! Слезы Байбори проливал, Днем и ночью он горевал. Всем, кто видел его печаль, 117

Причитанья слышал его. Было старого бая жаль. О Култае речь поведем. У Култая была раба. У рабы какая судьба? От рассвета и дотемна Собирала кизяк она. Сына бог ниспослал рабе. Взял его Байбори себе И богатый устроил той С козлодранием и борьбой. И сказал: — Хоть и не родной, Мне в утеху наследник дан.— И назвал ребенка — Ултан. Вот каков был этот Ултан: Грудь его со скирду была, В горло мог войти караван. Шея — крепкая, как скала. Ухо каждое словно щит, Нос приплюснут, будто разбит. След, что в землю вдавит нога, Точно место для очага. Рот — огромный. Во рту — клыки, Как наточенные клинки. Подбородок — словно утес. Взор угрюм и полон угроз. Каждая глазница — зиндан. Вот каков был этот Ултан. И Ултан, когда подрос, Оказался змее под стать. 218

Престарелых дедов своих — Байбори и Култая он Стал бесплодными обзывать. Гонит старых из юрты вон: «Дуракам не к лицу почет, Ни к чему, говорит, вам скот». Аналык, жена Байбори, Плачет от зари до зари, Жалуясь: — Проходят года. За бедою спешит беда, Нам отрады ни капли нет. Нет нам радости никакой. Если вспомнишь меня, мой свет, Если мой одобришь наказ. То к Азрет-султану вдвоем Мы на поклоненье пойдем, И святой не отвергнет нас. Даст оплот и щит. Чудо совершит. Обновит нам плоть... А не даст господь — На дороге степной Мы умрем с тобой. Соглашается бай с женой. Одного барана берет, Остальной разгоняет скот. Плачет над своею судьбой. Собирается в дальний путь, Открывает сундук с казной, Половину казны раздает, Половину берет с собой. 219

Нагрузил верблюда старик, Приторочил ценную кладь, Кошмами-коврами покрыл. Плачет старая Аналык, Белый свет старикам не мил. Собрались они в среду в путь. Ни на что не могут взглянуть, Слезы льются у них из глаз. Лица побледнели у них. Весь аул сошелся в тот час. Люди следом идут, скорбя, Бьют себя кулаками в грудь: — Как мы будем жить без тебя И без доброй твоей жены? Багровеет закатный дым. Будто кто костер ворошит. Солнце лебедем золотым В огневое гнездо спешит. В полумгле на одном из холмов Люди, как Стожары, стоят. — Добрый путь тебе, будь здоров! Пусть мечта свершится твоя! — Отбывающему кричат. Горько плачет Аналык: — Пересох у меня язык. В сердце у меня сто заноз, Кожу прожигает слеза. У обоих стали от слез Перламутровыми глаза. 220

Стонет бай заодно с женой. Словно каркает в час ночной Бесприютный ворон степной. И бредут старики, бредут, О потомстве речи ведут, А другой тревоги нет. Там пустыня, пустыня тут, А другой дороги нет. Сорок дней пути По пескам идти, Жадный ветер залижет след. Ни жилья в пустыне глухой, Ни следа на земле сухой. Ночью темной — ни огонька Не мерцает издалека. Негде старикам отдохнуть. Солнце ослепляет их днем. Жгучим опаляет огнем. Бесконечным кажется путь. Дал обет несчастный старик Всю пустыню пройти пешком, И бредет, бредет босиком По глухим пескам напрямик. А за мужем вслед — Аналык. В кровь изорваны ноги их Крючьями колючек степных. Так брели они многие дни, И вконец истомились они. Стало старым невмоготу. День один им осталось идти. От мазара1за день пути 221

Поглядели — идут хаджи. Бай сказал жене: — Покажи Этим людям наше добро. Подели его пополам И отдай половину им. Примут золото-серебро — Наш с тобою смиренный дар — И молитвой помогут нам. Вот Азрет-султана мазар. Старики семь дней провели, Не вставая с черствой земли, Жалобно вопя и молясь. Ж дали знака — не дождались, Встали — далее поплелись. От одной святыни к другой Побрели, потеряв покой. В Кара-Тау гробниц не счесть. Кто подаст им благую весть? А могила Баба-Ата В те далекие времена И проста была, и бедна. Не лежала на ней плита. Изукрашенная резьбой. Не было ограды вокруг, Стены не вздымались, крепки, Купол не сиял голубой. З а два — за три дня старики Сделали гробницу такой. Как стоит она и сейчас 222

Посреди пустыни скупой — Цель путей и отрада глаз. Мастерам всей своей казной Заплатили они за труд И опять по степи бредут. Посмотрели они вперед — Горный кряж впереди встает. Вот они на гору взошли, Вот ступают на перевал. Голубую даль старики Озирают из-под руки. Озеро сверкает вдали, Словно горный хрусталь заиграл, Бьют горячие ключи, Возмущая водную гладь, И темнеют карагачи, А колючка у ключа — Чуть пониже карагача — Перепуталась, переплелась. Как пробиться сквозь эту вязь К ледяной, прозрачной воде? Плачут старики и кричат Пуще брошенных верблюжат, И колючку плечами рвут. Вдруг вонзился колючий прут Баю старому в лоб, и вот Поглядели — Кровь не течет! — Чудо! Чудо! — кричит Аналык. — Чудо! Чудо! — твердит старик. В самом деле: Кровь не течет! 223

И тогда головной платок Аналык разорвала, И за лоскутком лоскуток В жертву духам предков она Принесла, Потрясена, Прутья бережно разобрала, Обвязала их все подряд, В кучу камни потом сгребла И, свершив старинный обряд, У воды огонь разожгла, Расстелила на ночь палас. Байбори совершил намаз. Обратясь лицом на восток, И с женой на палас возлег. Спят паломники тихим сном, И огнем золотым горя. На востоке встает заря. Тут на сером осле верхом. Следуя господним путем, Появляется человек. Он, по-видимому, святой. Посох он сжимает рукой, Шуба у него на плечах Золотою крыта парчой, А чалма его точно снег. И, расталкивая стариков. Говорит святой человек: — Знаю, знаю не хуже вас. Что вам нужно, двое калек. Вы оставили мирный кров.

От могилы к могиле вы Заметались в степях сухих. О потомстве молили вы Вседержителя и святых. У святых такое житье: Каждый знает дело свое. Но пришлось нам собрать совет, Ибо всем нам покоя нет От стенаний ваших и слез, Всех в раю всполошили вы. Я тогда предложенье внес — К вашим жалобам снизойти. Вам, бесплодным, в беде помочь. Даровать вам детей двоих, Ниспослать вам сына и дочь. Восемьдесят восемь святых Праведных пророКЬв своих И сто тысяч без десяти Шейхов, поддержавших меня, Выслушал аллах всеблагой, К нашим просьбам слух преклоня. Эй, убогий, глаза открой! Отвори, убогий, свой слух! Я, из рая посланный вниз. Небожитель Шашты-Азиз, Возвещаю: первенец твой — Будущий батыр удалой. Имя дай ему — Алпамыс. Ни огнем его не спалить. Ни свинцом его не пробить. Ни мечом не перерубить, Вечно будет он молодой. А сестре его имя дашь. 225

Как аллах велел,— Карлыгаш. Ты теперь вставай, Байбори, Подымай свою Аналык И творца возблагодари! Встали тотчас же с ложа сна' Байбори и его жена И склонились перед святым, Восклицая: — Благодарим! Нас дарами осыпал бог, Д а и ты, пресвятой, помог! — И склонились они перед ним, И парчовой шубы клочок Оторвали на талисман, И святой растаял, как дым. Как предутренний туман... И пошли старики домой С легким сердцем, легкой стопой. Аналык вслед за мужем шла, Озираясь, как волк молодой, И была Аналык тяжела. Стало все не по сердцу ей, Есть привычное не могла, И сказала: — Любимый мой, Аналык попала в беду: Я от голода пропаду, Не могу баранину есть, Не могу джейранину есть. Вижу: вот казы, вот карта1,

Но открыть не могу я рта, Не дает мне есть тошнота. Ты когда-то батыром был, Был исполнен великих сил... Вот бы ты мне что подстрелил. Вот чего бы хотела я: Леопарда бы съела я! И тогда вскричал Байбори: — Правда ли, о свет моих глаз, О, стелившая мне палас. Что не пусто чрево твое? Дай возьму, как прежде, ружье. Леопарда я застрелю. Прихоть я твою утолю! И вошли они в лес густой, И пошли по тропе лесной, В чащу самую забрели, Где сгустился зеленый свет. И на узкой лесной тропе Отыскали звериный след. Леопард зарычал вдали4 Близко Байбори подошел, Стал с ружьем за древесный ствол Притаился бай, и тогда Показался пятнистый зверь. Очи будто бы из стекла, Лоб округлый, как пиала. В звере дикая мошь была. Но конец ей пришел теперь. Выстрел лес вековой потряс, Пуля в сердце зверю вошла. 217

Байбори к нему впопыхах Подбегает с ножом в руках. Зверя переворачивает он, Нож на ружье подтачивает он, Закатав рукав, Тушу распластав, Лезвие кровью смачивает он, Шкуру вспарывает ножом. Внутренности достает И голодной своей жене Сердце с печенью отдает. Аналык их печет в огне, И щекочет ей ноздри дым, Набегает слюна во рту, Ж дать ей больше невмоготу; Мясо выхватив полусырым, Ж адно есть его принялась, Рвет резцами, Наелась всласть, Разгорелась, что маков цвет, Став моложе на сорок лет... В путь обратный они пошли, Добрели до отчей земли. Возвратились вместе в аул, И в краю Жидели-Байсын Их встречало племя Конрат, Привечал их и стар и млад... И узнали они тогда. Что умножились их стада И что их сундуки полны. Как и встарь, золотой казны.

Ходит Аналык, тяжела, И полна, румяна, бела, Словно молодица она, Бедрами играет Аналык, Плавно выступает Аналык, Словно кобылица она, А в утробе шевелится дитя, Выйти из темницы хотя. Девять месяцев, девять дней Сын в утробе ее лежал. Наливаясь, как сладкий плод. И желанный день настает. Срок приблизился. В сердце ей Боль ударила, как кинжал. Зубы стиснув, муку тая, Аналык прилегла тогда. В русле высохшего ручья Выступила живая вода. Забурлила и потекла, Как весенний поток с горы. Сына Аналык родила. И возрадовался отец, И гостей пригласил на той. Гости шли толпа за толпой, И для них девятьсот овец. Девяносто жеребят, Девяносто верблюжат Бай зарезал, как говорят; В девяноста юртах народ Мясо ест и хмельное пьет. Тешит бай гостей дорогих. 219

Одаряет шубами их, Раздает коней молодых, И овец и коз раздает, И теряет подаркам счет. Без даров никто не уйдет. А кому не дают — крадет. А еще два года спустя В мир пришло другое дитя: Дочку Аналык родила. Дочка, словно луна, была, И светилась ее краса, И струилась ее коса, Поглядишь — и душу отдашь. Как велел Шашты-Азиз, Сына нарекли Алпамыс, А сестру его — Карлыгаш. Пусть беспечно детство идет, Пусть счастливо дети растут! Мы стихи прерываем тут. В те же времена жил-был бай Сарыбай из рода Шек- ты. У него тоже долго не было детей. Еще за много лет до рож­ дения Алпамыса и Карлыгаш Байбори не раз беседовал с Са- рыбаем, и оба говорили: — О, если бы бог дал нам детей, одному мальчика, а дру­ гому дочку, мы бы тогда сосватали их и, вырастив, поженили. Наши мечты исполнились бы тогда, и мы спокойно ушли бы из этого мира. И вот жена Сарыбая родила дочку. Ее назвали Гуль- барчин. Тогда Байбори и Сарыбай, став сватами, съели вдвоем овечий курдюк и выпачкали друг другу лицо мукой. От них и пошел этот обычай. 230

Но как-то Сарыбай подумал: «Мой будущий зять — единственный сын у отца. Если он умрет, моей дочери по закону придется стать женой злого Ултана. Пока не поздно, откочую в лучшие места, увезу свою дочь». И он откочевал со всем своим родом Шекты из Жидели- Байсына. Алпамысу исполнилось десять лет. Он стал управлять на­ делом. Был Алпамыс очень сильный. Мальчики, с которыми ему случалось драться, умирали от его удара. И люди боялись выпускать детей из юрт. Однажды Алпамыс искал кого-нибудь из ребят, чтобы поиграть, и никого не находил. Тут он увидел старуху, сидя­ щую на умреке — ткацком станке. Возле нее на земле спал мальчик. Алпамыс подошел и стал будить мальчика. — Вставай, будем играть! — сказал он и так толкнул мальчика в бок, что тот сразу умер. Старуха поднялась и сказала Алпамысу: — Умер мой единственный сын, В этом ты виноват один. Чем невинных детей губить, Взял бы ты свою Гульбарчин. Не дал дочь тебе Сарыбай И покинул родимый край.— Так она говорит ему. И в ответ ей — сын Байбори: — Слов твоих я в толк не возьму, Что сказала ты? Повтори! Все, что мы рассказали вам, От нее Алпамыс узнал И домой по своим следам 231

Быстро, как джейран, побежал. Что-то он кричал на бегу; По горящим его щекам Горьких слез водопад хлестал. И в отцовскую юрту вдруг Он влетел, обидой гоним, И разбил ударом одним Сорокааршинный сундук. Взял он лучшую из кольчуг, Взял еще исполинский лук, С киноварным древком копье, Меч на поясе золотом. Щит под стать мечу и шлем. А потом На поемный луг Побежал за добрым конем. Но уходят от него Резвоногие скакуны, Не поймал он ни одного — И, как прежде, они вольны Подымать летучую пыль И топтать по степям ковыль. Алпамыса взяла тоска, И заплакал батыр в тоске. Но чубарого конька Он увидел невдалеке. У, какой некрасивый конь, Некрасивый, паршивый конь! Без хвоста и без гривы конь! Молвит конь: — Садись на меня. Лучше ты не найдешь коня! 232

Алпамыс: — На такого сесть Не велит богатырская честь.— И конька уздечкою — хвать! Глядь — конек перед ним опять. — Надевай на меня узду. От тебя я не отойду. Я — судьбы несравненный дар, А зовут меня Байчубар. Два незримых сильных крыла Мать-земля мне чудом дала.— Как хватил уздечкой джигит! Но как вкопанный конь стоит, Тычется в плечо головой, И от ярости сам не свой, Тут конька подхватил батыр И швырнул его на такыр, А конек не свалился с ног, Как железный, стоит конек, Алпамыс, хоть и знатен был. Но взлелеял его народ. Он разумно мог рассуждать, И подумал: «Так бог судил. Не судьба ли коня мне шлет?» — И взглянул на коня светло, Наложил на него седло, И пустился в далекий путь. Никому не сказав о том. Облегает кольчуга грудь, И на поясе золотом Меч гремит, и красным копьем Грозно потрясает джигит. Байчубар как птица летит, 233

И земля дрожит под конем. З а день этот конь из коней Путь двенадцатидневный берет, Столько взял за двенадцать дней, Что другой не возьмет и в год. Конь, как шомпол, под седлом Вытянулся по прямой. Смотрит всадник — пыль столбом Подымается над землей. Видит он издалека — По степи дымятся костры, Лагерем стоят войска. Их несметный строй осенен Шелком полосатых знамен С полумесяцами на них. За войсками увидел он Целый город шатров цветных. К ним прямая дорога шла. У дороги плита видна, Широка и что снег бела, И на той плите — письмена. Алпамыс, наклонившись к ней, К белой, словно сахар, плите, Множество прочел новостей. Чтобы это письмо понять, Обратиться следует вспять: Многочислен калмыцкий стан, В стане всех сильней Караман. В Гульбарчии он давно влюблен. К Сарыбаю явился он И сказал ему: — Сарыбай, 234

В жены мне Гульбарчин отдай! А еще мне плати налог — Десять тысяч голов скота! — Дочь отдать Сарыбай не мог, Караман, мол, ей не чета! Не хотела и Гульбарчин Караману женою стать, И в злосчастный полдень один Ей пришлось из дому бежать. Но родной Жидели-Байсын Был далек, как счастье само. И тогда на камне седом Написала она письмо: «Если этим степным путем Будет проезжать Алпамыс, Он опустит голову вниз, И прочтет, что я напишу, И узнает, чем я дышу». Написав на плите письмо, Повернула в обратный путь Гульбарчин, Сарыбая дочь, И от слез не могла вздохнуть И бежала целую ночь. Это видел всесильный бог: «Почему бы ей не помочь?» — Так подумал бог — и помог. Алпамыс подъехал к письму, Все открыло письмо ему. А тем временем Гульбарчин Возвратилась к отцу назад,— И тому Сарыбай не рад. Пристает к нему Караман, Говорит калмык-исполин: 235

— Подавай невесту мою, А не то я в твоем краю Подчистую вырежу скот! — И колено себе грызет, И рычит, словно зверь, и дик Карамана железный лик. Алпамыс письмо прочитал. Справедливость он почитал, И отважен был и упрям, И не мог уступить врагам Дорогой невесты своей, Любящей его Гульбарчин. Путь, бегущий среди степей, Влек его, и широк и прям, И помчал его конь вперед. Конь пространство, как воду, пьет. Вихрем мчит его по степи. Встретится джигиту казах — Земляку и честь и почет, Скажет он, как в чужих степях Дочка Сарыбая живет, Можно ль верить ее письму? Встретится джигиту калмык — Бой придется принять ему, Головы ему не сносить! Алпамыс к луке приник, Извивается, точно змей, Острый меч — драконий язык — Держит в крепкой руке своей, Подымает к облакам И, гневясь, грозит врагам. 236

Долго он не сходил с седла, Словно он прикипел к седлу... Пыль столбом поднялась вдали, Рать калмыцкая без числа Покрывает лицо земли. Алпамыса ярость берет, Он в железо одет, как в лед. И тогда говорит батыр: — Вот я нападаю один; Супротив меня целый мир, Сто скорбей и семьсот кручин. Обращаюсь к тебе, аллах, Может быть, за час до конца. Умоляю тебя в слезах — Заступись за мать и отца, За сестру мою Карлыгаш, Остающуюся без меня. За народ обиженный наш ' И за весь Жидели-Байсын! Поручаю тебе коня. Черной гибелью мне грозит Воинов бесчисленных вид. Одинокому помоги, Окружают меня враги. Как бы громко я ни вопил — Горя воплями не излить. У меня не достанет сил Силы вражеские разбить. Девушку добывает копье. Самый сильный берет ее. Уннженье — не для меня! — И, на стременах привстав, Алпамыс охлестнул коня, 237

— «Алатау!» — закричав, Алатау — клич родовой, Алатау — гул грозовой Неоглядный потряс простор, Докатился до синих гор. В этот самый час, наконец, Гульбарчин вернулась домой. Спрашивают мать и отец: — Где была ты и что с тобой? — Тут ушей Гульбарчин достиг Алпамыса клич грозовой. — Твой батыр начинает бой. Слышишь, милая, львиный рык?— Говорят ей отец и мать И давай ее целовать. Алпамыс, как на стадо волк. Налетает на вражий полк. Толпы делит надвое меч — Светло-синее острие. Золотая рукоять. И с оттяжкой рубит джигит. Только кровь под мечом шипит И слетают головы с плеч. Под метелью каленых стрел Алпамыс невредим и цел. Байчубар удалой в поту — Словно марево над песком, Словно молния на лету, То в одном краю, то в другом,— Алпамыса назад — вперед По пути батыров несет.

На незримых крыльях парит. Быстрый, как камышовый кот, Налетевший на жадных крыс. Ловко бьет врагов Алпамыс. И тогда один из врагов, В ляжку раненный копьем, Издавая протяжный стон, Поскакал в Караманов стан, И пронесся между шатров; Перед ханом упал ничком, Прохрипев: — О хан Караман, О, законной власти пример, Ты в деснице мошной своей Держишь луноподобный мир. Знай — из отдаленных степей Прилетел могучий батыр. Он еще молодой джигит. Но кровавый он правит пир. Весь твой храбрый полк перебит. Я видал его пред собой. Глянь! Он ранил меня в бедро. В рану можно вложить ведро... Он — о хан! — батыр не простой. Он кричит: «Гульбарчин возьму!» Что ж ты позволяешь ему Наших братьев давить конем. Бить мечом и разить копьем?— Впал в великий гнев Караман. — Где,— кричит,— мой конь вороной? Где,— рычит,— мой меч боевой? — Жаждой мщения обуян. Он ревет, как верблюд весной. 239

Завывает, как зверь лесной. Дико озираясь кругом. Надевает шишак с пером, С маху он садится в седло, Брови черные хмурит зло. Скачет на коне вороном, И на холм взлетает стрелой. Трупов не перечесть под холмом,— Столько их накрошено там! И потряс Караман клинком, Черным гневом налит и дик, Замычал Караман, как бык, И мычанье его, как гром, Пронеслось по лону земли, Разнеслось средь степей-равнин. И, услышав ужасный звук, У звенящего родника Уронила кувшин из рук И заплакала Гульбарчин: — В час недобрый в эти места Бог для жизни послал меня. Погубила моя красота Алпамыса— любовь мою! Не спасет джигита броня. Он падет в неравном бою! — С этим словом она Птичкой к полю боя спешит. Перед Гульбарчин, как луна, Блещет ратной сталью джигит. Алпамысу не до нее, К бою изготовился он: 240

Красное наперевес копье, Взор на недруга устремлен. И взметнулась Гульбарчин, И запричитала она, Невниманьем оскорблена: — На меня не глядит Милый мой джигит, Но да будет его звезда Выше всех небесных светил! А погаснет она, тогда Следом я упаду без сил. Обернись, Алпамыс, взгляни! Если ты сгоришь в огне — Значит, время сгореть и мне! Алпамыс Гульбарчин в ответ: — Если жалко тебе меня, То не надо стоять, мой свет, В бранный час впереди коня. Это знак дурной, Гульбарчин. Уходи домой, Гульбарчин! Слабым женщинам не дано Выводить из боя мужчин. Если соединиться в одно Нам с тобой судьбой суждено, Со звеном сойдется звено, И никто не разделит нас. Не погибну я в трудный час. Слезы вытри! Домой иди! Наберись терпенья и жди! И, услышав эти слова. Лучшие на свете слова, 241

Гульбарчин повернула вспять, Чтобы милого дома ждать. — Где казах? — кричал Караман, — На чубаром коне казах? Я, великий калмыцкий хан, Превращу его в тлен и прах! К небесам подымает взор Алпамыс, молодой боец: — С поля чести бежать позор! Наставлял меня мой отец, Чтобы в битву я не вступал, Ибо слаб я еще и мал. Прав отец, в том сомненья нет, И сюда на свою беду Я пришел — и держу ответ, И отсюда я не уйду. Пусть я мал, но зато я смел! И пока он так горевал, И пока он так говорил — Отворял уста, затворял, И пока его конь стоял И копытами землю рыл, В это самое время вдруг К Алпамысу подъехал враг И хватил дубиною так Алпамыса по голове, Что любой бы упал с седла И валялся мертвый в траве. Кап-гора бы в землю вошла, Если б тот удар приняла. 242

Алпамыс был невредим, Лишь погнулась шлема крепь. Лишь чубарый дрогнул под ним И понес Алпамыса в степь. Караман, по следу гоня. Хлещет вороного коня. «Эй, джигит, уйди от него. Милости не жди от него! Не копьем он возьмет, так мечом Не уйдешь от него нипочем! Берегись, Алпамыс-джигит!» — Встречный ветер в уши свистит. Алпамыс взмолился коню: — Не гневись, Вынеси меня в широту, Подыми меня в высоту! Дан увидеть родимый край' Заступись за долю мою! Если ж я погибну в бою. Ненасытному воронью Трупа моего не отдай. Матери, отцу принеси — Вот, мол, ваш загубленный сын! Чести у людей не проси, Если ты вернешься один Без меня в Жидели-Байсын! — Караман вороного бьет. Пот по шее коня течет. Гневается Караман: — Что потеешь ты подо мной 243

Что, тебя пробирает дрожь? Будь ты проклят, конь вороной! От чубарого отстаешь! Или вес мой тому виной?.. Конь летел, как ветер степной — Караманов конь вороной, Конь летел, как ветер степной, Байчубар быстрее летел: Он вытягивался струной, Воздух он разрывал стрелой, Ветер громко в ушах свистел У батыра и у коня. — Груз тяжел! — сказал Караман, И сорвал он кольчугу с плеч, И тяжелый отбросил меч, И шишак, от ярости пьян, За мечом и копьем швырнул. Скачки бешеной грозный гул, Сотрясает землю кругом, И летит безоружный хан Н а своем коне вороном. А что хан безоружен стал, Сразу понял чубарый конь — Ал памысов конь, конь-огонь. Понемногу замедлил ход, И догнать себя он дает. И нанес удар Алпамыс, Точно сокол, прянувший вниз. Издает он клич боевой, И уходит: мол, я не твой! 244

И, зубами скрежеща, Вороного стегая сплеча, Караман, точно волк, за ним Мчится по горячим следам, Злобой и тоской одержим: «Расплатиться бы с ним сейчас! Мне схватиться бы с ним хоть'раз! Вновь батыр налетает вдруг И наносит удар мечом, И второй наносит потом. Хан, лишившись обеих рук. Валится с коня кувырком, И дырявит степь шишаком, И под острым жалом копья Взвизгивает хан, как свинья. Алпамыс ему говорит: — Побежденному смерть и стыд! Девушку добывает копье. Кто сильней, тот берет ее! На холмах окрестных в ряд Два народа стеной стоят, Два народа стоят стеной, Смотрят люди на этот бой, Говорят: — Был хан не умен. Зря оружие бросил он. Люди, если идут на суд, Краснобая с собой берут, А когда выходят на бой,— Меч надежный берут с собой! Безрассуден был Караман! 145