Брюсовские чтения 1966 года

Широки типологические сопоставления Брюсова, от­ носящиеся и к новоармянской поэзии, особенно к армян скому романтизму1. Творчество таких выдающихся арм ян­ ских поэтов-романтиков, как Г. Алишан, М. Пешикташ- лян, П. Д урян , Р. П атканян, С. Ш ахазиз и др. Брюсов связывал с романтической поэзией Гете и Ш иллера, Викто­ ра Гюго и Мюссе, Байрона и Шелли, Гейне и де-Виньи... С удивительной точностью он определил, например, харак­ тер поэзии Петроса Д уряна: «Романтик, и по убеждениям и по природе, Дуриан в своих, сравнительно немногочислен­ ных, песнях прокричал миру о своей страстной любви к родному народу, о своей вере в самого себя, о своих стра­ даниях, которые были бы страданиями каждого мыслящего человека в окружавшей поэта среде, и, наконец, бросил (в стихотв. «Упреки») свой вызов богу, несколько роман- тически-преувеличенный, но захватывающий душу искрен­ ностью и глубиной чувства... Юноша Дуриан остается в истории армянской поэзии как яркий, огненный штрих...» (73). Д ля правильного понимания тех или иных аналогий, к которым прибегал Брюсов, следует иметь в виду, что хотя он в период работы над сб. «Поэзия Армении» решительно отошел от символизма, тем не менее в его литературовед­ ческих работах заметны следы неизжитого эстетизма. Поэ­ тому иногда он отдельных армянских поэтов сравнивал с поэтами других стран по чисто формальному признаку и даже в нарушение принципа историзма. Необходимо учесть и еще одно важное обстоятельство: для Брюсова, как и для других поэтов-символистов, харак­ терно было стремление, так сказать, «приобщить» класси- 1 Некоторые оценки, данные Брюсовым армянским поэта мантикам, не устарели и поныне. См.: С. Н. Саринян, Армянский ро­ мантизм, изд. АН Арм. ССР, 1966 (на арм. яз.); С. Д аронян, Раз- \"йумья лад книгой «Армянский романтизм», «Гракан терт» от 7 октя- брп 1966 года, чоо

ков мировой поэзии к миру символистической поэзии1. При этом исходной точкой у Брюсова было положение, ко­ торое он позже сформулировал в статье «Смысл современ­ ной поэзии» (1921), где дана развернутая характеристика символистическому направлению в литературе. Говоря о смене литуратурных школ, Брюсов полагал, что «самые принципы классицизма, романтизма, реализма и симво­ лизма... изначальные в литературе», что «можно указать романтические мотивы еще в античных литературах; реа­ лизм, как художественный принцип, существовал, конеч­ но, и до реалистической школы и продолжает существовать поныне; символизм справедливо отмечается ч у. древних трагиков, и у Д анте, и у Гете, и т. д. Школы только выдви-* гали эти принципы на первое место и осмысливали их»2.: И Брюсов в своей научной практике часто опирался на эту ошибочную теорию. В названной выше статье «Разно­ сторонность Пушкина» (1922) он писал: «Пушкин за свою ж изнь пережил как бы три литературны х школы: в юное-- ти еще платил дань лж еклассицизму, в 20-х годах был бор-- цом за романтизм, во вторую половину деятельности по-1 ложил начало русскому реализму. Н о Пушкин как бы пред­ угадывал дальнейшее развитие литературы; у него уже есть создания, по духу, по настроениям близкие к поэзии символистов X IX века («В начале жизни», «Гимн чуме», «Не дай мне бог» и др.); более того — в одной заметке он как бы предупреждает доводы современнейших «левых» течений («Есть два ряда бессмыслицы» и т. д .) 3. В статье «Смысл современной поэзии» (1921) Брюсов, определяя сущность символизма, говорил: «Мысль из­ реченная есть ложь»— излюбленный символистами стих Тютчева... Символ и должен был стать способен выразить ам ро­ 1 Наиболее последователен был в этом вопросе, как известно, Д . Мережковский (этюды «Вечные спутники»). П равда, Брюсов не разделял его крайних взглядов. 2 В. Брюсов, И збр. соч. в двух томах, т. II, стр. 323. 3 Там же, стр. 463. 101

*Го, что н ельзя просто «изречь». По природе строго реалисти­ ческой образ* символ — намек, отправляясь от которого сознание читателя должно самостоятельно прийти к тем ж е «неизреченным» идеям, от которых отправлялся автор»1. • Корни этих рассуждений находятся в итоговой статье Брюсова о Тютчеве, написанной значительно раньше,— «Ф. И. Тютчев. Смысл его творчества» (1910). Рассматри­ вая Тютчева как предшественника символистов, Брюсов говорил: Тютчев — «великий мастер и родоначальник поэ­ зии намеков. У Тютчева не было настоящих преем ников... Только в конце XIX века нашлись у Тютчева истинные последователи (т. е. символисты,— С .Д .), которые во с­ приняли его заветы и попытались приблизиться к со­ вершенству им созданных образцов»2. По мнению Брюсова, главной особенностью Тютчева- поэта является то, что он, в отличие от Пушкина, опреде­ л я л предметы не «по их существу», а «по впечатлению, к а­ кое они производят в данный миг (подчеркнуто Брю совым.- С. Д .). Именно этот прием, который теперь назвали бы «им­ прессионистическим», и придает стихам их своеобразное ш аровани е, их магичность»3. Если сравним все это с тем, что писал Брюсов о Наапе- те Кучаке и Саят-Нове, то мы убедимся, что и к ним у не­ го был тот же подход. * Вслед за А. Чобаняном, Брюсов сравнивает Наапета Кучака с Полем Верлэном — одним из основоположников символизма. «В X VI веке,-—пишет далее Брю сов,— Ку- чак дал в своей поэзии образцы истинной лирики, в том смысле, как это слово мы понимаем теперь (!),— поэзии ин­ тимной и свободной, личной и ставящей себе лишь одну цель выразить чувство, владеющее поэтом в данный миг» (61; подчеркнуто мною.— С. Д .) 1 В Брю сов, Избр. соч., т. II, стр. 325, Подчеркнуто мною.— С. Д. 2 Там же, стр. 225. Подчеркнуто мною.— С. Д . 3 Там ж е, стр. 223. 102

Если Брюсов признавал Тютчева как бы «предтечей» русских символистов, то Саят-Нову он признавал как бы «предтечей» Верлэна. «Поистине,— писал Брюсов,— Са­ ят-Нову можно назвать «поэтом оттенков». Он в X V III ве­ ке как бы уже исполнил завет, столетие позже данный Вер­ лэном: Р аз 1а сои1еиг, п еп ^ие 1а пиапзе»1 (66) Брюсов видел в Саят-Н ове одного «из высших мастеров «звукописи», каких знала мировая поэзия». Он называл его и «дивным эвритмистом» и сравнивал его по напеву стиха с К. Бальмонтом (67). Но почему именно с Бальмонтом, а не с Пушкиным? Ведь сам же Брюсов в статье «Стихотвор­ ная техника Пушкина» (1915) заявлял, что «как эвритмист Пушкин не знает себе равных в русской поэзии до наших дней»2. Д а и по мастерству «звукописи» Брюсов отдавал предпочтение Пушкину. Так, в статье «Звукопись Пушки­ на» (1923) Брюсов говорил, что «во всей мировой поэзии» он знает только двух непревзойденных мастеров по технике «звукописи». Это — Вергилий и Пушкин. Что же касает­ ся символистов, продолжал Брюсов, то они «выставляют свою звукопись напоказ; у них аллитерации колют глаз, вроде Бальмонтова: «Чуждый чарам черный челн...». У Пушкина звуковой строй скрыт; надо всматриваться, что­ бы его увидеть»3. Так что, если Брюсов признавал за Саят-Новой славу мирового поэта по «звукозаписи» и напевности, то надо бы­ ло его сравнивать с вершинными образцами — с Пуш ки­ ным, а не с Бальмонтом. Но он и в этом вопросе исходил из _________ _ 1 «Не краски, а только оттенки!». В стихотворении «Поэтическое искусство» («Аг1 рое^^^ие», 1882), откуда взята эта строка, Верлэн про­ тивопоставлял музыкальность смыслу стиха, призывая обращаться не к ярким тонам, а к нюансам, оттенкам, неясным образам. Надо з а ­ метить, что сам Верлэн не считал свое стихотворение поэтическим сгейо. Но именно так его восприняли символисты. 2 В. Брюсов, Избр. соч. в двух томах, т. II, стр. 404. 3 Там же, стр. 497. 103

эстетических критериев символизма. Сравнивает Брюсов Саят-Нову и с Тютчевым: армянский поэт «по-тютчевски чуткий» (11), вкладывая в эти слова свою трактовку поэзии Тютчева, о которой говорилось выше. Эстетические принципы символизма Брюсов переносил и на более ранние эпохи армянской литературы. Так, вновь соглашаясь с А. Чобаняном, он проводил параллель между гимнами Нерсеса Шнорали (X II в.) и книгой стихов Верле­ на «5а§еззе» («Мудрость», 1881), а поэта Ованнеса (X IV — XVвв.) сравнивал с Шарлем Бодлэром, которого симво­ листы считали своим родоначальником. Вообще у Брюсова заметно пристрастие к французским поэтам, особенно к «парнасцам»,1 что не могло не отразить­ ся и в его исследовании армянской поэзии. Эта односто­ ронность сузила круг многообразных связей армянской литературы. По этой причине Брюсов уделил слишком ма­ ло внимания связям армянской поэзии X IX — XX веков с русской классической поэзией, хотя сам же утверждал, что «уже давно судьбы древней Армении связаны с судьбой великой России...» (10). Говоря о лекциях В. Брюсова по армянской литературе, прочитанных в начале 1916 года в Тифлисе, Ов. Туманян отмечал: «С любовью и благоговени- нием мы чтим имена великих гениев русского народа — Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского, Гоголя, Тургенева. Под влиянием русской литературы воспитыва­ лись многие наши писатели и интеллигенты. Мы давно уж е связаны с русской литературой»2. 1 В предисловии к «Избр. произведениям» В. Брюсова (1926) А. В. Луначарский писал, что, наряду с Пушкиным, «великими учи­ телями Брюсова были французские поэты-парнасцы» (А. В. Л уна­ чарский, Собр. соч. в восьми томах, т. I, стр. 456—457). 2 Ованес Туманян, И збр. произведения в двух томах, т. II, Гос­ литиздат, М ., 1960, стр. 264—265. 104

Прослеживая армяно-русские литературные связи, Брю­ сов ограничился несколькими замечаниями общего поряд­ ка (вроде: А. Ц атурян воспитывал «свой вкус преиму­ щественно на лучш их созданиях русской поэзии»; 85) да упоминанием фактов перевода из русской поэзии армянски­ ми поэтами (И. И оаннисиан, Ов. Туманян и А. Цатурян).- Связи же Ав. Исаакяна и В. Теряна с русской литерату­ рой (да в целом мировой) сведены лиш ь к влиянию симво- .лизма, к тому же, как было сказано выше, в преувеличен­ ном виде. Такой прекрасный знаток русской классической поэзии (особенно Пуш кина), каким был Брюсов, не мог не увидеть прямые и типологические связи Ав. И саакяна и В. Теряна с поэзией Пушкина, Лермонтова и других выдающихся русских поэтов. Отсутствие в сб. «Поэзия Ар­ мении» революционной лирики М икаэла Налбандяна лишило' Брюсова возможности связать армянскую поэзию 50—60-х годов с русской революционно-демократической поэзией (Н екрасов, Огарев, Добролюбов и д р .)1. Что касается гражданской поэзии С. Ш ахазиза, такж е тесно связанной с русской демократической лирикой, то она во вступитель­ ном очерке Брюсова явно принижена (не без влияния взгля­ дов М. Берберяна, на которого имеются ссылки). Н ако­ нец, отсутствие в антологии Брюсова стихов основополож­ ника армянской пролетарской поэзии Акопа Акопяна и довольно странная характеристика его как поэта, идуще­ го, подобно Ш. Кургинян, по пути «идейной поэзии в духе правоверного марксизма» (87), привело к неверному осве­ щению и отрыву армянской пролетарской поэзии от проле­ тарской литературы народов России. 1 В предисловии к сб. «Поэзия Армении» даже не сказано, что' Н албандян был поэтом. Он упоминается (вместе с С. Н азаряном) лишь как сотрудник журнала «Юсисапайл» («Северное сияние»). Такой взгляд на творчество Н албандяна был в ходу у некоторых армянских литера­ туроведов, принимавших участие в издании сб. «Поэзия Армении». 105

Подводя итоги сказанному, следует отметить, что рабо­ ты Брюсова по армянской литературе, несмотря на имею­ щиеся в них существенные ошибки и недостатки, расшири­ ли наши представления об истории развития армянской ли­ тературы, его многообразных и вековых связях с литера­ турами народов мира, а многие его ценные наблюдения не ■потеряли своей научной значимости и в наши дни.

О. Т. Ганаланян ПОЭТЫ АРМЕНИИ И ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ «Имя Брюсова живо в сердце армянского народа. С гл у б о к о й признательностью вспоминает он всегда своего великого и истинного друга»—- писал Ав. И саакян1. Одним из выражений этой признательности являются творения армянских поэтов, посвященные Брюсову. Они слагались не рифмами и ритмами, а сердцем и душой поэтов так же, как сердцем и душой слагались и творения самого Валерия Брюсова, воспевающие Армению и армянскую поэзию. Поэзия Армении— это тот волшебный мир красоты, который, как отмечает Брюсов, занял все его помыслы и которому он «не мог не отдаться всей душой». Брюсова влекла к поэзии Армении не только неутолимая жажда познания многообразных явлений науки и литера­ туры. Углубившись в вопросы армянской культуры, Брю­ сов проник в самобытный мир подлинной поэзии. Он убе­ дился в том, что армянский народ не только заслуживает сострадания, но имеет более высокое право на внимание 1 Ав. Исаакян, Собрание сочинений, т. IV, Айпетрат, 1951, Ере­ ван, стр. 150. 107

всего мира своим драгоценным вкладом в сокровищницу мировой поэзии. Тысячелетние памятники армянской куль­ туры служили для Брюсова ключом к пониманию литера­ туры не только армянского народа, но и народов Ближнего Востока. Опираясь на изучение истории и богатейших ли­ тературных сокровищ Армении, Брюсов пришел к выводу, что эта литература с давних пор была литературой, отра­ зившей в себе борьбу народа против иноземных поработи­ телей во имя свободы и независимости своей родины. В армянской литературе и музыке, в армянском зод­ честве Брюсов увидел вполне самобытное национальное содержание и форму. Д ля Брюсова, любившего и ценившего в искусстве чув­ ство меры, творения наших поэтов близки и потому, что они целомудренны и, при всей пламенности, сдержанны в выражениях: «арийская кровь, и эллинская школа нало­ жили спасительную узду на восточный разгул фантазии». Именно эти особенности заставили Брюсова душой и серд­ цем отдаться изучению литературы армянского народа, именно поэтому он полюбил ее крепкой и неизменной лю­ бовью. Работа Брюсова, связанная с антологией армянской поэ­ зии, имела не только литературное значение. Велика и неоценима была и общественно-политическая роль этого начинания, поскольку оно проводилось в такой истори­ ческий период, когда наш народ стоял перед грозной опас­ ностью полного уничтожения, когда преступная партия младотурок хотела осуществить свою чудовищную про­ грамму истребления целой нации и, при содействии кайзе­ ровской Германии, наполовину осуществила ее. Говорить в такой драматический период о поэзии Ар­ мении означало выступить в защиту народа-страдальца. Именно в этом и заключалось большое политическое зна­ чение литературного труда Брюсова. Ованес Туманян в своей статье, посвященной Брюсову, отмечал этот важный момент. Он писал: 108

«В дни, когда мы, изнемогая от бремени национального * вия чувствуем себя беспомощными и слабыми, в эти ­ приезжает к нам с далекого севера знаменитый русский Д\" “т в алерий Брюсов и говорит о нашем величии, о мораль- нсГдуховной силе армянского народа — об армянской поэ­ зии»1. с большим восторгом и с высокой похвалой отзывает­ ся Ов. Туманян о Брюсове-литературоведе, который считал армянскую поэзию свидетельством благородства армянского народа. «И так как на этом свидетельстве нет печати человеческой власти,— писал Туманян,— а лежит на нем печать природы и бога, его так ж е трудно прочесть, как и приобрести... Вы были одним из тех немногих, кото­ рые смогли прочесть эти волшебные письмена перед всем миром»2. И действительно, это он, Валерий Брюсов, впервые с высокой трибуны оповестил весь мир, что «такими поэта­ ми, как Саят-Нова, может и должен гордиться весь народ; это великие дары неба, посылаемые не всем и не часто». Брюсов был один из первых, кто своими прекрасными пе­ реводами сумел создать иллюзию подлинника волшебных творений армянских поэтов. Оценивая Брюсова как исключительно прозорливого литературоведа, Ов. Туманян одновременно видел в нем и большого поэта, наделенного высокими чувствами и бла­ городной душой. «Немало... людей приезжало в нашу стра­ ну, но никогда они не привозили с собой тех благородных чувств, той любви и того уважения к самобытной жизни и творческому гению нашей нации, которые мы сразу увиде­ ли у русских поэтов, возглавляемых Валерием Брюсовым»-. Ов. Туманян, так правильно и так высоко оценивший литературно-политическое значение деятельности Брюсова, при близком знакомстве с ним был восхищен и его челове­ 1 Туманян-критик., А р м и и , Ереван, 1939, стр. 335. 2 Там же, стр. 335. я Там же. 100

ческими достоинствами. «Незабываемый друг», «благород­ ный гость», «великий друг нашего народа, знавшего так мно­ го врагов и так мало друзей»— в таких словах выражал он свое восхищение личностью и делами благородного друга армян, а следовательно, и своего друга — Брюсова. Кроме теплых приветственных речей и статей, Ов. Ту­ манян испытал внутреннюю потребность выразить Брюсо­ ву свою любовь и признательность и в стихотворных стро­ ках. Ты явился к нам из страны снегов, Вестник красоты, правды и любви, В жаждущих сердцах пробудились вновь О счастливых днях светлые мечты, В простых, непосредственных строках этого стихотво­ рения Ов. Туманян говорит о доносящихся до него голосах Брюсова и русских поэтов, призывающих к добру и истине, к высоким идеям гуманизма и альтруизма, голосах, про­ буждающих новые надежды в его душе. Прислушиваясь к звучащим из уст русских поэтов вы­ соким и прекрасным призывам, Туманян, этот признанный великий глашатай дружбы народов, в свою очередь обраща­ ется к русским бардам, приехавшим из «страны снегов», с призывом к таким же высоким и благородным деяниям. Огромное значение выполненного Брюсовым дела вме­ сте с Ов. Туманяном прекрасно осознали и известные ар­ мянские поэты И. Иоаннисиан, Ав. Исаакян, А. Чобанян, В. Терян, Е. Чаренц. Как и Ов. Туманян, И. Иоаннисиан высоко оценил де­ ло, начатое Брюсовым. «Нет на свете воздаяния, достаточ­ ного за то начинание, которое возглавляете Вы»,—писал он Брюсову. Д ля И. Иоаннисиана Брюсов был человеком, «который в час нашего бедствия проявил столько симпатии к народу-страдальцу». Вот почему образ Брюсова стал для армянского поэта источником вдохновения. Ему поэт по­ святил свой известный сонет. ■, , 110

Где раньше — глыбы руин Видали люди в ночи, Да между голых вершин Слыхали — плачут сычи,— Обрел ты, скорбный поэт, Поющий в дальнем краю, Седого прошлого свет — В слезах отчизну мою, И понял — можем мы петь, Хотя пока мы рабы, Хоть суждено нам терпеть, Но жребий нашей судьбы — От древних кладбищ найти К свободе светлой пути, В этом сонете поэт изображает тяжелую Политическую- участь армянского народа, жившего под игом царя и сул­ тана. Брюсов представлен здесь как друг и защитник уг­ нетенной нации, как человек, разделяющий ее скорбь в трудную для нее годину жизни. Но не только сочувствие к народному горю побуждает Брюсова встать на защиту ар­ мянского народа. Поэт чувствует в нем могучую волю к жизни, свободе, свету. В отличие от тех ученых, которые смотрели на Армению лишь как на музей, богатый историческими памятниками, Брюсов своим проницательным взором видит и выводит из развалин живую нацию, у которой есть что сказать миру — это ее поэзия, ее «патент на благородство». Высоко оценил заслуги Брюсова перед армянской ли­ тературой и Ваан Терян. Он называл Брюсова «давно лю­ бимым поэтом» и был его лучшим пропагандистом в арм ян­ ской литературе. Именно В. Терян впервые познакомил армянского читателя с поэзией Брюсова своими перевода­ ми, которые сам Брюсов называл «превосходными», а Ав. Исаакян — «чудесными». В кратком предисловии к этим переводам В. Терян с болью говорил о том, что в русской критике Брюсов не по­ лучил еще достойной оценки. Вместе с тем он выражал свое возмущение представителями «желтой прессы», этими, по 111

•его словам, «постоянными закляты ми врагами искусства», .которые клеветали на Брюсова-поэта. Высоким поэтическим выражением преданной любви В. Теряна к своему литературному учителю являются •следующие строки. Я с юношеских лет любил твой строгий стих, Холодный, северный твой сдержанный язык, И много в нем тепла я чувствовать привык Под скрытым пламенем спокойных строк твоих. Здесь В. Терян со всей точностью охарактеризовал поэ­ зию Брюсова с ее «сдержанным языком» и теплотой «скры­ того пламени». В стихотворении «Валерию Брюсову» наш­ ли выражение не только любовь В. Теряна к русскому поэту и восхваление его литературных заслуг и челове­ ческих достоинств, но и оценка литературной и полити­ ческой роли выполненного Брюсовым дела, благодаря ко­ торому Россия и Европа узнали и полюбили творения ар­ мянского гения. Вот почему В. Терян считает русского поэта верным другом, протянувшим армянскому народу руку в час тя­ желых испытаний: Т ы в испытаний дни, в .час , страшных бурь и бед, Когда в волнах наш челн захвачен штормом был, К ак верный друг, мой край несчастный посетил И предсказал нам всем спасение и свет. Высоким поэтическим выражением любви и признатель­ ности Брюсову является также сонет Егише Чаренца, по­ священный поэту. Е. Чаренц удивительно верно рисует •облик Брюсова, как поэта-новатора, как мастера, уста­ навливающего в поэзии строгие нормы. Д ля выражения этого Е. Чаренцу не понадобилось много слов: а гг

... И хладен, и глубок, искусен и учен... Так охарактеризовал Е. Чаренц Брюсова-поэта. Для подчеркивания существенной стороны творчества Брюсова, охватившего в своих стихах огромный исторический ма­ териал, Чаренц так же лаконично отмечает, что поэт «питал историей свое вдохновение». В своем посвящении Е. Чаренц подчеркивает и друж е­ ские чувства Брюсова к армянскому народу, проявленные в тяжелые для него дни. Когда постигли нас и скорбь и разрушение Ты с нами был — в чаду неистовых времен.^ Печален был наш дом, погасло оживление. Наш путь... в те злые дни за мглой терялся он... Е. Чаренц представляет армянскую культуру в образе «бездонного океана». Броситься в этот океан и выплыть из него способен лишь «опытный моряк». Таким моряком Е. Чаренц считает Брюсова, открывшего в этом океане вол­ шебный клад — армянскую поэзию. В сонете Е. Чаренца по достоинству оценена историческая роль, сыгранная Брю ­ совым в деле представления армянской литературы всему миру: И миру, где еще был страх, царил разлад, Народа-гения явил шедевр бесценный, И память о тебе останется нетленной. Дело, предпринятое Брюсовым, нашло горячий отклик и среди армян, живших за рубежом. Один из наиболее приз­ нанных деятелей армянской литературы Аршак Чобанян также высоко оценил огромное литературно-общественное значение дела Брюсова. А. Чобанян, этот маститый фи­ лолог, ученый, поэт и переводчик, всегда и везде с большой признательностью упоминает имя Брюсова. В одном из своих писем он сообщает Брюсову о подготовке к демон­ страции, которую возглавляю т видные французские дея­ тели в защ иту «распятого армянского народа». «Эта демон- 113 8 Брюсовские чтения

страция,— пишет Чобанян,— будет иметь место 9 апреля в амфитеатре Сорбоны, где наряду с другими, выступит и Анатоль Ф ранс... Дорогой собрат, я сообщу Вам е ее про­ ведении и уверен, что она доставит Вам радость». Издание «Поэзии Армении» Брюсова всегда было в цен­ тре внимания армянских поэтов-классиков, к числу которых относится и наш великий современник Аветик Исаакян. Чувство признательности вдохновило Ав. Исаакяна на­ писать известную статью «Памяти Валерия Брюсова», в которой дается краткий, но целостный портрет Брюсова. Брюсов оценивается здесь не только как один из перво­ классных русских поэтов, но и как известный литерату­ ровед-пушкинист. Вместе с Горьким и Луначарским, Ав. Исаакян был восхищен огромной эрудицией Брюсова. «Его интересы, его любознательность поистине не знали предела,— пишет он,— ему как бы хотелось объять все­ ленную, он охвачен был неутомимой жаж дой знания»1. Ав. И саакян, как и Горький, называет Брюсова самым культурным писателем в России. Ав. Исаакян уместно упрекает тех литературоведов, ко­ торые распинали Брюсова за символизм, и учит их отли­ чать его от Мережковского, Сологуба, Иванова и других. «Даже будучи символистом,— пишет И саакян,— он -не отрывался от жизни, не запирался в мраморной башне, как другие символисты. Брюсов—поэт-гражданин по внутрен­ нему призванию, переживал всю остроту страданий эк­ сплуатируемого класса. У Брюсова было огромное чув­ ство истории, большое сердце гуманиста, которое помогло ему порвать с символизмом и капиталистическим миром»а. Этим гуманизмом и следует объяснить, почему Брюсов с такой любовью подошел к культуре армянского народа. «В то вр ем я,— пишет Ав. И саак ян ,— когда армянский 1 Валерий Брюсов об Армении и армянской культуре. 1963, Ереван, стр. 225. 2 Там ж е, стр. 226» 114

народ переживал страшную трагедию, беспрецедентную даже в его бедственной истории, в защиту его правого де­ ла выступил с великим другом армянского н а р о д а __М ак­ симом Горьким — и Валерий Брю сов1». Эти имена золоты­ ми буквами вписаны в летопись истории литературы ар ­ мянского народа. 1 Валерий Брюсов об А рмении..., стр. 227.

Т. С. Ахул\\ян ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ И ВААН ТЕРЯН (К вопросу об их творческих взаимоотношениях) I Уже более полувека творчество замечательного армян­ ского лирика Ваана Теряна рассматривается нашей ли- литературной критикой как творчество поэта-символиста. Правда, в последние годы в утверждении этой концепции как будто нет уже прежней безоговорочности: появились какие-то несмелые признания, что символизм В. Теряна, дескать, сугубо формального характера, что идейно он словно бы далек от пессимистической философии символи­ стов. Однако чувствуется все же, что такой весьма обте­ каемый половинчатый отказ от прежних утверждений еще не свидетельствует о действительном пересмотре оценок полувековой давности, ибо какой-то устарелый символисти­ ческий шлейф и поныне назойливо тянется за В . Теряном — большим поэтом, великолепным мастером стиха, возглавив­ шим в начале века новый период в истории развития армян­ ской лирической поэзии. Именно в этой связи представляет немалый интерес во­ прос об отношений В. Теряна к Брюсову — виднейшему столпу русского символизма, или более широко — вопрос о характере их Творческих взаимоотношений. 116

Впервые В. Терян увидел Брюсова в январе 1907 года, и вот как он описывает свое впечатление от этой встречи в письме к другу своему О. Оганджаняну:— «Бываю иногда у Мани и Гани. Были с ними недавно в Литературно-худо­ жественном кружке. Там видели этого чудака Валерия Брюсова, поэта и слушали лекцию тоже поэта-декадента Георгия Чулкова...»1 Что это такое? Как понять столь иронический тон вы­ сказывания о Брюсове? Ведь в этот самый год В. Терян напряженно работал над своей первой книгой стихотворе­ ний «Грезы сумерек», вышедшей в свет в 1908 году,— кни­ гой, за которую он и был причислен критикой к сонму сим­ волистов. А между тем вот первая встреча с метром русско­ го символизма — и никакого, абсолютно никакого почте­ ния к нему, никакой радости от встречи. Допустим, однако, что так было с Брюсовым, характер поэзии которого мог быть чужд В. Теряну. Но ведь мож­ но перелистать все нам доселе доступное эпистолярное наследие В. Теряна и с удивлением обнаружить, что и в письмах его нет ни единого упоминания о Блоке, Сологу­ бе, о Мережковском. Почему? Н е знал их, не читал их сти­ хов? Невозможно этому поверить, ибо в ту пору о них зна­ ли многое даже школьники. Наконец, само определение Брюсова как «чудака» говорит о том, что творчество Брю ­ сова ему было знакомо. Мне кажется, что в такой иронической оценке Брюсова, возможно, сыграло известную роль однострочное стихот­ ворение Брюсова — О, закрой свои бледные ноги!.. Эта строка в ту пору была почти у всех на устах: про­ износили ее с издевкой над поэтом и со злорадным хихи­ каньем. И эти «бледные ноги», по-видимому, и закрыли пе­ ред глазами В. Теряна чрезвычайно интересное и по- 1 Собр. соч. В. Теряна, изд. 1963 г., Ереван, т. I I I , стр. 159. 117

настоящему оригинальное лицо поэзии Брюсова. В. Терян даже слова в защиту любимого поэта не нашел в своем бо­ гатейшем лексиконе. Ведь это был признанный вождь сим­ волизма, а все в один голос признавали символистом и В. Теряна. Что-то не сходятся тут концы с концами. Но я сказал — «в защ иту любимого поэта»— и не ошиб­ ся.- Н рчрпо после этой первой встречи с Брюсовым лет 9— 10, и В. Т ерян пишет стихотворение, посвященное В а­ лерию Яковлевичу, причем не какие-то нейтральные стихи, лишь посвященные ему, а именно стихи о нем, стихи-призна­ ние в любви к нему, к его творчеству, и притом — любви давней, еще с юных лет. Стихи эти слишком вольно переведены на русский язык, поэтому я приведу здесь их подстрочный перевод.— . Я был еще юношей, когда полюбил Твою строгую, северно-холодную, сдержанную речь, И видел, как страшно обжигает сердца Твое скрытое пламя из спокойных строк. Вот так же в брегах своих зеленеющих В далекой стране моей несется Араз, И так он спокоен и так невозмутим, Сокрыв в глубине своей грозные бури. Это уже явное признание в любви, и как совершенно очевидно, оно противоречит первоначальному отношению к Брюсову. «Я был еще юношей, когда полюбил ... твою речь»,— говорит В. Терян. А разве когда он писал «этот чудак Брюсов»— он не был юношей? Именно юношей и был. Но теперь (уж е в 1916 году!), узнав Брю сова ближе, он проникся к нему глубоким уважением. Какие же обстоятельства могли оказаться решающими для столь резкого пересмотра своего отношения к Брюсову? Мне кажется, было два обстоятельства, и указание на них мы находим в самом посвящении Брюсову. Во-первых, то, что сам В. Терян отмечает в третьей (последней) строфе своего посвящения: 118

Ты в грозную пору страданий наших Пришел посетить мой скорбный край, И возвестил нам спасенье и свет, Когда гоним был ветрами наш челн. Стало быть, первое обстоятельство — это возникшее в сердце поэта чувство глубокой признательности к Брюсову, который в горестную пору жизни армянского народа пред­ ставил всему культурному миру высокие достижения его поэзии и тем сумел не только поднять его престиж перед всем миром, но и наполнить его опечаленное сердце чув­ ством законной гордости и светлой радости. Это — первое. И второе: в поэзии Брюсова особенно пленило и покори­ ло В. Теряна, как мне кажется, то, что Брюсов умеет во внешне очень строгой, сдержанной речи передать всю силу могучих страстей, клокочущих в тайных глубинах его серд­ ца, оставаясь в то же время внешне неизменно спокойным, как Араз, скрывающий в глубине своей грозные бури... Сам В. Терян, как известно, скрывать от равнодуш­ ного мира свои переживания не умел. Он был непосред­ ственен в выражении своих чувств и переживаний. Его сердце всегда и до дна было обнажено перед миром и людь­ ми. Он всю жизнь чувствовал себя безмерно одиноким и изнывал в этой человеческой пустыне. И, может быть, по­ тому и был он так неутолимо откровенен и открыт душою всем, что молчать было для него равносильно смерти. И хотелось бы никому не рассказывать о боли своей, ибо знал —- не поймут его эти люди — порождения воиствую- щего эгоизма, а — не мог: слишком сильно было внутрен­ нее давление нестерпимых мук. И поэзия его стала его ли­ рическим дневником, который, по справедливости говоря, должен был бы остаться для нечуткого мира книгой за семью печатями. И отсюда преклонение перед Брюсовым именно потому, что он умел победить свое одиночество среди людей чуждых 119

ему, видя в самом одиночестве защиту от липучей пошлости мира стяжателей и эгоистов. Давно ведь сказано: крайности сходятся, а как твор­ ческие индивидуальности они — Брюсов и В. Терян — и есть крайности, и как таковые стоят на противоположных полюсах, и нет между ними ничего общего в манерах и в стиле их самовыражения в поэзии. И примечательно, что свой сборник «Семь цветов радуги» (1916 г.) Брюсов дарит В. Теряну с такой надписью: «Ваану Теряну с любовью к его творчеству, друж ески Валерий Брюсов. 1916 г.». Возможно допустить, таким образом, что в свою очередь и Брюсов тянулся к В. Теряну, потому что его творческая индивидуальность не позволяла ему так просто и столь ж е непосредственно изливать на бумагу свои переживания, как это делал В. Терян, дав некий выход душевным бурям, чтобы в какой-то мере обрести мир и спокойствие. Разумеется, все это лишь догадки, однако нельзя не признать, что для таких догадок в творчестве обоих поэтов есть достаточно веские основания. Я имею в виду те момен­ ты, когда и у Брюсова внезапно прорывались словно бы теряновские настроения и интонации. Вот, к примеру, несколько строк из стих. «Пеппш йе У1уге» (1902 г.), в котором звучит так ая неодолимая тоска по одиночеству. По складу характера своего, по вку­ сам и стремлениям Брюсов был человеком большого города, деятельной, активной творческой индивидуальностью и уйти из этого многошумного города он не мог. А — хоте­ лось. Хотелось так же страстно, как В. Теряну. Вот как это выражено в упомянутом стихотворении — Я жить устал среди людей и в днях, Устал от смены дум, желаний, вкусов, От смены истин, смены рифм в стихах, Ж елал бы я не быть «Валерий Брюсов». И в заключительных строках— затаенная мечта— О, если б все забыть, быть вольным, одиноким, В торжественной тиши раскинутых полей, 120

Идти своим путем, бесцельным и широким, Без будущих и прошлых дней. Срывать цветы, мгновенные, как маки, Впивать лучи, как первую любовь, Упасть и умереть, и утонуть во мраке, Без горькой радости воскреснуть вновь и вновь... Но, увы, это невозможно. Невозможно для Брюсова. Он не из тех людей, которые способны свести жизнь свою к забве­ нию всего. Он не может не быть «Валерий Брюсов»! Его всегда влекут к себе толпы людей, зовущие глаза женщин, и __книги, бесчисленные книги, в которых вся мудрость мира, и все они навеки с ним, куда бы он ни щел. Поэтому мечта об одиночестве — это его неосуществимая мечта, его тоска, его боль. Он — города сын и навеки плененный ры­ царь своих страстей. А теперь обратимся к В. Теряну. В 1912 году он пишет стихи, которые в очень приблизительном переводе Е. По­ лонской звучат так:— От шума людского уйти, убежать И сесть одному, не скрывая слез. Склонясь к лепесткам умирающих роз Ласкать их и долго над ними рыдать. Под небом дождливым холодной страны Уйти без оглядки в глухую тьму. В пустынном поле сесть одному И плакать, лаская вчерашние сны... По всем перекресткам уже не искать Давно изменившую мне любовь, Собрать мои горькие думы и вновь- Над ними рыдать, безнадежно рыдать... Есть в этих стихотворениях обоих поэтов нечто родствен­ ное, созвучное: оба хотят уйти от многоголосой людской суеты, обоих влечет к себе одиночество среди раскинутых полей, где царит торжественная тишина. Но сколь различ­ но все остальное. В. Теряну хочется безнадежно рыдать над горестными обломками былой любви, Брюсова же пле­ няет перспектива идти своим путем — бесцельным и широ- 121

ким, без будущ их и прошлых дней и даж е позабыть, не быть уж больше «Валерий Брюсов», упасть и умереть, «утонуть во мраке». Теряна же, наоборот, все еще влекут к себе «умирающие розы» несостоявшегося счастья, он хо­ чет умереть, «лаская вчерашние сны». И тем не менее приходит час — и оба вновь возвращают­ ся в город. Но и возвращаются они по-разному. Вот, на­ пример, стихотворение Брюсова «Возвращение». Оно очень характерно для основной тональности его творчества. Я привожу из него лишь один заключительный отрывок: ...И много зим я был в пустыне, И ждал условленного дня, Но был мне глас. И снова ныне Зрят в шумной суете меня. Надел я прежнюю порфиру, Умастил мирром волоса, Едва предстал я, гордый, миру,— «Ты царь!»— решили голоса. Среди цариц веселой пляски Я вольно предизбрал одну, Д а обрету в желаньи ласки Свою безвольную весну! ...Срок нашей радости мне ведом, Но не боюсь вечерних слез И смерти, нисходящей следом, Как не жалею поздних роз. И если страстный, в миг заветный, Услышу я мой трубный звук, — Воспряну! Кину клич ответный И вырвусь из стесненных рук! Н аписаны эти гордые строки в 1900 году — и мы снова узнаем так хорошо нам знакомого Брюсова. Он вновь вер­ нулся в тот мир, из которого так жаждал уйти « в торже­ ственную тишь раскинутых полей» и «утонуть во мраке». Могло ли быть иначе? Едва ли. Брюсов весь плоть от пло­ ти того мира и той среды, от которой он лишь временно устал. Сын города — он весь в его плену, и плен тот ему -сладостен и дорог, как дороги ему его чары и очарования. 122

Казалось бы — все. К руг замкнулся! Вслед за этими стихами появляются другие, напр., «Встреча» (1904 г.), «В ресторане» (1904 г.), «В публичном доме» (1905 г.), «В вагоне» (1905 г.) и многое другое, и «всюду страсти роко­ вые» (А. Блок). Но вот рождается «Кинжал» (1904 г.)— и как ни каж ется неожиданным, но и эти стихи тоже брю- совские, ибо э т о — другая стихия творческой индиви­ дуальности Брюсова, свободно и просто гармонирующая с первой. Т ак, начиная с 1905 года, все больше и все чаще начинают звучать в его творчестве эти «кинжальные» мотивы. И когда через полтора десятка лет поэт приходит к коммунистам, это тоже отнюдь не кажется чем-то неожи­ данно удивительным. И тема гражданская начйнает зани­ мать в его поэзии все более значительное место. У же «Каменщик», написанный в 1902 году, сигнализи­ ровал об этой второй стихии творческой личности Брю со­ ва, о том, что чувство реальности и понимание социальной несправедливости и неравенства, составляющих основу со­ временного классового общества, ему не чужды, и потому уже тогда его «символизм» казался несколько своеобразным и даже, если угодно, проблематичным. Именно эту догад­ ку и подтвердили впоследствии такие стихи, как «Одному из братьев» (1905 г.), «Цепи» (1905 г.), «Слава толпе» (1904 г.), «Довольным» (1905 г.) и многие другие. Поэтому нельзя согласиться с безоговорочным утвер­ ждением многих исследователей творчества Брюсова, что этот гражданский пафос его был лишь кратковременным увлечением поэта романтикой революционного восстания масс и что в годы наступившей реакции он вновь становит­ ся на прежние позиции отрицания жизни и борьбы. Все обстоит совершенно по-иному и неизмеримо сложнее. Да, поражение первой революции в самом деле приносит поэту горькое разочарование,— это верно. Д а, он уходит в себя, — справедливо и это. Но, во-первых, это своеобраз­ ный акт самообороны от широко расползшейся в те годы трясины мерзостной пошлости и воинствующего мещан- 123

ства, а во-вторых — и это гораздо важнее,— тема граждан­ ская не вовсе обрывается и в эти годы черной реакции. Вспомним, например, дифирамб «Городу» (1907 г.): Твоя безмерная утроба н Веков добычей не сыта,— В ней неумолчно ропщет Злоба, т В ней грозно стонет Нищета. с Коварный змей с волшебным взглядом! В порыве ярости слепой, с Ты нож с своим смертельным ядом Сам поднимаешь над собой!.. А великолепная, торжественная «Хвала Человеку» (1907 г.)— разве она свидетельствует о том, что Брюсов уже сворачивает свое знамя поэта-гражданина? А «Дедал и Икар» (1908 г.),— не есть ли это восторженный гимн дерзновенной отваге человека, обретшего кры лья и «в безум­ ной храбрости» воспарившего к Солнцу! И разве не слы­ шен мотив явственной симпатии к освободительному дви­ жению в таком пафосном стихотворении, как «Гарибальди», написанном в 1913 году, где есть такие прекрасные ст­ роки:— Что сделал ты, кем был, не это важно, Но ты при жизни стал священным мифом, В народной памяти звенишь струной протяжной, Горишь в веках святым иероглифом. Что свято в слове роковом «Свобода», Что в слове «Родина» светло и свято, Д ля итальянского народа Все в имени твоем объято. И, наконец, можно назвать просто пророческим сти­ хотворение «Последняя война», в котором так победно звучит несокрушимая уверенность поэта в том, что эта война,— война 1914— 1918 гг.— будет последней войной и что мир из нее выйдет преображенным: Пусть падает в провал кровавый Строенье шаткое веков,— 124

В неверном озареньи славы Грядущий мир да будет нов! Пусть рушатся былые своды, Пусть с гулом падают столбы,— Началом мира и свободы Да будет страшный год борьбы! II Так возвращался Брюсов из своего добровольного оди­ ночества с непрестанно возрастающим и все более активизи­ рующимся чувством высокой гражданственности. Поэт- трибун, он всегда держал палец на пульсе эпохи, и самый строй его поэтической лиры был приспособлен для самых многообразных мелодий—от лирических до высоко граждан­ ских, от интонаций интимных до пафосно ораторских. В. Терян же был поэтом иного склада. Лирик по пре­ имуществу, он не был трибуном. Его пафос был пафосом ин­ тимности, и свое отношение к жизни он выражал через тре­ воги сердца своего, не принимавшего эту страшную действи­ тельность, не могущего примириться с нею. Если для Брю ­ сова могло быть трагично сознание, что он не может быть таким непосредственным в выражении тончайших движе­ ний своей души, каким умел быть В. Терян, то, наоборот, для В. Теряна было трагично сознание, что он, социал- демократ по убеждениям своим, не может быть таким поэ- том-трибуном с такой пламенно-ораторской речью, каким был Брюсов. И вот теперь посмотрим, как «возвращался» из мрачной тюрьмы одиночества поэт-лирик Ваан Терян. Чрезвычайно интересно отметить, что в первом сбор­ нике его стихотворений, вышедшем в свет в 1908 году, нет ни единого отклика на революцию 1905 года, хотя в его эпистолярном наследии мы находим не одно письмо на эту тему,— письма, в которых он говорит (и очень горячо!) о своих симпатиях к революции и о глубоком сочувствии социал-демократам. Видимо, творческой индивидуальности 125

его тематика гражданской поэзии в самом деле была чужда. Д а он и сам пишет об этом все тому же О. Оганджаняну в 1907 году: «Хотел зан яться лекциями— невозможно! П ри­ нялся за французский язык — не могу! Бодлера бросил к черту. Стихов не пишу, а если пишу, то гражданские (ве­ роятно скверные)». Надо полагать, именно поэтому ни од­ но из этих стихотворений самим поэтом опубликовано не было. Возвращ ение его из пустыни одиночества падает уж е на 1910 год, когда в стихотворении «Возвращение» он пи­ шет: Из мрачной тюрьмы одиночества вновь Я возвратился могуч и горд, И меня приветствовал ликующий шум И новым восторгом опалил мою душу. В бессонной ночи безглагольных мук Светлая греза заж гла свой огонь И новой исполнен любви, прихожу я к вам, И новые песни звучат в моем сердце. Пришел, чтоб сегодня для вас Ковать огневые слова и восторг, Услышать победную песнь ликованья, Увидеть мощные ваши ряды. И на рассвете, когда усталы вы будете, И врагом обмануты, будете спать, Опьянен ликованьем рассветной зари, Вам крикнуть, позвать —восстаньте, братья!.. Многообещающее, как видим, возвращение. И однако оно в творческой биографии поэта только обещанием и оста­ лось. И тут пора уже и уместно отметить всю несостоятель­ ность концепции тех исследователей лирики В. Теряна, которые всячески тщатся разделить его поэтическое твор чество на два отличных друг от друга периода: первый, когда В. Терян был якобы символистом, и период второй, когда в его творчестве произошел якобы решительный пе релом, когда он «принял» революцию и, по-новому настроив свою лиру, создал подлинно революционные стихи. 126

Вся эта концепция надуманна и искусственна от начала конца. Таких стихотворений во всем творчестве В. Те­ ряна не больше одного десятка, из коих 3—4 стихотворения относятся по всей вероятности к 1907 году. Это те самые стихи, которые автором определены как «вероятно сквер­ ные» (см. письмо к О. Оганджаняну) и им не были вклю че­ ны ни в издание 1908 года, ни в издание 1912 года. Осталь- ные б__7 стихотворений были написаны очевидно уж е в 1917 году, в дни революции, но и они остались неопубли­ кованными при жизни поэта. Теперь же кое-кто из редак­ торов разных изданий поэтического наследия В. Теряна для вящей убедительности своей концепции помещают все эти стихи рядом с «Возвращением», написайным в 1910 году и — идейный перелом «доказан»... А В. Т ерян, к а к подлинный поэт «божьей милостью», чувствовал, что эти стихи явственно выпадают из стиля всей его лирики и ни одного из них, кроме «Возвращения», не опубликовал. Почему же теперь оказалось столь необходимым, чтобы В. Терян во что бы то ни стало выглядел пролетарским поэтом? В. Терян велик и достоин глубочайшей любви и уважения как истинный поэт-лирик, который воспел в своих кристально чистых стихотворениях любовь и родину, который не мог примириться с кошмарной действительно­ стью большого капиталистического города, который лю­ бил и с неповторимой непосредственностью воспел красоту родной природы и на лоне этой природы — трагическую .судьбу своего народа. В. Терян дорог нам как вечный иска­ тель непорочно чистой любви,— той, которую, увы, так беспощадно осквернил этот город-спрут... Так разве одно это уж е само по себе не революционно ПО' существу своему? Зачем же нужно сотворять из В. Теряна совершенно иную творческую личность, когда в творче­ стве своем он так органично целен и един и когда его лири­ ка в конечном счете по-своему тоже работает на революцию, (если, конечно, уметь не только читать стихи, но и пони­ мать их глубокий смысл!). 127

К а к и любимый им Валерий Брюсов, В. Терян «возвра­ тился» к себе самому,— да иначе и быть не могло: куда в •самом деле уйдешь от самого себя? Но поэтическая лира Брюсова была многострунна, и поэт мог извлекать из нее «все напевы», создавать песни всех «семи цветов радуги», и был он сыном могучего народа. Он мог не поддаваться властительному давлению горестных настроений, ибо его народу не угрожала гибель. В. Терян же из своих печальных «грез сумерек» спле­ тал лишь «терновый венок» и только этим и мог наградить свою истерзанную родину, которая одиноко и беззащитно стояла перед всем цивилизованным миром, как «семь раз мечами пронзенная богоматерь»,— какой трагический об­ раз! И перед явлением столь трагического образа родины- матери в его сыновнем, кровью обливающемся сердце мерк­ ли, едва родившись, все иные напевы, о чем он и пишет в стихотворении, посвященном другу своему Цолаку Хан- затяну: Ты хочешь услышать новые песни (Не выполнил я свой давний обет), От слов печальных устал ведь и я, Но жизнь — наш владыка, мы ж в плену у нее. Душа была гордых напевов полна, И новая дорога предо мной открывалась, Но незавершенной вдруг песня осталась — И вновь воцарилась в душе моей тьма... Вот в эти-то именно годы, уже после «возвращения» обоих поэтов из своего добровольного одиночества, и со­ стоялась их первая действительная встреча и закрепилась подлинная дружба. Очень разные, очень далекие друг от друга, они тем не менее почувствовали взаимную симпа­ тию и потянулись друг к другу: Брюсов — «с любовью к его творчеству», Терян же —-с чувством глубокой при­ знательности к Брюсову за его поистине героический под­ виг — создание чудесной антологии — «Поэзия Армении», .128

за его поэтическое творчество, в котором В. Терян сумел почувствовать живое сердце человека, так же, как и он сам не приемлющего этого жадного, эгоистического мира и потому нередко так страстно мечтавшего об одиночестве, как о единственном «бреге спасения» от унижающей душу торжествующе чавкающей пошлости этого гнусного мира сытых. Поистине, каждый приходит к высокой правде револю­ ции своим и только своим собственным путем. Ничего ведь не принесло им ни гордое одиночество, ни опьяняю щ ая мечта о прекрасном в полном отчуждении от людей. Ничем не облегчило печали их сердец ни воспевание своих сердеч­ ных мук, ни нарочитое нагнетание экстаза альковных на­ слаждений. Вожделенный «брег спасенья» оказался на деле брегом неверным и коварным. Великий Октябрь наполнил их души волнительными со­ звучиями иных напевов. Но-и напевы эти вылились у них в творения разные, непохожие друг на друга. Лира Брюсо­ ва скорее и легче нащупала верную тональность для своей новой лирики. Она всегда была богаче мотивами и нередко и в прошлом умела звучать с прозрениями в грядущий день. В. Теряну этот переход давался труднее. Он еще не на­ ходил те нужные, огненные слова, которые по-новому мог­ ли бы «жечь сердца людей» глаголом спасительной револю­ ции. Но да будет славен каждый из них на месте своем, ибо ни один из них не извлек из лиры своей ни единого невер­ ного звука, оставшись навсегда самим собою в благодар­ ном сердце поколений. 9 Брюсовские чтения

А. Л. Сахаров К ВОПРОСУ О МЕЖДУНАРОДНОМ в л и я н и и АНТОЛОГИИ «ПОЭЗИЯ АРМЕНИИ» Проблема «Национальные литературы и Брюсов» едва только затрагивается. Н а Брю совских чтениях 1963 г. в духе выяснения влияния Брюсова на болгарскую и чехо­ словацкую литературы были построены доклады проф. Со­ фийского ун-та С. С. Русакиева и доц. МОПИ В. А. Л а ­ зарева. Отметив «основные моменты проникновения творчества Брюсова в Болгарию», подчеркнув общую положительную оценку изучения его художественного наследия, первый докладчик сказал: «Мы долж ны поднять... проблему в л и я­ ния Брюсова на некоторых болгарских поэтов. Брюсов был .литературным авторитетом для ряда болгарских поэтов, многие из которых его переводили, учились у него богато­ му творческому опыту, большой литературной культуре. Однако самое глубокое воздействие он оказал на трех вы­ дающихся представителей нашей художественной мысли — Людмила Стоянова, Гео Милева и Н иколая Хрелкова»1. В 1 С. С. Русакиев, Валерий Брюсов и болгарская литература «Брюсовские чтения 1963», стр. 392—393 130

заключение докладчик упомянул на фоне блестящей харак­ теристики значения Брюсова в болгаро-советских отноше­ ниях и о роли его русских переводов армянской поэзии: «Брюсов — дорогое звено в нерушимой болгаро-советской дружбе, но он представляет такое же звено и в русско-ар­ мянской дружбе, в болгаро-армянской дружбе, потому что мы, болгары, читая его переводы армянской поэзии, армян­ ских поэтов, находим новые основания любить и уважать армянский народ»1. Другой докладчик, В. А. Л азарев, посвятил свое сооб­ щение, в основном, чехословацким откликам на выступле­ ния Брюсова по вопросам литературы. Его вывод заключа­ ется в призыве шире изучать роль поэта в мировом литера­ турном процессе: «Влияние Брюсова как советского поэта и проводника революционного искусства не ограничивалось одной Чехословакией. Оно было... более значительным и выражало закономерности выхода советской литературы на мировую арену... Советским и зарубежным литературо­ ведам предстоит еще раскрыть во всей полноте эту важней­ шую сторону в творческой биографии одного из первых поэтов революции»2. Уверенность в мировом значении «Поэзии Армении» зиждилась до сих пор на сознании того факта, что русский язык как проводник могучей русской, а потом,и .советской культуры и как язык межнационального общ ещ я распро^ странен во многих странах, особенно славянских — Болга­ рии, Чехословакии, Польше, Югославии. Предполагалось, что такое значительное явление, как выход в России пер­ вой полной антологии армянской поэзии в переводах вы­ дающихся поэтов, не могло пройти незамеченным в тех зарубеж ны х кругах, которые имели связи с русской куль.: 1 Брюсовские чтения 1963 года, стр. 396- .................... ...... 2 В. Брюсов и чехословацкая литературная ж изнь 20—30-х гое а. дов (из истории чехословацко-советских литературных взаимоотно­ шений). «БЧ 1963», стр. 419 131

турой. Заявления самих деятелей зарубежной культуры (как например, цитированное выше признание проф. С. С. Русакиева) о знакомстве зарубежной общественности с армянской поэзией по переводам Брюсова подтверждают эту нашу уверенность. Однако можно себе представить и более широкое влия­ ние «Поэзии Армении», в том числе на того зарубежного читателя, который не мог ознакомиться с русским текстом. Мы имеем в виду возможность влияния брюсовской книги на вышедшие после нее за рубежом антологии и сборники переводов армянской поэзии на национальные языки. Прежде всего опыт Брюсова мог быть использован в построении новых антологий. Известно, какое значение при­ давал поэт структуре своих книг. «Для него каждая книга, начиная с названия, продолжая делением на циклы и кон­ чая такой, а не иной последовательностью произведений в циклах и одного цикла вслед за другим, для него каждая книга была целостным художественным замыслом»1. Это относится и к «Поэзии Армении», структура которой была несколько изменена Брюсовым для намечавшегося второго издания»2. В какой-то мере на страницах новых антологий могли найти свое преломление и другие черты деятельности Брю­ сова как редактора и даже как переводчика армянской поэ­ зии, например, перечисленные К- Н . Григорьяном: «Вы­ работанный вдохновенным упорным трудом, его метод пе­ ревода произведений поэзии, выдвинутые им на основе бо- 1 П. Н. Берков. Итоги, современное состояние и ближайшие задачи изучения ж изни и творчества В. Я. Брю сова «БЧ 1963», стр. 27; подобные ж е мысли были высказаны и А. К- Симоновой, до­ казывавшей необходимость при издании стихотворений Брюсова на армянском языке сохранять структуру его сборников. (Стихотворения В. Я-Брюсова на армянском язы ке. «БЧ 1963», стр. 469—470). 2 См.: К- В. А йвазян. Работа В. Брюсова над вторым изданием «Поэзии Армении». «БЧ 1963», стр. 350 —372. 132

гатого разностороннего опыта теоретические положения, принципы построения, отбора текстов антологий нацио-. нальной поэзии, преследующих цель дать в одной книге целостное представление о развитии поэзии народа на про­ тяж ении всего ее исторического существования»1. Попробуем проверить справедливость наших предполо­ жений на двух выбранных примерах. Единственное пред­ варительное к ним требование, на обязательности которо­ го, впрочем, было бы неверно настаивать, это — чтобы в национальной литературе, к которой принадлежит каж­ дая рассматриваемая антология переводов армянской поэ­ зии, не было подобных прецедентов до 1916 г. В 1922 г. в Бухаресте вышла антология армянской л и ­ рики на румынском языке; переводчики — М. Георгиу и Гр. Авакян; автор вступительной статьи — известный в России ученый-филолог Гр. Ч ал х у ш ьян 2. Уже во вступительной статье «Средневековая армянская лирика и трубадуры Армении» обнаруживается сильное влияние брюсовской антологии. Автор начинает с высказы­ ваний ■«академика и крупного русского поэта» В алерия Брюсова об армянской поэзии и, собственно, строит всю статью на основании очерка последнего «Поэзия Армении и ее единство на протяжении веков», повторяя характеристики творчества отдельных поэтов и цитируя слова Брюсова огромными для небольшой статьи кусками (стр. 5—6, 7—8, 10, 15). Биографические сведения о поэтах, собранные Брюсо­ вым в примечаниях в конце, чаще всего повторяются в румынской книге, с той только разницей, что приводятся вкратце впереди стихов каждого поэта. 1 К- Н. Григорьян, В. Я- Брюсов и проблема поэтического пе­ ревода, «БЧ 1963», стр. 331. 2 Tircea Gheorghiu si Gr Avakian. D in lirica агтеапй. Cu un studiu in trod u ctiv de Gr. С Ш нЫ аё. B ucuresti, «Cultvra nationals», 1922.

Сохранены в новой антологии и некоторые подстрочны՛ разъяснения; например: §amam — стр. 77, срв. в «Поэзии Армении» (М ., 1916), стр. 226; arak, m azas — 171, с р в . ֊ 241; kem ancia — 179, ср в ,— 257. Средневековая армянская лирика открывается стихот­ ворением Nerses a Snorali, имеющим в переводе название «T uturor celor m orti» (стр. 27). В «П оэзии Армении»—■эт( стихотворение Нерсеса Благодатного «Всем усопшим» (169— 170). Кроме него, в брюсовской антологии еще пять произ ведений этого поэта. Д о Нерсеса Благодатного в разделе «Поэзия средневековья и песни аш угов» брюсовской ан­ тологии идут четыре гимна из Ш аракана и два стихотворе­ ния Григория Нарекского. Далее «Армянская лирика» включает три произведения Hovhannes'a din Erzenga, начинающихся словами «Е lumea a sta ...» (31), «Am in vatat dela nenumarati regi...» (32), «Lum ea e asemenea m arii...» (33). Они соответствуют в «П оэ­ зии Армении» первому, пятому и третьему из пяти гноми­ ческих размышлений Иоанна Ерзы нкайского (187— 188). В румынской антологии пропущен Ф рик (179— 184). Constantin din Erzenga, «Cantec de iubire» (37—39). У Брюсова другое стихотворение Константина Ерзынкай­ ского «Весна (191— 192). M agardici N ahas, «D espre va- nitatea lum ii» (43—44), «Cantec de em igrat» (45—46). П ер­ вое — «Суета мира» Мкртыча Н агаш а (201— 202); второго в брюсовской антологии нет. В «Армянскую лирику» не вклю ­ чен А ракел Багешский (193— 198). Hovhannes din T alguran, «Cantec de iubire» (49), «Imn mortii» (51—53). Оба стихотворения Ованнеса Тылкуран- ского есть в «Поэзии Армении»: «Песня любви (205), «К смерти (206). Ohannes, «Cantec de iubire» (57—59) — Ован- нес. «Песня любви» (209— 210). G rigor din Ahtam ar, «Sfin- tei fecioare» (63—64), «G radina inea» (65—67), «Cantec» (69 72). Последнее в русской антологии называется «Песня» (214 217); вместо двух первых здесь находим два других стихотворения (21 3 —214, 217— 222). 134

О со б е н н о большое место отведено в «Армянской лирике» Наапету Кучаку (N ahabet Kuciac; в имени опечатка: Naha- Поэзия его поделена, как и у Брюсова, на разделы. Пер- ft «Cantece de iubire» вклю чает стихотворения, входящ ие в ВЫ деяы «Песни любви и гномы», «Песни лю бви». Т акое ^бособление песен любви вполне обосновано; в «Поэзии Ар­ мении» они даны вперемежку с гномами потому, что пере­ водили их разные поэты: первый раздел Брюсов, второй — Сологуб; был еще и небольшой третий — «Гномы», в пере­ воде Шервинского; четвертый же включал одно стихотворе­ ние «Крунк» с пояснением «Песня хариба». В румынской антологии, кроме указанного, имеются соответственные р аз­ делы «Cantece gnomice» и «Cantece de em igrat», четко от­ ражающие определенную концепцию творчества Кучака (сравним во «Вступительном очерке» Брюсова: «До нас дошли от него: гномические отрывки, обычно — четверо­ стишия, песни любовные и ряд трогательных песен изгнан­ ника», (56). Из песен любви Кучака в обоих сборниках совпадают следующие: «G usta-voiu oare vreodata § am am ii...» (77) «Твоих грудей шамамы я — вкуш у л ь ...» (226); «C at mie de drag chipul tau ...» (78)— «К ак я люблю твой милый лик...» (226); «А§, vrea sa m or... (79)— «Когда умру я от любви...» (228), «А? , vrea sa fiu о randunica m ica...» (80)— «Мне быть бы ласточкой-птенцом...» (228); «Chipul tau е asementi lun ei...» (81)— «Что ночь...» (227); «In noaptea astra...» (85)— «Высоко ты ходиш ь...» (230); в румынском переводе добавлены две начальные строки); «А ibi m ila, tubi- էօ...» (89)— «Пожалей меня, голубка...» (229); «Privighe- toarea a so sit...» (90)— «Ч уть соловей примчался...» (226); «In lumea aceasta uni pari um in el...» (94)— «Ты в мире— перстень золотой...» (225); «Incotro m ergi...» (95)— «Скажи, мой милый м есяц ...» (226); «Ochii t a i...» (105)— «Спорят с эдрем» (230); «Luna, tu te lau zi...» (109)— «Ты хвалишься, 135

л ун а...» (227); «M istuita de focul...» (116)— «Сердце здесь » (229). Остальные 29 песен (на стр. 82, 83, 84, 86, 87, 88, 91, 92, 93, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 106, 107, 108 110, 111, 112, 113, 114, 115, 117, 118) в «Армянской ли ри ке> новые, как и 4 песни (121, 122, 123, 124) следующего ра. дела. Среди песен изгнанника новыми являю тся 3 неболь­ ших (127, 128, 129); здесь же, заканчивая поэзию К учака, помещено «СосогиЬ (131— 133)— «Крунк» (231—232). П р и ֊ надлежность последнего Кучаку, как указывал сам Брюсов в примечании (стр. 501), «сильно оспаривается»; в «Анто логии армянской поэзии» (М., 1940) оно помещено без име­ ни автора в народной поэзии. Вслед за Кучаком «Армянская лирика» знакомит с творчеством трех поэтов, не представленных в «Поэзии Ар мении»: G h azaros din S iv a s , «Cantec de iubire» (137— 140): Nerses A rhim andritul, «Cerul si pam antul» (143— 146); Sar- gavac din B erdac «Im n Strugurelui» (149— 151). Однако и здесь составители румынской антологии следуют за Брю ­ совым, который, перечисляя в примечании имена других видных армянских лириков средневековья, писал: «Осо бенно заслуж иваю т внимания поэты:... Газарос (Лазарь) Севастийский (конец X V I и начало X V II в.), Нерсес-ар- химадрит (род. в Мокке, в конце X V I в .)... Саркаваг Бэр дакский и др.» (501). Последним из поэтов средневековья приведен Jerem ia Kemurgean — Иеремия Кемурджиан. Из двух его стихот­ в о р е н и й — «C antec de iubire» (155— 156) и «Im n а р е i: (157)— первое дано у Брюсова под названием «Песня люб­ ви» (235— 236). В нашей антологии затем идет Н агаш Ионатан; в румын­ ской он откры вает вторую часть книги — «T rubadu ri Аг- m eni». Naha^ H ovnathan представлен пятью произведениями: два первых новые — «Cantec» (163), «Cantec de veselie» (165— 166), а три «C an tece.d e iubire» (167— 168, 169— 170, 136

_ j __172) соответствую т трем «Песням лю бви» в «П оэзии А р м е н и и » (239—240, 240—241, 241— 242). Т акж е «Cantec. de iubire» Step an n os'a (175— 176) есть «Песня лю бви» Сте- п а н н о с а (245 246). Из двенадцати произведений Саят-Новы, опубликован­ ных в «Поэзии Армении», румынская антология дает четы­ ре: Saiat-N ova, «K em ancia (179— 180)— «Каманча» (257— 258); «Cantec de iubire» (183— 182)— «Я — на чужбине со- ю ве й ...» (250); «Sfat sie insus» (183— 184)— «Ты безумное сердце!...» (257); «Privighetoarei» (185)—«К соловью» (254). Одно новое — «Cantec de iubire» (187— 188). В целом, ли­ рика Саят-Новы выглядит в антологии «Армянская лирика») гораздо беднее, чем в «Поэзии Армении». Ghunkianos, «Vise» (191), «Viziune (193), «Im n sfin tei fecioare (195— 199). В нашей антологии первого из этих произведений Лункианоса нет, второе называется «Виде­ ния» (261), третье — «Гимн богоматери»— дано с большим сокращением: четыре начальных строфы и заключительная (261—262). G ivani, «T rubadurub (203), «Cantec» (205), «Nou- ri (207), «Rugaciune (209), «De ce m ai plang?» (211—212), «Ре tine numai te iubesc» (213). Эти произведения ашуга Дживани заменили в румынской антологии два других, бывших в нашей (265, 265—266). Всего в книге 88 переводов стихотворений семнадцати армянских поэтов; 34 перевода соответствующих стихот­ ворений являются общими с русской антологией Брюсова,, что составляет около тридцати процентов. Однако, если учесть, что в румынской антологии творчество одного поэ­ та— Кучака—представлено непропорционально творчеству Других — 50 переводов, то картина изменится: из остав­ шихся 38 произведений совпадают с русской антологией 20, т. е. уж е около пятидесяти трех процентов. Таким образом, придавая нашему обзору значение лишь предварительных наблюдений, все же отметим весьма за­ метное влияние брюсовской «Поэзии Армении на румын­ скую антологию переводов средневековой армянской ли­

рики и поэзии аш угов, которое сказалось как на научно- теоретической базе издания (вступительная статья, био­ графические справки), так и в связанн ы х с ней практиче­ ских вопросах (структура книги, отбор произведений, под­ строчные примечания). Другой случай влияния брюсовской «Поэзии Армении» на составителя зарубежной антологии армянской поэзии своеобразен. Принципиальное отличие его в том, что в нем ярко выражена попытка оттолкнуться от брюсовской антологии. Болгарская антология «Арменска поезия» представля­ ет собой книж ку в 100 страниц небольш ого ф орм ата. В ы ш ла она в Софии, в издательстве «Народное просвещение», ти­ раж ом в 4000 эк зем п л яр о в1. В сложной обстановке разгара войны выпуск в Болгарии антологии армянской поэзии мог иметь в глазах издателей различные цели. Читатели, со своей стороны, по-своему воспринимали этот факт. Однако не вызывает сомнения, что книга объективно способствовала укреплению дру­ жественных связей болгарского и армянского народов: болгары стали знакомиться с одним из проявлений замеча­ тельной культуры близкого им по исторической судьбе народа; в то же время армяне, жившие в Болгарии, получи­ ли вместе с признанием их важной культурно-историче­ ской миссии довольно значительное собрание произведений виднейших армянских поэтов. Книга стала, по выражению одного болгарского журналиста, «драгоценной реликвией», «семейной библией» болгарских армян. Автор антологии Коста Динолов — писатель малоиз­ вестный. Весьма выразительное представление о его творче­ стве дает список его книг, помещенный в конце антологии. Здесь сборники рассказов «Знакът» (1931), «Убийство то» (1932), «Стара мома» (1933), «Странна жена» (1935), «Карти- 1 Коста Динолов. Арменска поезия. Антология от най-видните арменски поети. София, «Н ародна просвета», 1942. 138

пите уж аса (1938), «М ъртвият град» (1938), рассказ «Пос- 1ед н и я долар» (1938), два романа — «Паспортъ» (1932) и « Пюбовь в пустинята» (1938), психологический этюд «К ак да познаваме хората» (1939) и три книжки в серии «Библио­ тека за жената — «Прелестьта на жената», «Ж ената в днеш- но време», «Ж ената в света» (все — 1941). Последним в списке 14—м номером стоит «Арменска поезия», «антоло­ гия на арменската лирика» (стр. 99). На известном нам экземпляре «Армянской поэзии», х р а н я щ е м с я в Ереванской публичной библиотеке (под шиф­ ром O R (8281), имеется дарственная надпись на армянском языке;— от автора—редакции газеты «Поход». Следующими сведениями о К- Д инолове мы обязаны любезности К- Н . Г ри горьян а, предоставивш его в наш е распоряжение ответ Университетской библиотеки г. Софии на его запрос об этом авторе. В ответе, датированном 2 марта 1957 г., директор би­ блиотеки Н . Червенков сообщает, что тов. Динолов в на­ стоящее время работает в трудовой-производительной ко­ операции «Словяне», является членом Отечественного фрон­ та. После антологии «Армянская поэзия» вышли в свет еще две его книги: роман «Чужие грехи» и сборник рассказов «Картины жизни» (о б е — 1943). К письму приложена «Кратка биография на Константин Николов Динолов», составленная 4 марта 1957 г. и подпи­ санная самим К- Д иноловым. И з биографии явствует, что он родился 10 октября 1912 г. в селе Ч уп ерчен е(Рум ы н ия). Его родители болгары, семья принадлежала к классу сред- рей б урж уази и . П осле гимназии д ва года (1934— 1935) учился в Берлине в Университете торговли и языков для иностранцев. Д о 1939 г. объехал Европу, Азию и Африку, посылая свои дорожные репортажи во многие иностранные газеты и журналы. Возвративш ись из-за границы, занял­ ся книгоиздательской деятельностью. Основал «Комитет българска литература» с целью издания произведений толь­ ко болгарских писателей. В период 1940— 1943 гг. издавал 139

и редактировал «Библиотека за жената», а также основал «Библиотека Народна просвета». Д о 1944 г. сотрудничал в газетах «Древник», «Заря», «Культурен преглед», «Сто- панска трибуна» и редактировал газету «Поход», издание Комитета болгарской литературы. Литературную деятельность К. Динолов начал, во-пер- вых, переводами, а потом и оригинальными произведениями в 1931 г. После войны написал два больших романа «Не- утолимата жаж да» и «Изкупление», но напечатаны они не были. Три раза подавал докладную и заявление о приеме в Союз болгарских писателей; его поддержали бывший пред­ седатель Союза Никола Атанасов — Айдемирский, писа­ тели Иван Карановский, Владимир Русалиев, Асен Калоя- нов, Недялко Месечков и др. С 1951 г. литературные зан я­ тия оставил, работает в трудовой кооперации. Затем К- Динолов пишет: «Книгу «Арменска поэзия», антологию армянской лирики, издал в 1942 году; переводы для нее приготовил лично я с румынского, немецкого и не­ которые с арабского (переведены другим). Армянского язы ­ ка не знаю. Начал его изучать, но бросил. С армянским на­ родом меня ничто не связывает', кроме, единственно, сильно выраженной симпатии, которую я выказал не только этой антологией, но и очень важным специальным изданием га­ зеты «Поход», редактором которой я был. По моему сове­ ту и настоянию был издан специальный номер газеты, по­ священный целиком Армении». Помощниками К- Диноло- ва были товарищи Кеворк Атамян и Агоп Папазян, а также двое из Пловдива, первый — председатель армянской об­ щины, второй — его заместитель. Из приведенных биографических данных для нашей те­ мы наибольшее значение имеет указание, с каких языков сделаны переводы для болгарской антологии. Однако по- чему-то русский язык не назван, хотя, как увидим, автор пользовался и русским оригиналом. Антологии предпослано небольшое предисловие К. Ди- нолова, после чего идут переводы, выполненные иногда риф- 140

мованным, иногда белым стихом. Качество болгарских сти­ хов среднее, с колебаниями как к более низкому, так и к более высокому уровню. Очень заметно стремление пере­ водчика держаться как можно ближе к оригиналу. В предисловии автор исходит из признания колоссаль­ ного значения поэзии в выражении национального самосоз­ нания народа: «Сокровищница любого народа его поэзия. Это светильник, озаряющий века и указывающий пути, по которым прошел народ, чтобы достигнуть своего нацио­ нального самосознания (стр. 7). Армянской лирике автор дает восторженную оценку: «Море мировой поэзии необъят­ но. В глубине этого моря кроются жемчуга и драгоценно­ сти, которые еще не известны свету. Целую пригоршню таких жемчужин мы нагребаем из армянской поэзии. По блеску они не уступают жемчужинам других народов, да­ же превосходят их своей самобытностью, своей чарующей силой, которую излучают страдания народной души. А поэзия, которая пресыщена откровениями народного ду­ ха и выкормлена народными слезами и страданиями,— остается навечно. Она — вечный огонь, который никакая земная сила не может угасить...» (там же). Хотя трактовка К. Диноловым армянской поэзии как поэзии страданий, скорби, печали1 очень одностороння, не следует, кажется, полностью ставить это ему в вину. Те тяжелые условия, в которых вышла болгарская антология армянской поэзии, условия, исключавшие возможность обращения не только к советской армянской, но и к пере­ довой дореволюционной поэзии, в какой-то мере объясня­ ют позицию автора. В конце предисловия, говоря о теме любви в армянской поэзии и о том, что роднит эту поэзию с болгарской, К. Ди­ нолов, на наш взгляд — не случайно, проводит мысль о невозможности жизни без борьбы за свободу и перечисляет 1 Сравним на стр. 8: «Армянская лирика целиком пропитана печалью». 141

страны, занятые фашистами,— Болгарию, Венгрию, Укра­ ину: «Любовь в армянской поэзии это зов борьбы. Это лю­ бовь прежде всего к родине. Образ любимой воплощает в ней родину. И два образа неразрывно связаны, поэтому жизнь их есть свобода. Это воздух, солнце, без которых жизнь невозможна; вот почему воздействие ее (армянской поэзии,— А. С.) магическое. Армянская поэзия имеет кровную связь с болгарской поэзией предосвободительной эпохи. В ней ботевский з а ­ мах, заветы апостолов нашей свободы. В ней слышны стоны и от лиры Петефи, венгерского Ботева, от гудулки Шев­ ченко, чьи звуки еще не затихли в украинской степи; вот почему так завидно место армянской поэзии в сокровищни­ це мировой поэзии» (стр. 8). Далее идут сами переводы. Бросается в глаза беспоря­ док в их расположении, полное отсутствие обычно принятых в антологиях принципов (хронологического, тематиче­ ского, художественного и др.). Единственное, что сохране­ но, это принцип, по которому каждый автор встречается только один раз, да и то не без нарушений: И. Иоаннисян приведен два раза, с разной транскрипцией имени и фами­ лии. Отыскивая хоть какую-нибудь «говорящую» деталь, замечаем, что даты жизни армянских поэтов начинаются только с Сипиль (стр. 39) и приводятся затем почти у всех. Именно с перевода стихотворения этой поэтессы «Тамян» (Ладан) начинаются совпадения с брюсовской «Поэзией Армении». Таким образом, установленная нами первая часть сбор­ ника включает следующие произведения: А. Раффи: «Про- леть» (стр. 91), «Присни ми се...» (10); П. (опечатка вместо Р.) Патканян: «Песень на гората» (11), «Когато, майко, прокънти (12), «Майка» (13); А. Леренц: «Не оставяй» (14), «Пей ми, птичко...» (15), «Незнайният гроб» (16): Въртанес Папазян-«Не чакай ме...» (17); Бохос Персиян: «Ванско- то езеро» (18), «Черният орляк» (19), «О, майко, не плачи...» 142

(20); А. Ахаронян: «Есенин видения» (21), «Руши се гни- лата преграда...» (22), «Ериванският бой» (23); Аветик. Исаакиан: «К ървав день» (24), «Висша цель» (25), «В оча- кване» (26), «Мълчалива пролеть» (27), «За родината» (28); Е. Мануелян: «Плачи!» (29), «Напрощаване» (30—31); Ал. Цатурян: «Ще дойде пролеть» (32), «Тяжна песень» (33— 34), «Завет» (35), «Песеньта на камбаната» (36), «Бежанец» (37), «Сънь» (38). Вторая часть сборника испытала на себе влияние брю­ совской «Поэзии Армении», хотя и в разной степени в на­ чале, середине и конце. В начале второй части так же, как и в первой, идут произведения армянских поэтов X I X — нач. X X вв. Сипил, «Морето» (39), «Тамян» (40). Последнее есть в «Поэзии Армении» — «Ладан», пер. К. Бальмонта (447); влияние русского перевода на болгарский чувствуется, но сла­ бое. Хованес (в оглавлении — Ховханес) Хованесян, «Мълкни, сърдце» (41), соответствует стихотворению Иоан- неса Иоаннесяна «Будь молчаливо, сердце...», пер. Ю. Вер­ ховского (306), влияние слабое. В ахан Териян, «Д а ме по­ гребете» (42). Мисак Мецаренц, «Хижа» (43—45), «Диво цвете» (46), «Лодки» (47), «Под сенката на акаците» (48), «Ноктюрно» (49), два последних стиховорения Мисака Мэ- царенца есть в «Поэзии Армении»— «Сонет с кодою», пер. В. Бакулина (Брюсова), «Ночь сладостна»,... пер. В. Брю­ сова (471—472); влияние обоих переводов слабое. Даниел Варуж ан (дата смерти 1905 г. указана неверно; надо 1915),. «Към луната» (50). Аршаг Чобанян, «Моята китка (51),. «В нощьта» (52). Бедрос Дуриан, «Песнь за девойката»- (53). Магърдич Башикташлиян, «Пролеть» (54), «Есень» (55—57); первое — под сильным влиянием перевода «Вес­ ны», принадлежащего Е . Сырейщиковой («Поэзия А рм .», 436). В середине условно выделенной нами второй части с б о р ֊ ника даны произведения средневековых поэтов. Григор от Ахтамар, «Н а Света Дева Мария» (58—59),. Н ахабед Ку- 14.г

■чак, «Моят лекарь (60), «Целувката (61). Магърдич На- хаш , «Ха хорската суетность» (64—64); в «Поэзии А р­ мении — «Суета мира» М. Н агаш а, пер. В. Брюсова; влия­ ние слабое. Ховханес от Тългурян, «Любовна песень» (65)— Ованнес Тылкуранский, «Песня любви», пер.. В. Брюсова (205); влияние заметно в отношении трех сред­ них строф. Константин от Ерзънга, «Любована песень» (66—69). Хованес от Е рзънга, «Стихове» (70—73); хотя ■совпадения и имеются («И аз събрах си греховете...», 71 — «Я, все грехи свои собрав...», 187, «Разбрах, че хората...», 72 — «Подобен морю мир...», 187; два двустиш ия «Човеш- ки говор...» и «Две думи...», 70 — четверостишие «Язык д л я речи служ ит нам...», 187), но пронаблюдать влияние в переводе трудно. Сахак, «Молитва на сваляне от кръста» (74). Месроб, «Безгрешната съкровищ ница...» (75), «Молит­ ва при изгрев слънце» (76—77), «Ода за Св. Дева Мария» '(78); часть первого перевода со слов «Морето бурно...»— отрывок «Море ж изни...» в «Поэзии Армении» (157); в л и я­ ния не наблюдается. Вообще средневековые поэты в анто­ логии «Арменска поезия» переведены очень самостоятель­ но, но переводы малохудожественные. Концовка второй части сборника открывается стихот­ ворением М. П ортугаляна «Силата» (79—80). Затем идет :наиболее интересный для нашей темы материал — перево­ д ы стихотворений новых поэтов и ашугов, полностью пред­ ставленные в «Поэзии Армении» и больше всего испытав­ шие ее влияние. Ов. Туманян, «Арменската беда» (81)— «Армянское го­ ре» (325), пер. В. Брюсова; влияние весьма заметно; взят размер, сравним: Армянское горе—безбрежное море, Бедата арменска е море Пучина огромная вод... безбрежно, с кипящи, страхотни вълни... «Божие сияние» (82—83)— «Лампада Просветителя» (326—327); влияние слабое. Л44

Бедрос Д уриян, «Аз не скръбя затуй...» (84—85)— «Моя скорбь», пер. К- Бальмонта (441); оба перевода настолько совладают, что можно с уверенностью говорить не о влия­ нии, а <о переводе с русского: Я не о том скорблю, что в жажде сновидений, Источник дум святых иссякшим я нашел, Что прежде времени мой нерасцветший гений Сломился и поблек под гнетом тяжких зол; И не согрел никто горячим поцелуем Ни бледных уст моих, ни бледного чела; И счастья не познав, любовью не волнуем, Смотри: уже предо мной сияет смерти мгла... И не о том скорблю, что нежное созданье, Букет из красоты, улыбки и огня, Не усладит мое последнее страданье, Лучом своей любви не озарит меня... Я не о том скорблю...Нет, родине несчастной •— Все помыслы мои...О ней моя печаль! Не в силах ей помочь, томясь тоской напрасной, Безвестно умереть,— о, как мне жаль, как жаль! Аз не скорбя затуй, че в бленовете чудни пресъхна ручеят на моя копнеж свят, че свехна рано тъй и моят гений будний, едва що разцъвтял сред тоя страшен ад. Аз не скърбя затуй,— че мойте бледи устни целувко пламенна не знаят до сега, че моето съердце в любовь не се разпустна, че вечно съм живел сред мука и туга. Аз не скърбя затуй, че дева миловидна — букет на красота, на пламък и на чарь, до днес не ме плени със свойта обич свидна и не съгря сърдце ми съ своя жарь. Аз не скърбя затуй... О, не, Родино мила! за теб е мойта мисъль, мука и печаль. Измучвам се затуй, задето немам сила! да ти помогна аз — затуй, затуй ме е жаль! 145 10 Брюсовские чтения

Иоанес Иоанесиан, «Навеки м лъкнаха...» (86—87)— «Умолкли навсегда...», пер. К- Бальмонта (307); влияние заметно. Дживани, «Както дните зимни ... (88—89)— «Как дни зимы...», пер. В. Брюсова (265); сильное влияние. Лункиянос, «Химн на Св. Богородица» (90—91)— «Гимн Богоматери», пер. В. Спасского (Брюсова), 261; болгар­ ский перевод — сокращенный с русского. Сиаманто, «Род- но пепелище» (92—94)— «Горсть пепла — родной дом», пер. С. Ш ервинского (477); очень сильное влияние. В аан Текеян, «Химн на арменския език» (95—96)— «Песня об армянском языке», пер. Ю. Балтруш айтиса (468); замет­ ное влияние. 3. 32. Всего в антологии 65 стихотворений 32-х армян­ ских поэтов. Общих с «Поэзией Армении» 17 переводов. В зяты они из издания 1916 г., ибо в «Антологии армянской поэзии» 1940 г. нет таких стихотворений, как «Подобен морю мир...» Ов. Ерзынкайского, «Лампада Просветите­ ля» Ов. Туманяна, «Гимн Богоматери» Лункианоса, «Пес­ ня об армянском языке» В. Текеяна. При совпадении лиш ь в отношении некоторых переводов можно с уверенностью говорить, что они сделаны с русского; однако влияние русских переводов в той или иной мере сказалось почти во всех случаях. И нужно отметить, что в художественном отношении переводы, испытавшие влияние русских, часто значительно выше остальных. Особенно это могут подтвер­ дить непосредственные переводы с русского языка, близко- родственного болгарскому. Что касается беспорядка в построении болгарской антологии, то объясняется он, ско­ рее всего, желанием автора скрыть в тех условиях зависи­ мость от брюсовской антологии, замаскировать переведен­ ные оттуда стихотворения. Разумеется, это не могло пой­ ти на пользу сборнику. Мы проделали лиш ь предварительный этап изучения двух иностранных антологии армянской поэзии. Дальней- 146

шая работа над ними, так же как и над подобными антоло­ гиями армянской поэзии, вышедшими после брюсовской в Германии, Франции, Италии, Соединенных Штатах, Уруг­ вае и других странах, позволит прийти к более глубоким и аргументированным, а возможно, и неожиданным выводам. Однако уже сейчас ясно, что перед нами потрясающий по своей убедительности и значению факт международных литературных связей. Это трехступенчатые, или трехсте­ пенные, армяно-русско-иностранные литературные связи.

А. П. Макинцян ИЗ ИСТОРИИ СОЗДАНИЯ «ПОЭЗИИ АРМЕНИИ» Неоценима роль В. Я- Брюсова в создании сборника «Поэзия Армении». Его высокое мастерство переводчика и необыкновенный талант редактора во многом определили успех книги. В творческом содружестве с В. Брюсовым и группой русских поэтов-переводчиков активно работали и ряд ар­ мянских деятелей культуры — А. Ц атурян, К- М икаэлян, К. Костанянц, С. Мамиконян и П. М акинцян. Между тем роль и значение Московского Армянского Комитета в целом как инициатора и организатора издания сборника, а также видных армянских литераторов, непосредственных участников создания «Поэзии Армении» раскрыта далеко в недостаточной мере. Это, помимо обстоятельств, связанных с судьбой отдельных лиц (К- Микаэлян и П. Макинцян), павших жертвами известных беззаконий, возможно, объ­ ясняется также и тем, что архив Московского Армянского Комитета по сей день обнаружить не удалось. В настоящей работе и делается попытка на основе новых материалов, преимущественно эпистолярного характера, осветить не­ которые детали фактического и концепционного порядка, которые, пополняя наши сведения об истории создания «Поэзии Армении», помогают уточнить целый ряд бытую- 148

щих в научной литературе утверждений, в том числе и таких, которые, хотя и получили всеобщее признание, но не всегда имеют веские для это го . основания. Оговоримся сразу же: коль скоро у нас имеются письма, адресованные П. Н. Макинцяну, относящиеся к истории создания сборника, а также в силу значительности того вклада, который он внес в это дело, мы, естественно, в большей степени остановимся на его роли в подготовке «Поэзии Армении», стремясь в то же время показать полнее участие и других членов редакционной комиссии. В этой связи — два слова об архиве П. М акинцяна. По логике вещей в нем должны были, в первую очередь, сохраниться лишь письма самого их владельца. По ряду косвенных свидетельств, не подлежит сомнению, что в этот период между П. Н. Макинцяном и К. Микаэляном, а также В. Теряном и К. Микаэляном шла интенсивная и довольно подробная переписка, касающаяся круга вопро­ сов по изданию на русском языке книги произведений ар­ мянской поэзии (которую в дальнейшем стали именовать Московским сборником, в отличие от подготовлявшегося в те же годы под редакцией М. Горького так называемого Петроградского «Сборника армянской литературы»). Так, например, в письмах К. М акаэляна к В. Теряну не раз упоминается о письмах, посланных П. Макинцяну и полу­ чаемых от него, но ни одного из них нам обнаружить не удалось. Этот пробел надо приписать не какому-либо упу­ щению со стороны. П. М акинцяна — в этом трудно его упрекнуть, зная, каким он обладал богатым архивом, как заботливо его собирал с раннего периода своих литератур­ ных связей, а тем горестным причинам, в силу которых бес­ следно пропало много ценных материалов. Из писем же П. Макинцяна к К. Микаэляну сохранилось лишь одно в рукописном отделе Государственной библиотеки им. В. И. Л ен и на1. 1 ГБЛ, фонд 386, к. 93, ед. хр. 27. 149