Алпамыс батыр

И глядит, в темноте блеснув, На батыра злобный зрачок. Трижды грифа он прогонял, Возвращается гриф опять: Грифа хочет батыр подмять, Выпрыгнул из-под одеял, Шею хищнику он свернул, Легкие и печень извлек. Посолил, швырнул В котелок И поставил варить. Тогда Понял он: случилась беда, И его родимый аул. Взят врагом, Потоптан конем И пожжен огнем,— Пусто в нем! Пробудился батыр от сна, И затосковал о былом, О семействе своем И о крае родном. И сказал: — Проснись,\" Каракоз, Сон мне черную весть принес, Я сейчас отправляюсь в путь. И сказала она в слезах: — Сон недобрый снился и мне, Вот что я видала во сне: Белый кречет сел мне на грудь, Отдохнул,

Крылами взмахнул, Поднялся в облака, исчез, Утонул В синеве небес И веселье с собой унес.— Милого обняв, Каракоз Молвит, задыхаясь от слез: — Наши любящие сердца Снова разъединяет зло. Нет печали моей конца, Горе горькое не ушло. От печали больна И, как плат, бледна, Неподвижно лежит она. Говорит он: — Седлай коня. Снаряди в дорогу меня! Медлить нечего! — говорит. И бедняжка плачет навзрыд, Выполняет его приказ, Кротко покидает палас, И, пошатываясь, кладет В переметную суму Веши все, что ему нужны, И еще кладет, в свой черед, Одеяние дуаны. Байчубара седлать спешит, Нежно треплет холку ему, Молвит втихомолку ему: — Расстаюсь я с милым своим. Принеси мне его живым! 297

Жизнь моя — только в нем одном! — И склонилась перед конем. Громко ржал Байчубар и грыз Удила, И с мечом, копьем Выбежал к нему Алпамыс; Каракоз дрожащей рукой Поддержала стремя ему И сказала:— Избранник мой! Вот я рук не подыму. Вот я шагу не ступлю. Как в разлуке буду жить? Милый, я тебя люблю, Жизнь мою ты рвешь, как нить. Покидаешь мой палас, Уезжаешь в дальний путь. Слезы капают из глаз, Горе мне терзает грудь. Радости я с детских лет Не видала у родных, Помню солнца жгучий свет, Помню пыль дорог степных. Д ля тебя скиталась я, Д ля тебя томилась я, Сердцем исстрадалась я, И отца лишилась я. Налетел ты, как беда, И уходишь навсегда. Исчезаешь без следа. 298

Оставляешь без плода Мой зеленый вешний сад. Снилось мне твое дитя: Было б легче во сто крат Новой встречи ждать, грустя, Если бы у Каракоз Твой, батыр, наследник рос. Ты сказал: «Седлай коня!» — Оседлала я коня. Покидаешь ты меня? Что же, покидай меня! Видно, суждено судьбой, Чтоб уехал ты домой! Почему ж меня с собой Не берешь, избранник мой? Кто я? Только тень твоя, Жертва на твоем пути! Едешь в дальние края... Милый мой, прощай! Прости! И в ответ своей Каракоз Алпамыс-батыр произнес: — Ты терзаешь сердце мне! Если мы с тобой вдвоем Из твоей страны уйдем, Не бывать добра в стране. Защищу я свой удел, Прилечу к тебе опять; 299

Если конь мой будет цел, Не заставлю долго ждать. Знай: ты — кол мой золотой, Я на привязи давно, И вокруг тебя судьбой Мне кружиться суждено. Протекло семь долгих лет. Как не видел я отца. Ястребами сотни бед Вьются у его лица. Если стадо стережешь, Вор к тебе войдет в жилье, Если юрту бережешь, Стадо пропадет твое. Возвратив чужбине мир, Я забыл свое родство, А рождается батыр Д ля народа своего. Ради родины моей Уезжаю от тебя, Но пройдет немного дней, Я вернусь к тебе, любя. Женщин краше Каракоз Не знавал я отродясь. Под напором ратных гроз Не порвется наша связь! — зоо

Так батыр сказал, наклонясь К белогорлой Каракоз. Он сидел на коне своем В яркие шелка разодет, С боевым мечом У бедра. Говорил он: — Ехать пора! А она: —Подожди, мой свет! — И на цыпочки привстает. Он целует ее в глаза: По ресницам сурьма плывет, Растворяет ее слеза. Щеки у Каракоз бледны. Трижды Алпамыс отъезжал. Трижды возвращался назад. Как магнит его возвращал Каракоз подавленный стон, Каракоз тоскующий взгляд. Алпамыс покинул ее. Ускакал... И острый кинжал У нее в руке Задрожал, Ищет смерти она в тоске, Хочет жизнь свою погубить... А смогла ли себя убить — Что на это сказать в ответ? Может статься — да, может — нет! 301

Скачет, скачет чубарый конь. Алла мысов конь, конь-огонь. Плотный воздух, как шелк-сырец, Разрывает конская грудь. Конь повсюду находит путь, Будто он глотает простор; Кажется, коню все равно — Что низина и что бугор; Из-под гривы горячий пот, Как река весною, течет, Но устать коню не дано. К раскаленным конским бокам Пыль не успевает пристать, У коня уж такая стать! По горам, по крутым холмам Алпамыса несет домой Байчубар, скакун удалой. Отпустил батыр повода. Мчится он по стране озер. Где с опаской ездят всегда. Конь озерный простор берет, Где нельзя ему вскачь, т а м — влёт; Под подковой блеснет вода, Конь, как ворон, бьющий крылом, Не коснувшись сонной струи, Перемахивает рывком Через серебристую гладь, И скользит по земле опять. Алпамыс коню говорит: — Мне спасенье — крылья твои, Но что, если споткнешься ты. 302

И в ущелье сорвешься ты? Разве не разобьешься ты? Разве смертью нам не грозит Остроребрый камень-гранит? Разобиделся Байчубар, Услыхав такие слова. Разжигает обиды жар Без того горячую кровь; И свистит под конем трава. Что ни час, то быстрее ход. И, зажмурившись, Алпамыс Цепко держится за луку, Чтоб с седла не скатиться вниз, Не сорваться на всем скаку... Байчубар стремится вперед. Бег вчерашний — медленный шаг Пред сегодняшней быстротой. У коня играет в очах Озорной огонь золотой. Оба уха прижав, летит Конь чубарый — стрелы быстрей, А в седле помертвел джигит: Он лишился воли своей. Под конем — то зеркало вод. То гора, то бездна мелькнет. Конь летит вперед и вперед. Тридцать дней и тридцать ночей Алпамыс не ест и не пьет, А на тридцать первый — вдали Разглядел Алпамыс-батыр 303

Рубежи родимой земли, И не мог сначала понять — Там война теперь или мир? Зеленел Жидели-Байсын; Табунов не пересчитать Средь кудрявой травы долин. И, свою почуяв родню, Копь чубарый звонко заржал, И заржали в ответ коню Байчубаровы мать и сын; Засверкал, забелел оскал: Жеребцов Байчубар кусал И обнюхивал стригунков; Выше всех, глаже всех он стал, В табуне он был — исполин. Слыша родины властный зов, О годах батыр пожалел, Проведенных в чужом краю, Вспомнил мать и сестру свою, И благословил свой предел, И душой батыр просветлел; Показалось ему на миг, Что теперь он цели достиг. Потихоньку едет батыр, Подымает усталый взор. Запестрел конями простор, А в сторонке разбит шатер, И горит у шатра костер, Дремлет пятеро человек. Если по одежде судить — Можно думать, что каждый — бек. 304

А шестой — В одежде простой — Чайник ополоснул И чай Собирается кипятить. Алпамыс его узнает: «Это родственник наш — Тортай, Беки — бывшие чабаны!..» Из сумы батыр достает Одеяние дуаны, И обличье меняет он. Приближается к шатру, Хочет разгадать, изумлен. Вероломной судьбы игру. А душа у него скорбит... — Это чей табун?— говорит.— Я — скиталец — дуана, Этих мест злосчастный сын. Светлый Жидели-Байсын Мне — родная сторона. Семь печальных долгих лет Не был я в родном краю. Здесь покинул я семью. Живы близкие иль нет?.. Как народ живет сейчас, Бедствует или богат? Кто господствует у нас? Расскажи скорее, брат!

И в ответ говорит Торта й: — Будь благословен твой путь. Только много не болтай, Осмотрительнее будь. Худо племени Конрат. Возглавлял нас Байбори, Был народ при нем богат, Он, что ты не говори, Справедливый был старик. У него был сын один; Но явился хан Тайшик С войском в Жидели-Байсын. Хан угнал несметный скот, И за ним в погоню шлет Молодого сына бай: «Если, мол, рукой своей Не отплатишь за коней, То назад не приезжай!» И прошло с тех пор семь лет, О джигите вести нет. А меж тем Урод Ултан, Правит всем, Теперь он — хан. И хоть плачь, А кровь течет: Он, палач. Казнит народ. 306

Он страну Пустил ко дну, Он давно Проел казну. Как налог. Берет он скот. Изнемог Простой народ, Голодает и клянет Эту жадную лису. Гибнет бедная страна! Спрашиваешь, дуана. Чей, мол, я табун пасу? Алпамысовых коней Я пасу семь долгих лет, Ж ду возврата прежних дней, Прошлым дням возврата нет! Расспросил ты обо всем. Может быть, ты весть подашь? Дуана, тебе знаком Алпамыс, защитник наш? Все пять беков проснулись враз. Их согласный хор говорит: — Эй, Тортай, расспросил бы нас! Алпамыс Тайшиком убит. Лучше ты поменьше болтай, Чай скорей подавай, Тортай! 307

Рассердились беки — все пять И давай Тортая толкать. Стал их Алпамыс разнимать. — Разойдитесь,— он говорит, — Постыдитесь,— он говорит, — Истинный не станет джигит Призывать еще четырех, Чтобы взять одного врасплох. Расходитесь-ка по добру, А не то — в порошок сотру, Покажу я вам всем пяти, Как на одиночку идти! Те по-прежнему всей гурьбой Бьют Тортая наперебой. Говорит себе Алпамыс: — Перебив этих злобных крыс. Не добро ли сделаю я? — Размахнулся — и по головам Как прошелся древком копья... Головы у всех — пополам! Льва тогда узнав по когтям. Зарыдал от счастья Тортай. И с коня батыр соскочил, Вспомнив сердцем свое родство, И в объятья он заключил Соплеменника своего, И сказал батыр Алпамыс: — Я вернулся в родимый край, Пусть трепещет теперь Ултан! Правым гневом я обуян! Расскажи подробней, Тортай, Что творил он здесь без меня? 308

Как живет вся наша родня? Не скрывай, Тортай, Говори! И Тортай говорит ему: — Хан Ултан велел Байбори Стать на склоне лет пастухом. И теперь твой старый отец Бродит по степи с посошком И верблюдов ханских пасет. А Култай — тот пасет овец. А жена твоя Гульбарчин, Как уехал ты, в тот ж е год Первенца тебе родила, Жадыгером его зовут. Черные творятся дела! Нынче твой малолетний сын Обречен на нищенский труд: Ходит он без шапки, босой, И глотает дорожный прах, Умывается он росой Д а соленой своей слезой; Цепь на шее, цепь на ногах... Уж который месяц подряд Твой наследник пасет ягнят. И задумал злодей Ултан Завладеть женою твоей, Добродетельной Гульбарчин. Тридцать дней и ночей Ултан Веселится в кругу друзей, И сегодня пора пришла: Грешный брак утвердит мулла. 309

Ты ступай туда поскорей И преступнику помешай! Алпамыс говорит: — Тортай, О моем приезде — молчок! — Сел на коня и поехал домой. По пути он встретил своего отца Байбори гнал верблюдов на водопой, покрикивая: — Арай! Арай! И плакал и причитал: Стройный тополь, белый пух. Одинок седой пастух. Пред тобой, создатель мой, Плачу я, старик больной. Чем такую жизнь терпеть, Лучше лечь да умереть. Где единственный мой сын, Верный шит моих седин? Плачу я сто раз на дню И верблюдов я гоню: Арай! Арай! Погибаю без вины... Эй, куда вы, горбуны! Горе вы мое, напасть! Чтоб вам, неслухи, пропасть! Где вода, а вы куда? Без хозяина — беда! Арай! Арай! Снег на Караган-горе, Можжевельник в серебре.

Век мне скот чужой стеречь! Одежонка спала с плеч... Солнце сушит, снег слепит... Пастуху не счесть обид. Сын-помощник не придет. Без хозяев сгинет скот. Арай! Арай! Вишню на горе крутой Опалил полдневный зной. Силы нет в моих руках. Как слепой, живу впотьмах. Сын ушел, и много лет От него мне вести нет... Арай! Арай! Под горой засох гранат. Внучек мой пасет ягнят. На ногах, на шее цепь, А кругом глухая степь. Мы исчезнем без следа... Эй, верблюды, вы куда? Арай! Арай! Алпамыс приблизился к отцу и приветствовал его, поже­ лав ему благополучия. Байбори подумал, что перед ним — наушник Ултана, и так испугался, что выронил из рук пасту­ шеский посох. Алпамыс сказал: — О почтенный, старый чабан. Будь вовеки благословен! А в какую из дальних стран 311

И зачем уехал твой сын, Бросив край Жидели-Байсын? И расплакался Байбори: — Скоро ли великий аллах Выполнит прошенье мое? Я молюсь что ни день в слезах. Дрогнуло терпенье мое. Слезы мне, всеблагой, утри! С той поры, как правит Ултан Нашей самой горькой из стран, И в убожестве мы живем, Люди в униженье моем Не приветствовали меня. Кто же мне сегодня почет После стольких лет воздает? Сына старый не узнает. Говорит Алпамыс: — Отец! Всем твоим несчастьям конец! В мире ты теперь не один. Пред тобой Алпамыс — твой сын! Миновала пора кручин! Не паси для врага Ты скота в степи, Для врага Очага С этих пор не топи! Всё не верится Байбори: — Дуана, со мной не хитри! 312

Сжалься, странник, над стариком! Все же облик мне твой знаком. Голос твой мне волнует слух, И пеленок забытый дух. Как бывало, щекочет нюх! Конь твой выхолен и хорош, А у сына был конь плохой... Зря идешь, Дуана, На ложь, Зря смущаешь ты мой покой. Кто ты? Кто же ты, дорогой? Только правду мне говори! — Плача, спрашивает Байбори. Говорит в ответ Алпамыс: — Пусть река обратится вспять, Пусть откроется путь врагу, Пусть мне радости не видать, Если я хоть словом солгу! Нищий странник пришел домой, Твой ягненок перед тобой, Сын тебе воздает почет! Сына Байбори узнаёт, Падает на землю ничком. Словно верблюжонок ревет; С обретенным сыном вдвоем Слезы проливает ручьем. Когда Байбори немного успокоился, Алпамыс спросил: — Что с нашими родственниками, отец? — Не спрашивай о них. Все мы подверглись преследо-





ваниям Ултана. Неподалеку отсюда пасет овец старый Кул- тай. Он тосковал по тебе не меньше, чем я. Поезжай, порадуй его! Подъехав к овечьей отаре, Алпамыс узнает Култая. Бед­ няга спал в тени своей рубахи, висевшей на палке. В отаре среди овец паслись два козла. Когда они были еще козлятами, маленький Алпамыс любил с ними играть. Козлы почуяли запах Алпамыса и побежали рядом с ко­ нем, обнюхивая стремена. Култай проснулся, схватил палку и кинулся за козлами с криком: «Шурай! Шурай!» При этом он причитал так: — Пятилетний конь — хорош. С разумом не пропадешь. Крутороги вы, белы, Алпамысовы козлы, Что ж пустились вы вдвоем За чужим бежать конем? Шурай! Шурай! С Караган-горы поток Мчится, звонок и широк, Оживив пустынный край. Почему глухой Култай Нынче слышит этот шум? Что козлам взбрело на ум? Что им в коннике чужом, Если он им не знаком? Шурай! Шурай! Алпамыс ребенком был, И своих козлят любил, С ними он играл не раз. 314

Алпамыс носил атлас, А несчастный сын его Не имеет ничего. Летом знойным и в мороз Ходит он и наг и бос, И пасет чужих ягнят... Эй, козлы, назад, назад! Шурай! Шурай! Алпамыс коня осадил. Молвив: — Достопочтенный дед. Будь здоров, Живи много лет! Ты бы мне, старик, подарил Одного из этих козлов — Вот тогда б я счастлив был! — И при этих словах Култай Разрыдался что было сил. — Что с тобою, дед? Не рыдай! Почему ты заголосил? «Подари козла!» — я просил, Плачем ты отвечаешь мне. Ты бы дело божье свершил, Подарив козла дуане! Говорит Култай: — Дуана! Слух открой для нескольких слов. Я умру без этих козлов. Знай: Душа у меня больна, 315

Потому что семь лет назад Алпамыс уехал от нас; Свет исчез у меня из глаз, Жизнь моя превратилась в ад; Мир покинуть я был бы рад, Если бы не верилось мне, Что из дальних странствий домой К разоренной своей родне Возвратится любимец мой. Он придет и скажет: «Култай, Мне козлов моих отдавай!» — Как в лицо ему посмотрю, Если их тебе подарю? Алпамыс говорит в ответ: — Эх, Култай, дорогой мой дед! Был огонь у тебя в очах, Шубу ты носил на плечах, А теперь одряхлел, зачах... Почему на старости лет З а отарой бредешь вослед И в степи ты проводишь дни? Выкрошились зубы твои. Трескаются губы твои, Притупился твой острый слух... Разве нет у тебя родни? Разве нет помощников-слуг? Постарел ты сильно, Култай, Видно, ты измучен бедой, Крепко скручен горем-нуждой! А Култай: — О мой дорогой.

Видно, ум тебе ясный дан. Человека видишь насквозь. Горе мне узнать довелось С той поры, как ханом — Ултан. Этот хан Ултан, жадный пес. Счастье взял, а горе принес. Алпамыс промолвил тогда: — Точно снег — твоя борода. У бездомного — счастья нет, Не для нищих сытный обед. Тот, кого ягненком зовешь И с такою любовью ждешь,— Не имел ли каких примет? А Култай: — Свет моих очей, Мой воспитанник дорогой Был сильнее всех силачей, Мог верблюда поднять рукой. У него на спине была Родинка, черна и кругла.— Так он говорил дуане. И при тех словах дуана С плеч одежду скинул долой И сказал: — Гляди, вот она! Смотрит изумленный Култай: У проезжего на спине Родинка, кругла и черна. 317

И, как в половодье река. Льется из очей старика Ж аркая горючая соль. И, для радости воскрешен, Обнимает юношу он. Счастье и безмерную боль — Может все человек снести На своем житейском пути. Когда Алпамыс и Култай вдосталь нарадовались встре­ че, Култай сказал: — Поезжай, мой дорогой, к своему сыну Жадигеру. Он босой, без шапки, с цепью на шее и на ногах, пасет в степи ягнят. Поспеши, порадуй его! Алпамыс отвечал: — Я могу не узнать Жадигера. Я никогда не видел его. Лучше садись на моего коня, скачи к мальчику и скажи ему: «Твой отец приехал!» Култай вскочил и поскакал в степь, приговаривая: — Эй, скачи, Байчубар, Туда, Где пасет Жадигер ягнят! Позолоченные повода, Словно жар. На солнце горят. Ой, счастливец— старый Култай! Отчего ж не скакать коню? Почему не плясать коню? Честь и слава этому дню! Радость перелилась через край! Почему не летать и мне, 318

Как летал я в пятнадцать лет? Я теперь не стар и не сед! Я теперь джигит, а не дед! Долго мы горели в огне Бесконечных обид и бед. Алпамыс Ултана убьет. Будь он проклят, палач Ултан! Пусть же племя Конрат поет: «Расцветает в степи тюльпан!» Ты скачи, Байчубар, быстрей!» Пусть он лопнет в юрте своей, Кровожадный Ултан-злодей! Причитая так, Култай скакал по степи. Он увидел джи­ гитов, играющих в «кокпар». Это были гости Ултана, пригла­ шенные на свадьбу. В их круг, вместо обычного козленка, был брошен трехлетний верблюд, которого должно было поднять с земли на скаку. Никому из джигитов это не удавалось. Култай, сидя в седле, подлетел к верблюду, подхватил его и, на глазах удивленных джигитов, ускакал с ним. Джигиты попросили Ултана дать им новый кокпар. Ултан сказал: — Сейчас я устрою для вас забаву, какой еще никто не видел. Приведите сюда семилетнего пастушонка Жадигера, он будет кокпаром! Те, кто помнил Алпамыса, вознегодовали и отказались от такой игры. Но нашлись злые люди, которые пошли за Жадигером, схватили его, бросили в круг и стали отнимать друг у друга. — Дядя! Дядя! — В слезах кричал Алпамыса несчастный сын.— Защитите меня! — 319

Ни один Из джигитов не защищал Жертву дикой злобы людской. Жадигера сбивали с ног И вопили, тешась игрой: — Ты в лицо не смотри, щенок! — Я не буду, дядя, смотреть! Только отпустите меня! Всех вас буду слушаться впредь! И шарахался от коня Жадигер, цепями звеня. Лету — зной, а зиме — мороз. Обездоленным — чаша слез. Плачет и вопит Жадигер: — Гонитесь за мной на конях, Рвете друг у друга из рук, Держите, как зверя, в цепях, Предаете тысяче мук... Что я сделал? В чем виноват? Разве я вам не младший брат, О джигиты рода Конрат? Мой отец — Алпамыс-батыр Славой доброю был богат, Он уехал семь лет назад, Без отца я жалок и сир. Камнем из пращи я лечу. О джигиты, я жить хочу, Но в жестоких руках умру! — Так взывал Жадигер ко всем, Кто за цепи его хватал, 320

А мучители между тем Продолжали свою игру. И, цепляясь за стремена, Жадигер из последних сил Хриплым голосом голосил: — О джигиты, я еще мал, Вы мою позовите мать, Пусть меня защитит она И не даст, как кокпар, таскать. Своего признать не хотят, Своего преследуют псы... Их глаза по-волчьи горят... Хлещет кровь у меня из ран. Смертные настали часы. Почему с младенческих лет Обижает меня Ултан? От него мне пощады нет — Так рыдал Жадигер И так Проклинал этих злых собак: — А, чтоб жить вам всем козий век. Чтоб кокпаром каждому стать! Продолжайте меня терзать! Чтоб вас нож мясника посек! Чтоб вам ноги переломать! Продолжайте меня терзать! Чтоб вас, превращенных в калек. Сговорились друзья предать! Продолжайте меня терзать! 321

Чтоб вас ни один человек Братом не хотел бы назвать! Продолжайте меня терзать! Если мой наступит конец, А за мной приедет отец, Спросит вас: «Где первенец мой?»— Вы какой дадите ответ? Чтоб вам не вернуться домой, Не глядеть вам на белый свет. Матери, отца не видать! Продолжайте меня терзать! Тогда люди, еще не отступившиеся от Алпамыса, разог­ нали джигитов, столь злобно издевавшихся над Жадигером. Мальчик попытался подняться с земли, но израненные но­ ги не держали его. К нему верхом на Байчубаре подъехал Кул- тай. Он не узнал мальчика, покрытого пылью и кровью, и спросил его: — О дитя! О страдалец мой, Ты не знаешь, где Жадигер? О злосчастный рыдалец мой, О джигит ростом с палец мой. Ты не знаешь, где Жадигер — Жадигер мой, скиталец мой? Если знаешь, так отвечай! Мальчик смотрит — это ж Култай! Смотрит и говорит в ответ: — Что ж не узнаешь меня, дед? 322

Повредился ты, дед, умом. Иль глаза заросли бельмом? Иль ты важным стал от того, Что коня себе приобрел, И не признаёшь никого, Горделивый, точно орел? Верно, ты прискакал взглянуть На Ултаново торжество? Оттого и расправил грудь, Улыбаешься во весь рот, Хоть не вижу к тому причин! Иль ты рад, что Ултан берёт В жены мать мою Гульбарчин? Хоть и час тому назад Был Култай еще молодцом И в игре захватил кокпар, Все же был он годами стар, И подчас умом слабоват. Говорят, Девяносто лет Стукнуло уж старику, И к тому же немало бед Он видал на своем веку, Мир стоял пред ним, Как в дыму, И, наверное, потому Непосильно его уму Было что-нибудь удержать. Дед Култай был плохой гонец, Жадигеру забыл сказать, Что вернулся его отец. Бросил Жадигеру кокпар

И, вскричав: — Пошел, Байчубар! — Дед Култай коня подхлестнул И в степной пыли потонул. Жадигер верблюжонка взял, За ногу поволок в аул: «Мол, его Карлыгаш отдам, Пусть положит его в котел И с приправами сварит нам, Чтобы каждый ел Д а хвалил, О Култае бы говорил: «Дед Култай добычлив и смел!» Мальчика Ултан увидал: — У,— сказал,— не возьму я в толк, И когда ж он джигитом стал? И з щенка уже вырос волк! И откуда силу свою Это вражье племя берет? Если я его не убью, Он, проклятый, меня убьет... Хан Ултан кричит: — Карлыгаш! Вот он — видишь? — волчонок ваш. Приведи его.— говорит,— Мне его неприятен вид. Я давно его не терплю. Я ножом его заколю. Душу Карлыгаш стиснул страх, Пала на сердце ей печаль. 324

Девушке племянника жаль, И она говорит в слезах: — Хан, ты властен в нашей судьбе, Подчиняемся мы тебе, Но ведь это — племянник мой, Птенчик, сиротинка моя. Как же я своею рукой Жадигера на казнь отдам? Сколько горя принес ты нам, Сколько нестерпимых обид! Иль ты кровью нашей не сыт Нашими слезами не пьян? Иль всегда безжалостно мстит За свое самозванство хан? Байбори был тем знаменит, Что ему был судьбою дан Острый разум и добрый нрав. Ты же, власть у него отняв, Неразумно жесток, Ултан! Ты, Ултан, причина причин Наших злоключений и бед, И в краю Жидели-Байсын, Где так радостно было нам, Вот уже семь лет Птицы счастья нет. Хан Ултан! Покуда жива, Жадигера я не отдам! Услыхав такие слова, Сильно разъярился Ултан, Выпучил глаза, как сова. Завизжал, Как степной шакал. 32$

Черной пасти открыв зиндан; Выхватил кривой кинжал, Замахнулся на Карлыгаш: — А, такты его не отдашь?! Жадигер на крик прибежал, И запястье Ултану сжал Детской, но могучей рукой, А другой, Что хватало сил, Точно беркут, его когтил. Хан Ултан кинжал опустил, И упал Кинжал, Зазвенев. И Ултан подавил свой гнев, Укротил свой шакалий нрав, Отступил на шаг, осознав. Что в расцвете силы своей Ж адигера он не сильней. И, осенней тучи темней, Прочь из юрты выбежал он, И унижен и удручен. И племянника обняв, Плачет Карлыгаш навзрыд. Слезы катятся, словно град. — Светик мой,— она говорит ' Голосом охрипшим от слез,— Кто кокпар тебе подарил? — Дед Култай мне его привез, Чтоб его' кто-нибудь сварил, 326

Чтобы мы устроили той. Удивляется Карлыгаш: — Мальчик дорогой. Что с тобой? Время ли устраивать той? Что это за странная блажь? К нам беда идет за бедой. Этот изверг родную мать У тебя решился отнять И тебя не убил едва. Странно слышать мне, Жадигер, От тебя такие слова! Жадигер говорит: — Не плачь! Прибавлять не нужно огня К разгоревшемуся огню, И без этого он горяч. Я не помню такого дня, Чтобы нас не терзал палач. Он не одолеет меня, Я пред ним колен не склоню. Так и ты горделиво стой, Головы перед ним не клоня. Ради чести нашей семьи Будем прятать слезы свои. Карлыгаш, мы устроим той! И, услышав их голоса, Прибежала к ним Гульбарчин. От вседневных горючих слез Потускнела ее краса, На щеках от бед и кручин Больше нет смеющихся роз. 327

Гульбарчин больна и бледна, Будто на ущербе луна... — Что за жизнь! — вопила она. И рыдали они втроем. Горячо друг друга обняв, Слезы их кипели ключом. И среди зеленых равнин, Чешуею блестя меж трав, Подхватила река Байсын, Разнесла по земле их стон... Плача, говорит Гульбарчин: — Заклеймила меня судьба. Я не в силах стереть со лба Черного позора печать. Я должна терпеть и молчать. Плачу я. Но из глаз мужчин Разве должно слезам бежать? Что с тобой случилось, мой сын? Ж адигера спросила мать. Матери в ответ Жадигер: — Я пошел сегодня на той, Я хотел развлечься игрой И кокпар захватить хотел, Но таков уже мой удел. Что по воле Ултана-пса Превратился я сам в кокпар. Бросили меня, сбили с ног, Мучили подряд три часа, 328

Рвали друг у друга из рук, Втаптывали на скаку в песок. За ударом — удар! За пинком — пинок! За рывком — рывок! В ноги, в горло врезалась цепь... Колесом заходила степь. Сжался я в кровавый комок, И не мог Подняться с земли. И когда я лежал в пыли, Дед Култай прискакал ко мне На чубаром статном коне, Дал верблюда, коня хлестнул И в степной дали потонул. Гульбарчин говорит: — Пускай, Духи предков поддержат нас! Может быть, в этот страшный час Свет в глазах у тебя погас, И ошибся ты, Жадигер? Где добудет коня Култай? Он так долго на свете жил, У него из костей и жил Улетучилась жизнь, как пар... Чтобы завоевать кокпар, Нужен удалец-молодец... Может быть, это твой отец Возвратился в родимый край? — Что ты! Мой отец — молодой, Это был седой. 329

Гульбарчин больна и бледна, Будто на ущербе луна... — Что за жизнь! — вопила она. И рыдали они втроем. Горячо друг друга обняв. Слезы их кипели ключом. И среди зеленых равнин, Чешуею блестя меж трав, Подхватила река Байсын, Разнесла по земле их стон... Плача, говорит Гульбарчин: — Заклеймила меня судьба. Я не в силах стереть со лба Черного позора печать. Я должна терпеть и молчать. Плачу я. Но из глаз мужчин Разве должно слезам бежать? Что с тобой случилось, мой сын? Ж адигера спросила мать. Матери в ответ Жадигер: — Я пошел сегодня на той, Я хотел развлечься игрой И кокпар захватить хотел, Но таков уже мой удел, Что по воле Ултана-пса Превратился я сам в кокпар. Бросили меня, сбили с ног, Мучили подряд три часа, 328

Рвали друг у друга из рук, Втаптывали на скаку в песок. З а ударом — удар! За пинком — пинок! З а рывком — рывок! В ноги, в горло врезалась цепь... Колесом заходила степь. Сжался я в кровавый комок, И не мог Подняться с земли. И когда я лежал в пыли, Дед Култай прискакал ко мне На чубаром статном коне, Дал верблюда, коня хлестнул И в степной дали потонул. Гульбарчин говорит: — Пускай, Духи предков поддержат нас! Может быть, в этот страшный час Свет в глазах у тебя погас, И ошибся ты, Жадигер? Где добудет коня Култай? Он так долго на свете жил, У него из костей и жил Улетучилась жизнь, как пар... Чтобы завоевать кокпар, Нужен удалец-молодец... Может быть, это твой отец Возвратился в родимый край? — Что ты! Мой отец — молодой, Это был седой, 329

С бородой... Это был, конечно, Култай! Но, не слушая сына, мать Сон свой стала припоминать: — Степью шла я, Н е чуя ног. Степь глухая. Жгучий песок. Белый кречет Взоры мечет. Вот мой силок — Алый шнурок. Кречет белый Не улетел, Гордый, смелый — Н а руку сел. Кречет, клича: «Где добыча?» — Смотрит на мир. Поли величья Хан мой птичий, Кречет-батыр! Сон мой значит: Замкнулся круг. Степью скачет Батыр-супруг. Мой огнелицый, Гордость! Краса! Где мне скрыться От злобного пса? 330

Тут раздался крик Ултана. — Жадигер! — кричал он издалека.— Хватит тебе бол тать с женщинами! Ступай к своим ягнятам! И Жадигер, звеня цепями, пошел в степь. По пути он занозил ногу, присел наземь и принялся выни мать занозу. Тут показался некий дуана верхом на коне. Жадигер обратился к нему с такими словами: — Добрый путь тебе, дуана! Счастлив будь! Тебе, дуана, Я желаю всяческих благ. Ты широкоплеч и могуч. Конь чубарый твой — что ни шаг Перемахивает версту. Войска целого стоишь ты. Был бы ты батыром, твой враг От тебя бежал бы в кусты И сопротивляться не смел. Ты бы молниями из туч Стаи слал красноперых стрел. Придержи коня на лету, Пожалей меня, сироту! Ногу я занозил — взгляни! От цепей моих я в крови. На мгновенье путь прерви, Мне ягнят сюда пригони! На степном просторе горю, Степи, цепи, горе корю; Мало жил я, но худо жил... Хоть бы ты мне поворожил, Счастье предсказал, дуана!

Дуана говорит в ответ: — Жизнь, дитя, и моя темна, На беду она Сын мой был мне, что ясный свет, Свет давно для меня потух, Я не вижу сына семь лет. Говорят, он, как ты,— пастух. Жадигер побледнел, Стал он бел, Как мел, Вспомнил о материнском сне, Руки протянул к дуане: — Почему твой конь мне знаком? Понял я: Приезжал ко мне Дед Култай на твоем коне! Он сидел на коне мешком, Ты — как белый кречет на нем! Кто же ты? Скажи, дуана! Ты скакал всю ночь напролет. Сон, я вижу, тебя берет. В плотных веках ты прячешь взор. Погляди на меня в упор! Кто же ты? Скажи, дуана! Вижу, ты вздыхаешь сейчас, Каждый вздох твой — что ураган. У тебя исполинский стан, Стан, достойный носить атлас. Кто же ты? Скажи, дуана! 332

Если б я отыскал отца, Я бы счастлив был без конца. Если б сына ты отыскал. Ты счастливым бы, правду, стал? Кто же ты? Скажи, дуана! Вражий меч надо мной навис. Отвратишь его ты один! Здравствуй, мой отец Алпамыс! Пред тобой — Жадигер, твой сын! Словно с деревца на горе. Вся в слезах, как в серебре, Покатилась вишенка вниз,— Жадигер упал, ослабев, И, как львенка могучий лев, Подхватил его Алпамыс, Поднял мальчика на седло, В щеки поцеловал И упал. Как могучий дуб, тяжело. И очнувшийся Жадигер Ласково говорит с отцом, Наклонясь над его лицом. Положив под темя ладонь: — Приоткрой глаза, приоткрой! Я с тобой — верблюжонок твой! И сознанья светлый огонь До костей батыра обжег, И губами коснулся он Сына милого бледных щек, До цепей дотянулся он, 333

Разорвал их и прочь совлек С шеи, с окровавленных ног. Сына посадил на луку, Придержал рукой на скаку, Дал почувствовать, что отец Есть у мальчика, наконец, И ему на чело надел Счастья лучезарный венец. Вместе с сыном в степь полетел И сказал: — Побудь у ягнят. Скоро я возвращусь назад! Алпамыс поскакал в аул. И стремительно подлетел К юрте, где Ултан пировал; Байчубара он осадил, Песню дуаны затянул: — Слушай нас, пророк Сулейман, Повелитель земель и вод! Слушай песню мою, народ! Слушай, слушай меня, Ултан! У меня есть песня одна. Вам споет ее дуана. Свадьбу празднуешь, хан Ултан! Ты народ свой ограбил, хан! Ты свиреп, как дикий кабан. Ты вершишь неправедный суд. У тебя клыки не растут? Есть такая песня одна. Вам споет ее дуана! 334

Под тобой глинобитный пол. Разве он теперь не дрожит? Под тобой золотой престол. А кому он принадлежит? Есть об этом песня одна. Вам поет ее дуана. Ты, Ултан, бережешь казну. Отвечай: это чья казна? Ты сегодня берешь жену. Отвечай: это чья жена? Человек садится на плот. Полагает, что доплывет. Подымает ветер волну, И ко дну Человек идет. Есть об этом песня одна. Вам пропел ее дуана. Хан Ултан говорит рабам: — Эта песня нам ни к чему. Дуану гоните! Ему Ничего за песню не дам! А прекрасную Гульбарчин Эта песня бросила в дрожь. — Дай-ка я на певца взгляну! Посмотрела на дуану — Как на Алпамыса похож!.. Мафию, служанку, зовет. Восемь золотых ей дает, Приказав: — Отдай дуане! 335

Эта песня по сердцу мне. Пусть оп уходить не спешит. Он. быть может, поворожит? Дуана, говорит народ. Видит все на семь лет вперед. Мафия картава была, Рябовата была она. Мафия лукава была, Воровата была она. Некрасивая Мафия, Похотливая Мафия Половину денег крадет. Потихоньку в карман кладет. — На базар пойду,— говорит,— Попадется мне там джигит. Буду с ним гулять-пировать, А на дуану мне плевать! Для меня без этих монет Ни веселья, ни счастья нет. Хватит дуане четырех. Тоже приработок не плох! Начал дуана колдовать, Н ачал в бубен бить, танцевать, Д уть и через плечо плевать. Беса своего призывать: — Эй, Домбай! Эй, Домбай! Эй. Домбай. живей, Домбай, Приходи скорей, Домбай, Ворожить. Домбай, давай! Мафие поворожи 336

И картавой предскажи — К ней придет ли новый друг Для веселья и забав? Будет, нет ли новый друг Так же, как она, картав? Эй, Домбай, эй, Домбай, Ворожить, Домбай, давай! Не приедет ли на пир Алпамыс — лихой батыр? Обошел весь белый свет, Бедный странник дуана И клянет свою судьбу. Восемь золотых монет Шлет ему за ворожбу Алпамысова жена. А воровка Мафия Половину платы — хвать! Да еще, как слышал я, На меня ей наплевать. Эй, картавая, не спорь, Золотые отдавай, А не то напустит хворь На тебя мой бес Домбай! Эй, Домбай, эй, Домбай, С цепи хворь живей спускай! И преступница тогда Покраснела от стыда. И картавит Мафия: — Дуана, ты пьав, и я Золотые отдаю. 337

Не губи ты Мафию! Я обновою тебе Сейце ублаготвою, Я пайчовую тебе Тюбетейку подайю. Для чего меня губить? Вот четыйе золотых. Отдаю охотно их, Лишь бы мне здоговой быть! И Мафия отдала мнимому дуане четыре золотые монеты. — Мафия пела хорошо,— сказали гости.— Но, может быть, среди нас есть певцы и получше? Давайте устроим со­ стязание певцов. — Я согласен,— сказал Ултан.— Только пусть все певцы прославляют меня! Но никто не хотел воспевать жестокого хана. Тогда карта­ вая Мафия сказала: — Если моя подгуга Бадамша согласна, мы с нею можем достойно пгославить великого и мудгого хана Ултана. Бадамша сказала: — Хогошо! Она была тоже картавая. И вот две картавые певицы затянули свадебную песню с обычным припевом «друг-супруг», который в их исполнении звучал так: Ай-да, дгуг! Ай-да, супгуг! На озегном бегегу Гуси начали иггу. Наш Ултан — великий хан, Хан Ултан нам небом дан! Славьте хана, станьте в кгуг! Ай-да, дгуг! Ай-да, супгуг! 338

Той у нас идет с утга. Пой нам, дудка — сыбызга! Пусть гудит у нас в ушах! Дай нам денег, падишах! Осчастливь, Ултан, подгуг! Ай-да, дгуг! Ай-да, супгуг! Хан Ултан — великан! Ггудь — как жегнов, мощный стан. Воздадим Ултану честь! У такого, как Ултан, Недостатки газве есть? Ценит хан учтивых слуг! Ай-да, дгуг! Ай-да, супгуг! Гады мы своей судьбе! Хан — великий человек! Завтга утгом на столбе Будет в петле Жадигег! Жизнь у нас, как вешний луг! Ай-да, дгуг! Ай-да, супгуг! Счастье в Жидели-Байсын, Как в годном гнезде, живет. Выйди к хану, Гульбагчин, Окажи ему почет! Губы у тебя, как лед. Стан поник и взог твой хмуг. Пусть невеста запоет. Ай-да, дгуг! Ай-да, супгуг! Обе певицы были в восторге от своей песни. — Где тот дуана, джигиты? — спросила картавая Бадам

.— Пгиведите его сюда, я буду состязаться с ним в пенни! И джигиты привели мнимого дуану. И запела Бадамша, Эта льстивая душа. (Об ушах заботясь людских, Больше их не будем терзать, И картавости больше в стих Мы уже не будем впускать). — Круторогий белый козел К водопою овец привел. В поясе джигит, что оса. Весело звучат голоса. Громче хана славь, дуана! Будет песня впрямь хороша — И тебе поднесет вина. Денег даст тебе Бадамша. Ай-да друг! Ай-да, супруг! И правдивой песней своей Алпамыс отвечает ей: — Я в скитаньях годы провел. Радости я там не обрел. Где чужие люди живут... Не пойму, что творится тут. Дома трудно кривду терпеть. Так о чем же мне песню петь? Ай-да, друг! Ай-да, супруг! 340

И запела Бадамша, Эта льстивая душа: — Ты пришел на свадебный той, Так о свадьбе и песню пой! Скоро станет ханской женой Гульбарчин, алый цветик мой. Тронь ее своей нищетой, Даст она еще золотой... Ай-да, друг! Ай, супруг! И правдивой песней своей Алпамыс отвечает ей: — Гульбарчин поздравлять мне — с чем? Лучше стал бы я глух и нем, Не глядел бы совсем на той И не пел на свадьбе такой. Гульбарчин попала в капкан, Мечется голубка в плену, А Ултан — свирепый кабан Хочет взять чужую жену. Ай-да, друг! Ай, супруг! И запела Бадамша, Эта льстивая душа: — Не наелся ль ты белены. Что несешь немыслимый вздор? Странно слышать от дуаны То, что ты мне пел до сих пор. Мы пред ханом — безгласный скот, Все ему воздают почет. 341