Брюсовские чтения 1966 года

че, чем брю совская ода, противостоит буржуазной и тем более буржуазно-упадочной, декадентской поэзии, с ее типичным культом женщины-возлюбленной и постыдным безразличием к образу женщины-матери. Жизненные впечатления? Влияние Толстого или Г орь­ кого? Или и то, и другое, и третье вместе? Н о, быть'может опять-таки своего рода «подсказка» того же великого русского поэта, особенно повлиявшего на автора белорус ского «Венкал? Пусть это только гипотеза, но ведь Ьна: кажется, довольно правдоподобна? А разве не характерен, все в том ж е смысле, уцелевши! отрывок критического этюда М. Багдановича о Ломоно­ сове? Р а зв е этот отры вок не насыщен определенными су­ ждениями в такой мере, что можно с полной уверенностьк (кстати, считаясь и с некоторыми поэтическими строками автора «Венка») утверж дать, что М. Багданович, говор; о «поэзии гениального ученого» (фрагмент восходит к 1911 г .) , соли дари зовался с идеей научной поэзии? К ак известно, во времена господства символизма за эту идею ратовали у нас только одиночки. П реж де всего тот ж». Брю сов. Некоторые мысли и аргументы его и повторил сознательно или бессознательно, М. Багданович: «И поэзия, и наука имеют, в конце концов, одну и т\\ же общую цель: удовлетворение познавательной потреб ности ч е л о в е к а ... Следует лиш ь оговори ться, чти формы, в которых они закр еп ляю т свои достиж ения, не только не тождественны, но даже противоположны. Наука дает схем у, ф орм улу; п о э з и я —-ж и вой , конкретный об раз. Однако уже в методах, которыми оперирует каждая из них, мы не находим столь твердой разграниченности П равда, в поэзии преобладающей стихией является интуи­ ция, а в науке — логическое умозрение, неторопливо лепящее один довод к другому. Но ведь это последнее не чуждо и поэтическому творчеству, а интуиция и в науч­ ных открытиях играет крупную роль. Да и помимо этого мы не видим причин, почему бы поэзии и науке не идти 450

рука об руку. Ведь именно таково было их взаимоотношение на заре человечества...»1. Действительно, разве не совпадают эти суждения со многими суждениями Брю сова, высказанными например, в его знаменитой статье 1909 года, которая едва ли могла остаться неизвестной начи­ танному белорусскому поэту2. Д алее, очень любопытна та оценка, которую М. Б аг­ данович в том же отрывке дает поэзии самого Ломоносова: «По отношению к некоторым его прозведениям уже вполне применимо название «научной поэзии», и притом именно к тем из них, которые могут преимущественно перед всеми другими претендовать на титул «поэзии». Их и следует признать основным ядром поэзии Ломоно­ сова, той ее сердцевиной, которая заслонена от наших глаз толстым слоем ш ероховатой коры»3. Как же могло случиться, что и эти чрезвычайно х а­ рактерные в своих истоках высказывания Максима Б аг­ дановича до сих пор ни разу не привлекли внимания кри­ тиков и исследователей? 1 М. Багдано1нч, Творы , т. II, акад. изд., М1нск, 1928, стр. 97. С р.: Валерий Брюсов, И збранные сочинения в 2-х том ах, т. II- ослитнздат, М ., 1955, стр. 193— 209 («Н аучная поэзия»—первоначаль, «о в «Русской Мысли», 1909, № 6). 3 М. Багданов1ч, цитир. и зд ., стр. 98.

Б. И. Пуришев БРЮСОВ И НЕМ ЕЦКАЯ КУЛЬТУРА XVI ВЕКА В творческой истории Брюсова немецкая литература не заняла такого большого места как, например, литера­ тура древнеримская, французская или армянская. П рав­ да, Брюсов переводил немецких поэтов. Еще в конце прош­ лого века, заинтересовавшись Францом Эверсом, он пере­ вел ряд его стихотворений (1894— 1899 г г .). 1899 годом помечены его неизданные переводы пяти стихотворений Георга Б ахм ан а. Переводил он Стефана Георге («За все тебе я солнце, благодарен!»), Рихарда Демеля, Н . Ленау (семь стихотворений), Детлафа Лилиенкрона («Музыка идет»), Ф р. Ницше («Новый Колумб»), Л . Уланда («Три юноши рыщут в горах весь день» и «Косуля», 1910), Ф . Ш иллера («Ивиковы журавли» и «Ж алоба девушки») и некоторых других поэтов. Не прошел он и мимо Гете («Н оч­ ная песнь странника» и д р .). К ак известно, им переведен гетевский «Фауст». Однако большая часть брюсовских переводов с немецкого так и не увидела света, а перевод «Ф ауста» не стал все-таки большим событием нашей ли­ тературной ж изни. Конечно, следует помнить, что мы располагаем только черновым вариантом перевода. В тексте немало сырых мест, а кое-что и вовсе не сделано. 452

Н а мой взгляд, более удачен перевод второй части гетев- ской трагедии, к сожалению известный нашему читателю лишь частично. Но был в истории немецкой культуры (собственно, не литературы, а именно культуры ), период, к которому Брюсов тяготел, как ученый, романист и поэт. Это — XVI век. Брюсова всегда чрезвычайно привлекали переломные эпохи, когда «из разрушенья творились токи новых сил» («Мир электрона»), новое вступало в ожесточенную схватку со старым, привычные формы жизни давали глубокие трещины и наступали те «миги роковые.», о которых столь проникновенно писал Тютчев. Немецкий XVI век, бес­ спорно, принадлежит к числу наиболее драматических и противоречивых эпох европейской истории. Именно в Гер­ мании в начале XVI века началась реформация, которую Ф. Энегельс рассматривает как первую в Европе бурж уаз­ ную революцию «с крестьянской войной в качестве кри­ тического эп и зода»1. М артин Л ю тер потряс самы е основы духовной гегемонии католического престола, но он ж е, напуганный размахом народного движения, превратился в душителя свободной гуманистической мысли. Германия была родиной выдающегося врача и естествоиспытателя Теофраста П арацельса, который, по словам французского философа XVI века П . Рамуса, «глубоко проник в недра природы» и знаменитого авантю риста, знатока «тайных наук» Агриппы Неттесгеймского. И хотя немецкий гума­ низм не смог устоять перед натиском феодально-католи- ческой и бюргерской реакции, в Германии в XVI веке возникла легенда о Фаусте, овеянная духом революцион­ ных исканий эпохи Возрождения. Брюсова несомненно многое привлекало в немецком XVI веке. Этот интерес особенно отчетливо определился 1 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 21, М ., 1961, стр. 417. 453

после крушения русской революции 1905 г. Исторические и психологические параллели напрашивались сами собой. Среди ярких фигур немецкого Возрождения Брюсов особое внимание обратил на Корнелия Агриппу Неттес- геймского (1486— 1535), человека своеобразного склада и своеобразной судьбы, о котором после того, как Ф . Рабле осмеял его под именем герр Триппа («Гаргантю а и П ан­ тагрю эль», кн. III, гл . 25) почти всегда упоминали с нас­ мешкой либо просто игнорировали его сущестование. Брюсов изобразил Агриппу в своим романе «Огненный ангел» (1907— 1908), а такж е написал о нем ряд статей. Первые статьи появились в журнале «Русская мЫсль» за 1 9 1 1 г., книга II («Агриппа Неттесгеймский») и в «Н о­ вом энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона, т. 1, СП Б (1913). Три статьи: «Оклеветанный ученый» (перепечатка с некоторыми сокращениями статьи из «Рус­ ской мысли»), «Легенда о Агриппе» и «Сочинения Агриппы и источники его биографии» приложены к критико-био­ графическому очерку Ж озефа Орсье «Агриппа Неттесгейм­ ск и й — знаменитый авантюрист XVI в». Перевод Брони­ славы Рунт. Под редакцией, с введением и примечаниями Валерия Брюсова. М осква, изд. М усагет», 1913. Интересно отметить, что впервые русский читатель ознакомился с Агриппой на исходе XVIII века. Тогда увидело свет его язвительное «Рассуждение о монашеской жизни», перевод с латинского (Л . М. Максимовича), М ., 1783, а год спустя появился трактат Агриппы «О благо­ родстве и преимуществе женского пола», переведенный под руководством Московского Архангельского собора протоиерея Петра Алексеева, СП Б, 1784. Публикация этой оригинальной книги вызвала неудовольствие Е к а­ терины II1. В дальнейшем к литературному наследию А грип­ пы никто уж е с серьезными целями не обращ ался и только 1 Сводный каталог русской книги гражданской печати X V III в. т. 1, М ., 1962, стр. 24 454

Брюсов поведал русским читателям об этом забытом и оклеветанном мыслителе и ученом. Впрочем, Брюсову, ви­ димо, не были известны вы ш еназванны е старинные русские переводы из Агриппы, поскольку он нигде их не упоминает. В Агриппе Брюсов видел не только знатока «сокро­ венной философии», которую сам он в то время усердно штудировал, но и человека во всех отношениях незауряд­ ного, энциклопедически образованного, далекого от фили­ стерского благоразумия. Подобно многим выдающимся деятелям той бурной эпохи Агриппа был склонен к аван ­ тюризму. Ему также была присуща благородная смелость, которая то заставляла его лечить больных чумой, в то время как другие врачи с ужасом покидали зачумленный город, то — вырывать из рук инквизиции несчастную женщину, обвиненную в колдовстве. По словам Брюсова, «всю жизнь он боролся с монахами, естественными защ и т­ никами всякого обскурантизма, и не раз подвергался пре­ следованиям с их стороны»1. Но и гуманисты не могли считать Агриппу в полной мере своим, поскольку он всегда шел особым, не совсем обычным путем. И в памяти потомства Агриппа сохранился лишь как банальный чернокнижник, один из тех ш а р ­ латанов, которые пускали пыль в глаза людям доверчи­ вым. Брюсов сделал удачную попытку развеять эту леген­ ду, показать выдающегося ученого в истинном свете. Он обратил внимание на «дух оппозиции», царящий в творе­ ниях Агриппы, на независимый образ мыслей немецкого ученого, не желавш его признавать над собой никаких авторитетов и прокламировавшего опыт в качестве надеж­ ной основы зн ан и я. К немецкому XVI веку обращ ался Брю сов такж е в стихотворном цикле «Сны человечества». Среди опублико­ ванных текстов этого широко задуманного цикла мы встре­ чаем стихотворения: «D as W eib und der T od. Женщина 1 Ж . Орсье, Знаменитый авантюрист X V I в ., М ., 1913, стр. 10. 455

и смерть. Немецкая гравюра XVI в.» и «Пляска смерти. Н е­ мецкая гравю ра XVI в .»1 Следует отметить, что названные стихотворения непосредственно восходят к немецким кси­ лографиям X V — XVI вв. И в этом, несомненно, проявля­ ется не только свойственная Брюсову ш ирокая эрудиция, но и умение подмечать характерные черты данной эпохи. Брюсов очень верно уловил «ксилографический» характер немецкой поэзии эпохи реформации. Во-первы х, многие поэтические произведения того времени были теснейшим образом связаны с ксилографией (книги с гравюрами, лету­ чие листки с гравированной картинкой и соответствующим стихотворным текстом. В о-вторы х, ни одна европейская страна не знала в XV и XVI вв. такого расцвета ксилогра­ фии, как Германия. Почему так получилось — об этом, разумеется, здесь нет необходимости говорить. Д аже итальянцы, считавшие свое искусство недосягаемым об­ разцом, востороженно отзывались о гравюрах Дюрера (Лодовико Дольче в «Диалоге о живописи», 1557 и др .), в том числе и о его замечательных гравю рах на дереве. А ведь наряду с Дюрером были в Германии и другие превос­ ходные мастера. Укаж ем хотя бы на многочисленные и действительно очень удачные ксилографии неизвестного мастера (так называемый Ре1гагса-Ме151ег), украш аю щие немецкий перевод книги Петрарки «О средствах против счастья и несчастья» (1532!)2. Но ксилография не только явилась одним из самых больших достижений художествен­ ной культуры Германии XV и XVI в в ., она воплотила в себе характерный эстетический строй немецкого бю ргер­ ского Ренессанса. Поэтому, когда Виланд и Гете вспоми­ нали о немецкой литературе XVI века, они естественно указывали на ее «ксилографические» черты. В статье, посвященной 200-летию со дня смерти крупнейшего бю р­ 1 В . Брюсов, Избранные произведения, т. II, М .—JI., 1926, стр. 150— 153. 2 W. Scheidig, Die H olzschnitte des Petrarca-M eisters, Berlin, 1955. 456

герского поэта того времени Ганса Сакса, Виланд отмечал его «старомодный, грубоватый, но вместе с тем задуш ев­ ный и сильный я зы к , ш ероховатость его стихов и рифм,, его ксилографическую дюреровскую манеру» («ГансС акс»),. 1776. Эту неприкрашенную грубоватую ксилографическую ма­ неру отлично уловил и воспроизвел Брю сов в своих стихо­ творениях «Женщина и смерть» и «Пляска смерти». Г ра­ фический источник второго стихотворения не вызывает сом­ нений. Это знаменитая «П ляска смерти» (или точнее «К ар ­ тины смерти») цикл гравю р по рисункам Г . Гольбейна (1538)1, хотя Брю сов и не н азы вает прямо авто р а рисунков, ограничиваясь лишь не совсем ясной ссылкой на «немец­ кую гравюру XVI века». Объясняется это, нужно думать, тем, что стихи Брю сова не являю тся точным переводом гольбейновских образов на язык поэзии. Не говоря уже о том, что у немецкого художника картин гораздо больше^ чему Брю сова стихов (у Гольбейна— 41, у Б р ю со ва— 5 ), он не во всем следует за Гольбейном. Например, как на гравюре, так и у Брюсова король сидит «за столом под балдахином», но см ерть, х отя и почтительно склонена перед ним, не играет, однако, на свирели, как у Брюсова, а наполняет кубок короля вином. Полностью совпадает с Гольбейном Брюсовский «Крестьянин». Он пашет и смерть помогает ему в работе («...принимай меня, как друга: Землепашец, я, как ты! Мы, быть может, не допашем Нивы в этот лет­ ний з н о й ...» ). А вот младенца в лю льке, которого соби­ рается баюкать в отсутствии матери смерть, у Гольбейна нет. У него смерть отторгает от домашнего очага ребен­ ка, протягивающего ручонку к безутешной матери. Любов­ ник и монахиня у Гольбейна соединены одной компози­ цией. Мы видим келью распутной монахини. Стоя на ко­ ленях перед комнатным алтарем, она поглядывает на молодого щ еголя, который, удобно усевшись на ее постели, 1 Н. Holbein, B ilder des Todes, 1958, Jusel-V erlag. 457

играет на каком-то музыкальном инструменте. У Брюсова эти две фигуры выступают порознь. Нет у Брюсова и столь ясно выраженной у Гольбейна антиклерикальной тенден­ ции. При всем том и по существу и по форме Брю сов, не­ сомненно, близок Гольбейну. П равда, он лаконичнее сво­ его графического образца. У Гольбейна гораздо больше бытовых деталей. Но Брюсову эти детали не нужны, по­ скольку он как бы сочиняет текст к определенным г р а ֊ вюрам. В XVI веке так поступали многие поэты. Например Ганс Сакс в 1527 г. сочинил текст к циклу старинных гр а ­ вю р, обличавших злодеяния папства и предрекавших его гибель («Чудесное пророчество о папстве»). Он ж е снаб дил стихотворными пояснениями циклы гравюр Иостг А ммана: «Описание всех сословий и профессий на земле»՛ (1568) и «О различных красивых платьях и одеждах» (1586) и т.п . В Германии в XVI веке еще не угас интерес к раз личным «зерцалам», столь характерный для средних ве­ ков. Как и у Гольбейна, у Брюсова все очень конкретно и зримо. В его стихотворении нет ничего туманного, отвле­ ченного. Смерть вместе с крестьянином пашет ниву, к а­ чает ребенка, пляшет, играет на свирели. Отчетливо слы­ шен ее властный голос. И з века в век сумрачные анахореты предлагали думать о смерти. «М отегйо т о п !» — мрачно твердили они, глядя на мир. Земную жизнь отвергали они ради призрачной загробной жизни. У Гольбейна (как и у Брю сова) уже нет этой монашеской тенденции. Конеч­ но, художник жил в грозное и бурное время, когда смерть сним ала обильную ж атву . В едь и войны и реформация, г; крестянские мятежи, и голод и чума потрясали страну «Картины» Гольбейна наполнены отголосками этих драма­ тических событий. Но Гольбейн не призывает отречься от ж изни. Он только указы вает на равенство всех людей перед смертью, т.е. природой и богом. По тем временам эта мысль не была лиш ена социальной остроты , недаром 458

Гольбейн в своих «картинах» такое большое место уделяет представителям господствующих сословий. Но ведь и 5 рюсов, начав с крестьянина, заканчивает свое поэти­ ческое «зерцало» королем. С «Пляской смерти» перекликается стихотворение Брк> сова «Женщина и смерть». Молодая нарядная женщина, с нетерпением ожидая прихода любовника, смотрится в зеркал о. А из стекла глядит на нее смерть. И не пылкий любовник, но смерть повалит ее грубо и задерет ее подол. У Гольбейна нет подобного сю жета. Должен признаться, что мне не удалось вспомнить ни одной немецкой гравю ры , которая бы в полной мере соответствовала стихотворению Брюсова. Но гравю ры , которые в чем-то совпадаю т с его стихотворением, есть. Самовлюбленная красотка смотрит­ ся в зерк ало , а за ней притаился черт, готовый поймать ее в свои сети. В от иллюстрация из книги Себастиана Бранта «Корабль дураков» (1494), принадлежащая, ве­ роятно, Альбрехту Д юреру1. И среди иллюстраций к пе­ реведенной с французского книге «Рыцарь фон Турн» (1493), приписываемых в настоящее время Дюреру, есть гравю ра, изображающ ая молодую модницу перед зерк а­ лом. Она хочет полюбоваться своей красотой, а видит задницу черта2. Н а гравюре Петера Флетнера (ок. 1490— 1546) «Смерть и влюбленная пара» нарядно одетый мужчина угощает свою возлюбленную вином, а неподалеку от них сидящая смерть в поднятой руке держит песочные часы , напоми­ нающие о быстротечности ж изн и3. Как видим, Брюсов не выходит за пределы излюбленных графических образов немецкого XV и XVI вв. В этом стихотворении есть и вы ­ 1 Die H olzschnitte zu Sebastian Brants Narrneschiff, hrsg von M. Hemmer, 1964, rusel-V erlag. 2 H. Liidecke, Albrecht -Diirers W anderjahre, Dresden 1959, A bbil- dung № 34. 3 K . Zoege von M antenffel, der dentsche H olzschnift, Miinchen [1921], S. 121. 459

разительные бытовые детали, столь типичные для немец­ ких ксилографий XVI века. Д а и общий грубоватый весь­ ма откровенный тон вполне соответствует как лубочному строю тогдашних вирш , так и характеру немецкой гра­ фики X V — XVI вв. Вспомним хотя бы гравюру Дюрера «Насильник^ или «Аллегория смерти» (о к .1495), изобра­ жающую, как полагают, смерть в образе звероподобного старика, который задирает подол у сопротивляющейся ж енщ ины1. Или небольшую картину Н иклауса М ануэля Дейча, на которой смерть задирает подол у молодой цве­ тущ ей женщины (нач. XVI в . ) 2. Н о, конечно, самым значительным и притом самым монументальным созданием Брю сова, имеющим прямое отношение к немецкому XVI веку, является его роман «Огненный ангел»3. Брюсов даже счел нужным выступить в роли издателя, в руки которого якобы попала рукопись XVI века («Предисловие к русскому изданию»)4. Он очень тактично называет свое произведение «ме­ муарами», поскольку на немецкий роман XVI века «Огнен­ ный ангел» вовсе не похож . В немецкой литературе того времени не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало брюсовский роман. Ни народные книги, вклю чая «Тиля Э йленш пигеля» и «Ф ор ту н ата», ни первые бюргерские романы И орга Викрам а не могли послужить для Брюсова подходящим образцом. Скорее роман Брюсова соприка­ 1 Ц. Несселъштраус, Альбрехт Дюрер, Л .—М ., 1961, стр. 77. 2 М. P ian zo la, B aneru und K flnstler, B erlin 1961. S. 55- 3 He так давно австрийский литературно-художественный жур­ нал «Вестерманновские ежемесячники» провел анкету среди писателей и критиков. Им следовало ответить на вопрос: «К аки е пять ром анов, по ваш ему мнению, стоят того, чтобы их читали еще сегодня». И молодой австрийский писатель X . Крамер наряду с «Мертвыми душами» Гоголя н азвал «Огненного ангела». См. М. Розен, романы классиков в наши дни, «Вопросы литературы», 1965, № 9, стр. 197. 4 Я пользуюсь текстом, подготовленным Брюсовым для издатель­ ства 3 . И. Гржебина (1922). 4Н0

сается с немецкими романами XVII века (Мошерош, Грим- щельегаузен), поскольку в них рассказ о событиях ведется с т лица главного персонажа. Но и с ними, по существу, У «Огненного ангела» мало общего. Зато очень емкий жанр мемуаров, получивший распространение в эпоху Возрож ­ дения, в частности в Германии (Гец фон Берлихинген), не требовал от авто р а далеко идущей стилизации и в то же время как бы позволял читателям услыш ать голос человека XVI столетия. Брюсов хочет быть достовереным. И он в значительной мере достигает своей цели. Мы верим автору, верим тому, что так все и могло произойти, или уж во всяком случае почти все могло так произойти. XVI век в изображении Брюсова не условный фон, не красоч­ ная декорация,— это подлинный немецкий XVI век. З а каждой главой романа стоят горы прочитанных автором книг, изученных документов. И дело не только в обширной эрудиции, но и в тонком понимании духа изображаемого времени. Конечно, будучи беллетристом, а не историком, посвящая свое произве­ дение трагической любви Р уп р ехта и Р ен аты , Брю сов не считал себя обязанным в строго хронологическом порядке излагать факты немецкой истории первой трети XVI века, тем более что действие романа охватывает очень короткий отрезок времени (с августа 1534 по осень 1535 гг .). В о з­ можно, что другой автор на месте Брюсова и вообще пре­ небрег бы этими фактами, как не имеющими прямого от­ ношения к изображаемым событиям. Но Брюсов обладал ­ сильно развитым чувством истории. Он хорошо понимал, что Злоключения Ренаты множеством нитей связаны с различными сторонами немецкой жизни XVI века. И черта за чертой он воссоздавал верную картину этой жизни. Совершенно права 3 . И. Ясинская, которая, полемизируя С. Литвин, писала; «Только никак нельзя согласиться ­ с категорическим утверждением, что «судьбы героев, ок а­ зались изолированными от событий эпохи». Напротив, с УДьба героев, к ак и их х ар ак тер ы , впоть до трагической

развязки являются порождением эпохи гуманизма и рефор­ м ации, противоборствую щ их им сил католицизма и того массового террора, который осуществлялся инквизицией. В романе не показана религиозно-крестьянская война, но передан тревожный дух времени, смятение умов, стрем­ ление к точному знанию, вера в разум у одних и «оглушен­ ность сознания», ощущение какого-то уклона, какого-то полета в неизведанные пропасти у других» (А. Блок), т.е. все характерные противоречия мировоззрения переход­ ной эп охи , породившей их»1. Брюсов счел нужным упомянуть и о реформации, ко­ торая началась в 1517 г. и всколыхнула всю страну, и о восстании рыцарей под предводительством Ф р ан ц а фон Зикингена (1522), и о Великой Крестьянской войне (1525), и о стойкости мюнстерской коммуны (1534— 1535), оса­ жденной княжескими войсками, т. е. о важнейших вехах исторического развития Германии первой трети XVI века. И читатель видит, как на протяжении десятилетий все в Священной Римской Империи кипело и клокотало, как сталкивались враждующие силы, как реакция гасила революционные вспышки, а пламя вновь пробивалось сквозь густой мрак, какой сложной, противоречивой, запутанной была жизнь страны, прошедшей через ряд трагических испытаний. И з ром ана мы, наприм ер, узн аем , что несмотря на неудачу народного восстания, крестьяне по-прежнему полны ненависти к своим угнетателям. Однажды к Рупрехту в кабаке подсел какой-то «худо выбритый малый» и «за вел длинную речь о бедственном положении м уж и ков, не новую, хотя и не чуждую правду. Ж аловался он на тяготу платежей, оброков, штрафов и всяких поборов, на ростов­ щичество, на запрещение заниматься ремеслами в дерев­ не, поминал м ятеж , который был десять лет н азад «и все 1 3 . И. Ясинская, Исторический роман Брюсова «Огненный ан­ гел» («Брюсовские чтения 1963 г.», Ереван, 1964, стр. 104). 462

гр о зи л ры царям и горож ан ам и пож арам и , и вилами, и. виселицами» (гл. 8). В другой раз Рупрехт слышит рассказ о событиях в Мюнстере, явившихся патетическим эпилогом Великой Крестьянской войны. Рассказывает Рупрехту «суровый моряк», владелец барки, на которой герои романа плывут по Рейну в К ельн . Он восторж енно отзы вается о новом пророке Иоанне Лейденском, «воссевшем на троне Д ави ­ довом», повествует о деяниях анабаптистов, о том, «как успешно отбиваются мюнстерцы, подкрепляемые воинством небесным, от епископских ландскнехтов». «Долго мы, люди, голодали и ж аж дали—восклицает он, переходя на тон п р о ֊ поведника,— и сбылось на нас пророчество Иеремии: «Дети просили хлеба и никто не дал им его». М рак египет­ ский обнимал своды хр ам а, но ныне они оглашены побед­ ным гимном. Новый Гедеон нанят богом в поденщики по грошу в сутки и наточил серп свой, чтобы пож ать заж елтев­ шие нивы. Выкованы пики на наковальне Немврода и рухнет башня его...» (гл. 3). «Суровый моряка всего лишь эпизодическое лицо. Но обратите внимание на его экстатическую, пересыпанную библейскими изречениями и образами речь. Ведь именно так в эпоху реформации и Великой Крестьянской войны говорили народный вождь Томас Мюнцер и его последо- вателн. Мюнцер назы вал себя «Мюнцером с мечом Гедео­ на», постоянно цитировал Иеремию и других ветхозавет­ ных пророков, за я в л я л , что хочет огласить своды храм а освободительным гимном, который, наконец, рассеет мрак египетский, окутавший грешную землю, твердил, что точит серп свой, дабы сж ать колосья господнего гнева и т -п . Несколькими штрихами набросанный портрет едино­ мышленника мюнстерских анабаптистов лишний раз сви­ детельствует об исторической конкретности Брю сова, вни­ мательно изучавшего мятежную публицистику XVI века. И в данном и в ряде других случаев он безошибочно находил 46$

правильный тон, отчего роман его приобретал истори­ ческую глубину и рельефность. Подчас в романе встречаются меткие оценки тех или иных событий. Т ак, вспоминая о рыцарском мятеже 1522 г ., Рупрехт совершенно правильно видит в рыцарях «самый отсталый круг» в тогдашнем общ естве, «что бы ни говорил в их защиту Ульрих фон Гуттен» (гл. 12). А по поводу успехов лютеранства, которое очень быстро превратилось в оплот княжеского самовластия и нового духовного раб­ ства, проницательный Мефистофель язвительно замечает: «Эти новые ереси имеют успех потому, что князья почуяли здесь наживу, как собака чует ж аркое, и самого Лютера один черт водит за нос. В конце концов, после всех этих вероисповеданий и новых катехизисов, христианство так обмелеет, что аду куда легче будет ловить с берега свою рыбу» (гл. 12). И с немецкой культурой XVI века мы все время сталки­ ваемся на страницах «Огненного ангела». Впрочем, к се­ редине тридцатых годов немецкий гуманизм уж е в зн а­ чительной степени утратил свою былую активность. Н а ­ ступала реакция. У гуманизма были подрезаны крылья. К тому ж е почти все выдающиеся представители немецкой гуманистической культуры, блиставйГие в начале Х \\ > века, отошли в царство мертвых. К 1534 г. уж е не было в ж ивы х ни Конрада Ц ел ьти са, ни У л ьр и ха фон Гуттена, ни Ген риха Б еб ел я, ни И оганна Р ей хли н а, ни Я к об а Вимп- ф елинга, ни Виллибальда П иркхеймера. П риближался -смертный час Эразм а Роттердамского (1535). Но еще про­ должали встречаться люди, хранившие заветы гуманизма. Э то были хотя бы такие независимые ученые, как Иоганн Вейер (или Ж ан В и р), смело выступавший против ведов­ ских процессов, ученик Корнелия Агриппы Неттесгеймского. заслуж и вш его лю тую ненависть м он ахов. В романе им обоим отведено заметное место. Сам Руп рехт хотя и не принадлеж ал к цеху ученых, но в юности ш тудировал медицину, много читал и был 464

сведущ в самых различных отраслях знания. В студенче­ ские годы он зачиты вался древнеримскими поэтами, а также творениями Эразма Роттердамского, Генриха Бе­ беля и У льриха фон Гуттена. О «Письмах темных людей» 0н отзы вается, как об одном из самых выдающихся произ­ ведений новой литературы. По его словам, «сама древ­ ность» может противопоставить этой остроумной книге «разве одного Л укиана». Когда герой романа вступал в ж изнь, немецкий гуманизм еще находился в поре своего расцвета. Под его благотворным влиянием и формирова­ лось мировоззрение Рупрехта. Ему совершенно чужд кон­ фессиональный ригоризм, поскольку он «вместе с лучшими людьми современности» сознавал, «что вера заключается в глубине сердца, а не во внеш них проявлениях». Его р а ­ дуют успехи науки, освобождающейся от пут средневеко­ вой схоластики. Труды Нюрнбергского математика Берн­ гарда Вальтера, врача и естествоиспытателя Теофраста Парацельса и астронома Николая Коперника вселяют в него надежду, что «благодетельное оживление, пере­ родившее в наш счастливый век и свободные искусства и философию, перейдет в будущем и на науки» («Преди­ словие автора»). Гордые слова Пико делла Мирандолы о величии человека (гл . 11, 1) прочно вош ли в его с о зн а ­ ние. Поэтому Рупрехту было так приятно побывать в бо­ гатой библиотеке просвещенного графа фон Веллена, в которой он нашел многие выдающиеся творения немецких гуманистов. Он встретил их «как добрых друзей, с коими давно не виделся». Здесь ж е хран ились рукописные к о ­ дексы латинских писателей, добытые графом в соседних монастырях, собрание прекрасных древних гемм, выве­ зенные им из Италии и, наконец, письма знаменитого друга Эразма Роттердамского швейцарского юриста Ульриха Цазия, с которым граф состоял в личной переписке. Граф охотно показывал все свои сокровища Рупрехту, потому что не без основания видел в нем одного из тех «новых •людей», к числу которых относил и самого себя (гл. 12,2 ) . 465 30 Брюсовские чтения

Следует к этому добавить, что в памяти Рупрехта ро­ илось множество античных имен, афоризмов, цитат. И з­ вестны ему труды итальянских писателей и философов эпохи Возрождения (Поджо, Марсилио Фичино, Сан- надзаро, Кастильоне и д р .), равно как и создания живо­ писцев и ваятелей немецких (А . Дюрер, Г. Гольбейн, М . Грюневальд, П . Фишер) и итальянских (Ф ра Анже- лико, Сандро Ботичелли, Донателло, Рафаэль, Андреа Мантенья, Микельанджело Буонаротти, Тициан, Бенвенуто Челлини). С шедеврами итальянских мастеров Рупрехт познакомился непосредственно в И талии. Был он такж е в Испании и даж е в далекой Вест-Индии. Все это не могло не расширить его жизненного кругозора. Однако, будучи во многом человеком «новым», Рупрехт не был свободен от некоторых «старинных предрассудков^, что делало его «мировоззрение крайне противоречивым: («Предисловие к русскому изданию»). Но в этом отношениг он вовсе не стоял особняком среди передовых людей тог­ дашней Германии. «Старинные предрассудки» были весьма живучи в стране, где Мартин Лютер запустил чернильни­ цей в черта, а ученые гуманисты верили в существование ведьм. Зато Рупрехту вполне понятен восторг Ульриха фон Гуттена, который при виде быстрых успехов науки и культуры в начале XVI века воскликнул: «К ак радостно ж ить в такое вр ем я!» (гл . 12 , 1) . Между тем за годы заграничных скитаний Рупрехта в Германии многое изменилось. Лютеровская реформация обернулась против гуманистов, опасных смутьянов видела в них такж е контр-реформация. Рупрехту пришлось со­ прикоснуться с этой грозной силой в лице инквизитора, добивавшегося и добившегося осуждения Ренаты. Но конфессиональные споры представлялись Рупрехту бес­ смысленными, даже если они велись такими людьми, к а к Э р а зм . З а т о о м астерах ренессанской культуры он действительно вспоминает к ак о «добрых д р у зь я х ». К их творениям он обращ ается по разным поводам. Подчас и 466

на мир смотрит он к ак бы с к в о зь призму эти х творений. Так, созерцая «толстые животы и жирные самодовольные лица» прелатов и каноников, окружавш их архиепископа Трирского, Рупрехт «невольно вспоминал незабвенные страницы бессмертной сатиры Себастиана Бранта» (гл. 13,2), а юный спутник графа Генриха «стройный, как девушка, с нежным продолговатым лицом, в берете с пером» напомнил ему «один из портретов Ганса Гольбейна» (гл. 8) и т. д. Разумеется, все вышесказанное имеет значение для понимания духовного мира Рупрехта, кое в чем родствен­ ного самому Брюсову — книжнику и эрудиту. Одновре­ менно читатель получает возмож ность увидеть довольно широкую картину культурной жизни Германии начала XVI века, играющей в романе активную роль. Если Рупрехт, в душу которого «бросил свои семена» гуманист Я . Вимпфелинг (гл. 10,1), полагал, что к «об­ новлению жизни» следует идти «путем просвещения умов» (гл. 3 ,1 ), то Рената всецело погружена в мистический визионизм, имевший в Германии прочные и давние тра­ диции . Е щ е в XIII веке М ехтхильда М агдебургская сгорала от любви к небесному жениху («Об истекающем свете бо­ жества»), а в XIV веке Генрих Сузо, как он повествует об этом в своем «Ж изнеописании», тан ц евал вм есте с а н ­ гелами и дева М ария поила его целебным напитком, исте­ кавшим из ее сердца. Вслед за средневековыми мистиками Рената, отвергая доводы и требования рассудка, жила в причудливом мире грез и видений. Она умилялась, слу­ ­ шая как Екатерина Сиенская обручилась с самим Христом (гл. 10,1). Высшее счастье видела она в том, чтобы душа о растворялась в боге (гл . 3 , 1) , но пленивший ее сердце ­ огненный ангел роковым образом увлекал ее в царство , Дьявола. Таких изломанных потрясенных душ немало н было в XVI веке, в котором в какой-то невероятно при­ х чудливый узел сплелись людские чаяния и потрясения, и Жажда обновления и власть вековы х предрассудков. 167

Однако в небольшой статье совершенно невозможно даж е в самой сж атой форме о хвати ть все аспекты намечен;, ной темы . Поэтому я коротко остановлю сь еще лиш ь на фаустовском мотиве, отчетливо звучащем в романе. В «Огненном ангеле» появляется доктор Ф ауст (гл. 11— 13), стяж авш ий себе такую большую славу в мировой литера­ туре. В «Предисловии к русскому изданию» Брюсов за ­ мечает, что изображенный в романе образ «довольно близко напоминает того Ф ауста, каким рисует нам его старейшее жизнеописание», изданное И . Шписом в 1587 году. Это, конечно, верно, но лиш ь до известной степени. Брюсов, бесспорно, опирался на «Историю о докторе Иоганне Ф а усте, знаменитом чародее и чернокнижнике». В «народ­ ной книге» XVI века он нашел и фигуру Мефистофеля и такие волшебные ш ванки, как «проглоченный» слуга (в народной книге Фауст пожирает воз сена) и виноград в зимнюю пору, а такж е чудесное явление Елены Прекрасной и путешествие Ф ауста по многим городам и странам (вклю чая Константинополь и М осковию ). Н о в книге XVI века Мефистофель — это могущественный бес, которому Фауст продал свою душ у, в романе ж е это всего лиш ь умный ловкий фокусник, хотя Брюсов и не до конца совлекает покров таинственности с его проделок. Во всяком случае именно он, а не Ф ауст выступает в роли волш ебника. Цель старинной книги, написанной каким-то ревностным лю теранином, состояла в том, чтобы осудить человеческий порыв к знанию. Титаническое дерзание Ф ауста, пожелав шего «проникнуть и изучить все основания неба и земли» представляется автору страшным грехом . Он не устае поносить дерзкую самонадеянность ученого, к о тор ая, по мнению автора, и довела его до гибели. У Брю сова, разумеется, эта тенденция отсутствует Н о его Ф ауст не отры вается от XVI века, не превращ аете в могучее олицетворение ищущего человечества, как это произош ло у Гете. Подобно другим персонаж ам романа си твердо стоит на реальной немецкой почве. В некоторог

о , отношении, он, пожалуй, даже ближе к историческому а Фаусту, чем к герою народной книги. Вместе с тем образ, В нарисованный Брюсовым, как бы двоится в глазах чита­ , теля. Достойные доверия современники считали истори­ ­ ческого Фауста ш арлатаном. Аббат Тритемий назы вал его ­ «бродягой, пустословом и мошенником» (1507), а врач о ф . Бегарди, упоминая о его «весьма ничтожных и бес­ е славных» делах, замечал: «зато он хорошо умел получать , или, точнее, выманивать деньги, а затем удирать, так что , только и видели, го во р ят, как его пятки сверкали» (1539)1. ­ В «Огненном ангеле» ш арлатаном считает Ф ауста рас­ ­ судительный граф фон Веллен. И Рупрехт одно время под и влиянием графа склонен был видеть в нем «продажного а ш арлатана», ибо «только они одни способны в любой час в и в любом месте вызывать призраки» (гл. 12, 2). В даль­ й нейшем, однако, Рупрехт перестал о нем думать столь ­ худо и откровенно признавался, что доктора Ф ауста он а не постиг до конц а, и что об раз Ф ау ста стоит в его памяти т «словно на горизонте тень Голиафа» (гл. 13, 1). й Действительно, нельзя сказать, чтобы в романе Фауст т был изображен в карикатурном виде или хотя бы с л ег­ е кой насмеш кой. И держ ится он с достоинством (по словам ь Рупрехта, он «производил впечатление переодетого ко­ ю­ роля», глава 11,2), и собеседник он «занимательнейший», й и познания его разнообразн ы и весьм а обширны (гл. 12, 1) , в­ и нигде он не стремится развлекать толпу волшебными », проделками, как это часто бывало с героем народной книги. ! Он даж е и М ефистофеля у к ор яет з а его склонность к по­ по добному ш утовству. А его прощ альн ая речь о м агии, в которой он прославлял могучий порыв к знанию , произ­ т. вела на Рупрехта неизгладимое впечатление (гл. 13, 1). * Но зачем все-таки Брюсову понадобился доктор Ф ауст, то не имеющий отнош ения к истории Ренаты ? В ероятн о , по си г՛ Легенда о докторе Ф аусте. И здание подготовил В . М. Ж ирмун­ ский, М . - Л . , 1958, стр. 11, 17. 469

двум причинам. Во-первых, появление Ф ауста, так ска­ зать, усиливало «местный колорит». Ведь именно в Герма­ нии в XVI веке слож илась легенда о Ф аусте и здесь же увидела свет первая книга о «знаменитом чародее и чер- нокнижнике». Во-вторых, поскольку Брюсов немалое ме­ сто в романе уделяет «сокровенной философии», Фауст оказался здесь как нельзя более кстати. И тут важно пра­ вильно понять: почему, «к ак это ни каж ется нам странным, но именно в эпоху Возрождения началось усиленное р аз­ витие магических учений» («Предисловие к русскому из­ данию»)? А дело в том, что «сокровенная философия» со­ держ ала в себе не только застарелы е заблуж дения, но и тенденцию, весьма характерную для Ренессанса. Вспом­ ним хотя бы мудрого волшебника Просперо, повелеваю­ щего как злыми, так и добрыми духами в пьесе Шекспира «Б уря». Это была еще достаточно фантастическая вера в титанические возможности человека и его разума. Осно­ вы ваясь на учении о всемирном соответствии, связы ваю ­ щем между собой все явления вселенной, адепты «тайных наук» верили, что человек способен повелевать царством демонов (а в существование демонов верили в то время многие) и тем самым утверж дать свою власть в беспредель­ ном мире. В связи с этим и Рупрехт пожелал «испытать свои силы в открытой борьбе с духами тьмы» (гл. 5, 1). И хотя Рупрехту пришлось вскоре горько разочаровать­ ся в оперативной магии, а беседа со здравомыслящим Ио­ ганном Вейером утвердила его в мысли, что «смешно сводить судьбу человека к таинственной воле инфернальных сил» (гл . 6 ; 1) , вопрос о магии не исчез со страниц романа. Вслед за Фаустом в романе появляется выразительная фигура Агриппы Неттесгеймского, великого знатока гер' метических наук (гл. 6, 16). В беседе с Рупрехтом, отвер­ гая распространенное вульгарное представление о магии, как о способе добывать богатство, разузнавать о завтрашнем дне и вредить лю дям , А гриппа предлагает искать в ней «сокровенное знание о природе», которого, по его мнению, 470

не содержит современная университетская наука, разры ­ ваю щ ая «единый цветок вселенной на части» и дающая человеку вместо познания «силлогизмы и комментарии». Только наука, способная познать единство мирообразую- щего духа и устанавливать «связь всех вещей и пути, ко­ торыми они влияют друг на друга», может называться подлинной наукой, но ведь это «и есть м аги я , истинная магия древних», «полное воплощение совершеннейшей философии». Т ак ая наука требует от своего адепта «чистой веры и сильной вол и ,— ибо нет силы более мощной в на­ шем мире, чем воля, которая способна соверш ать и невоз­ можное, и чудеса!» (гл. 6 , 2). И все же Рупрехту пока­ залось, что как ни отзы вался Агриппа скептически о «темных и не заслуж иваю щ их одобрения» магических опы­ т а х , он и сам не был им вовсе чуж д. Эпизод с собакой ум и­ рающего Агриппы (гл. 16, 2) мог только усилить эти по­ дозрения героя романа. Д аж е один из учеников Агриппы, выслушав его тираду об «истинной науке», заметил: «вот не ожидал я , что учитель еще втайне верует в магию!» (гл. 6 , 2). Но как ни отлична философия Агриппы от трезвых взглядов Вейера, можно сказать, что перед читателем предстают две грани немецкой ренессансной культуры. Их роднит стремление как можно ближе подойти к «истин­ ному источнику познания» и вера в поразительную силу человеческого порыва. Своему Фаусту Брюсов вложил в уста крылатые слова: «разве не ж аж дет человек познать все тайны всей вселенной, до самого конца, и обладать всеми сокровищами, безо всякой меры?» (гл. 13, 1). Этот «фаустовский» порыв присущ также Агриппе. Ненавиди­ мый и травимый сорбоннистами, схоластами, «делателями силлогизмов», всей «несчетной толпой бездельников в рясах, капюшонах и мантиях» (гл. 6 , 2), Агриппа, вопреки всему, как подлинный титан Возрождения, не перестает возлагать свои надежды на несокрушимую волю человека, способную совершать невозможное. Подобно Фаусту Марло 471

и Гете («Я философию п о сти г...»), он посмел посягнуть на официальную университетскую науку, не раз вызывавшую насмешки и резкую критику гуманистов. В сущности Агрип- па в гораздо большей мере, чем исторический Ф ауст, имел право стать героем великой фаустовской легенды. Ведь и о нем люди рассказы вали самые удивительные истории, (гл. 6 , 1 и д р .). Брюсов оттеняет все эти «фаустовские черты выдающегося ученого и мыслителя. В условиях все усиливающейся реакции фаустовская тема звучит как на­ поминание о человеческом дерзании. Реакция успела нанести жестокие удары немецкому гуманизму. Она р аз­ давила Ренату. Она всюду искала и находила царство дьявола. И в этом душном, гнилом, бьющемся в конвуль­ сиях мире такие трагически одинокие люди, как Агриппа Неттесгеймский, осмеливались все же говорить о величии истинного познания и силе человеческого духа. Введя в роман Агриппу, Брюсов не только воздал должное не­ заслуж енно забытому ученому, которым он в то время был увлечен, но и ук азал на одну из интересных гранен немецкой ренессансной культуры XVI века.

ИрЖи Гонзик В Я. БРЮСОВ И ЧЕШ СКАЯ КУЛЬТУРА Занимающая нас проблема—отношение чешской литера­ туры и чешского общества к личности и творчеству В . Я . Брюсова. Однако прежде мы хотели, хотя бы коротко, остановиться на другой стороне вопроса— на отношении֊ Брюсова к нам, к чехам. В плане биографическом оно было достаточно близким: его ж ена, Яна (Иоанна) М атвеевна Риндова, происходила из чешской сем ьи, осевшей в Р оссии. Брю сов сам несколько раз бывал в Чехии, лечился в Карловых В ар ах . В 1909 г ., посетив П рагу, он встретился с ведущими руководителями передового тогда чешского литературного общества «Май». Помимо всего прочего, он заверил их в том, что ж елал бы побыть в столице подольше и основательнее познакомиться с чешской культурой1. В действительности же чешская культура, литература, и вообще чешская жизнь практи­ чески оставались вне круга интересов поэта, в остальном очень обш ирных. Н есмотря на то, что Брю сов был поли­ глотом, чешским язы ком , насколько нам известно, он не владел. В его обширном переводческом наследстве нет, 1 Более подробно см: «Ш го<1т Нз1у», 1. 9. 1909 м «СаЕ», 3. 9 . 1909. 473

в отличие, например, от переводческого наследства К. Б альм он та, ни одного перевода с чешского язы ка. Н едо­ стоверны е информации1, п р авд а, го во р я т, что в последние годы перед первой мировой войной Брюсов начал интере­ соваться выдающимся чешским поэтом-символистом Ота- каром Брж езиною . Но и этот случайный интерес не принес никаких конкретных результатов, либо потому, что война и революция переориентировали Брю сова, либо потому, и это нам кажется более правдоподобно, что чешский мистик и фантазер огромного метафорического взлета оставался совершенно чужд Брюсову времен написания книги «Семь цветов радуги». Если обратиться к отношению чешской литературы к Брю сову, то и оно не столь интенсивно, не столь значитель­ но, как отношение ко многим другим русским поэтам .дореволюционного и послереволюционного периода, этом плане Брюсов не может равняться не только с П уш ­ киным, Лермонтовым, Есениным, М аяковским, Пастер­ наком, но, беря лишь его поколение, например, с А . Бло­ ком, который своими «Скифами» и поэмой «Двенадцать» оставил неизгладимую память у чешских писателей. Од­ нако, несмотря на это, имя Брюсова не было для чехов пустым звуком . Н асколько удалось выяснить на основе наших данных, прежде всего на основе биографического указателя по славяноведению, находящимся в Институте языков и литературы при Чехословацкой Академии наук՜— первое упоминание о Брюсове в чешской печати появилось в самом начале нашего столетия3. То были две беглые за- 1 См: «N arodni listy», 14. 10. 1924. 2 «R etrospektinvi bibliografie Slavic v ceske reci pri U stavu jazykii г literatur CSAU v Praze.» 3 Более подробно (имея в виду так ж е некоторые м атериалы , не вхо- дящие в библиографический указатель по славяноведению на чешском язы ке U anw icdn) об откликах творчества Брю сова в чешской печати до первой мировой войны пишет В . А. Л азарев в своей статье, которая опубликована в настоящем сборнике. 474

метки, из которых одна1 с нескрываемой симпатией со­ общала об отрицательном отношении в России к сборнику «Tertia vigilia» и собственно ко всему «кокетничающему с декадентством» творчеству Брюсова; вторая заметка2 об­ ращ ала внимание на Брю сова как на автора славянской части обзора европейской литературной продукции за последний год в английском ж урнале «The Atheneum ». Несколько обширнее, а, главным образом, вразумитель­ нее, о Брюсове написал в 1905 г. ведущий орган чешского декадентства «M oderni revue» («Современное р е в ю »)3, когда в обзорной статье о новинках русской поэзии, наряду со сборником Федора Сологуба «Ж ало смерти», с «Золотом в лазури» и «Северной симфонией» Андрея Белого и «П ри­ зрачностью» Вячеслава И ванова, уделил большое внима­ ние и одобрительно отозвался о книге Б рю сова «U rbi et orbi». В 1907 г. последовала короткая, но условно поло­ жительная рецензия на первое русское издание цикла рассказов «Земная ось» в передовом журнале чешского мещанства «N arodni listy»4, через два года после этого— несколько небольших сообщений в связи с упомянутым выше посещением поэта П р а ги 5. Эту первую , к а к говорит­ ся, элементарно информационную стадию чешского зн а­ комства с Брюсовым как бы заверш ала опять же вполне положительная рецензия на роман «Огненный ангел» в «Современном ревю»6 (1910 г.) и первая чеш ская попытка создания более цельного взгляда на Брю сова, которая вышла из-под пера диалектолога и знатока русской ли­ тературы Фолпрехта в одном из лучших чешских ж урна­ лов перед первой мировой войной—в ж урнале «N ovina»7. 1 «Zvon», 1901, str. 420. 2 «Zvon», 1903, str. 686. 3 M oderni revue», 1905, STr. 51— 54. 4 «N arodni listy», 14. 7. 1907. 0 «N arodni listy », 1. 9. 1909 и «C as», 3. 9. 1909. Ivan S k ala. «Z ruske literatu ry». «Moderni revue», 1910, str. 170— 7 1 . 7 J . Folprecht. «V al. Brjusov». «Novina», 1910, str. 652—6. 475

Ссылаясь на многочисленные русские источники (по­ мимо прочего, на Л ьва Рогачевского и К- Чуковского), Фолпрехт представляет Брюсова как своеобразного уче­ ника Верхарна, Уитмена, а также Верлена, Пшибышев- ского, М аллярме, Бодлера, Э. По, Пушкина, Тютчева, причем сравнивает его, главным образом с другим поэтом, «представляющим на Руси» «лирику души» — К. Б аль­ монтом. В отличие от «вечно свободного», «вольного, ж ивого, как ветер» Бальмонта Брюсов кажется ему «более пестрым и богатым», одновременно «вечно связанным: как «размеренный, упорно трудящийся, умеющий точна мыслить рабочий», которы й— особенно в сборнике «Ве к о к » — обращается ...к повседневным, политическим и социальным вещ ам .., к сатире, «даже переходит» от хо­ рошего космополитизма к пониманию вещей, народа к а­ саю щ ихся. Сборник «Венок» Ф олпрехт считает вообще ключевой книгой поэта, утверж дая, что после поворота к цивилизации (в книге «ТегШ v iqilia») Брюсов здесь уже нашел сам себя, «выдал сам себя, проявившись здо­ ровым, таким, которого долго скры вал в себе», и этим открыл себе путь к более поздним сборникам, в которых «стремится к идеальному миру, к человеку и природе во­ обще, к идеальной природе». Период между 90 и 900 годами явился переломным в ознакомлении чехов с творчеством Брю сова. Впервые в ж урн але «Современное ревю » з а 1910 г. в переводе на чешский были опубликованы стихотворения Брюсова «Ста­ рый викинг» и «К- Д - Б альм он ту»1. И х напечатал там двадцатишестилетний начинающий лирик Петр Кржичка. В том же году появился и сделанный С . Нейманом перевод стихотворения Брюсова «Городу»2. Однако, если для С. Неймана, впоследствии передового поэта-коммуниста, уже тогда бы вш его одним из наиболее прогрессивны х и в об- 1 «Moderni revue», 1910, str. 273—274. 2 «M oravskoslezska revue», 1910, stp . 459.

щественном, и в художественном смысле фигур в чешской литературной жизни, встреча с Брюсовым в сущности была лиш ь интересным и полезным эпизодом, связанным с его стремлением к урбанизму социально-освободитель­ ного характера, то для Кржички знакомство с Брюсовым бы ло одним из важных мометов его поэтической судьбы. Э то стало ясно сразу в последующие годы, когда П . Кржич­ ка опубликовал сначала в журналах несколько перево­ д ов брюсовских стихотворений (среди них: «Поэту», «Д едал и И к ар », «С еятель»1, «О б л ак а», «Осеннее прощ анье эльфа»2, «К Д ем етре»3), а затем в 1913 г. в чешском и з­ дательстве Иосифа Отто в серии «ЗЬогтИ эу е^ ге роегсе» («Сборник мировой поэзии») издал сборник избранных переводов из Брю сова, который и явился первым книжным изданием поэзии Брюсова на чешском языке. Избранное Брю сова, назы вавш ееся «Сез1у а позсеэИ» («Пути и перепутья») и исходившее из одноименного трех­ томного издания сочинений поэта4, представляло после четырех сборников П уш кина, д вух— Л ерм онтова и одного—- Кольцова, восьмой титул этой серии. Переводчик при­ держивался русского оригинала, в композиции точно так же разделив книгу на большое количество тематиче­ ских разделов, состоящих, как правило, из трех или пяти стихотворений, причем отдельные части следовали за со­ бой в следующем порядке: «Пролог», «Вечеровые песни», «На гранитах», «В поле», «Книжка для детей», «Видения», «Правда вечная кумиров», «Любимцы веков», «Женщины», «В городе», «Поздравления», «Послания», поэма «Испол­ ненное желание» и «Заклю чение». Этим своим переводам {числом около шестидесяти) П . Кржичка предпослал основ­ ной библиографической обзор предыдущих брю совских 1 «Куё1у», 1911, этр. 362—365. 2 «Ьигтн'г», 1911, 126. 3 «Ьигш'г», 1913. е й . 162. 4 В . Брюсов «Пути и перепутья», т. 1—3, М осква 1908— 1909 г. 477

изданий и специальной литературы о нем1, а так ж е корот­ кий, но явно программный портрет Брю сова2. Рисуя брю- совский потрет, П . Кржичка противопоставляет его «льсти­ вой и капризной лире» К . Бальмонта, восхищается Брю ­ совым как худож ником, которому суждено было идти «дорогой тяжелого, упорного труда». По сравнению с Фол- прехтом, он обращает большее внимание на то, что Б рю ­ сов после своих «первых экстравагантных декадентские опытов» сравнительно быстро попадал под влияние рус­ ской классической литературной традиции, особенно Тю т­ чева, и достиг «синтеза пушкинского классицизма с совре­ менным духом своего времени, обновления простых и ес­ тественных пушкинских красот новыми, своими, цветами и формами». П . Кржичка говорит при этом и о влиянии на Брюсова Верхарна, «выведшего Брюсова из узкого круга индивидуальных эмоций на путь к всемирному», и Бодлера, чей «строгий, железный стих» был для него образцом. Вместе с тем исследователь замечает «скептиче­ скую холодность Брю сова», его «строгий универсальный пессимизм», покорность и понимание, с которыми Брю ­ сов, якобы, «принимает горький свой удел», его неспособ­ ность разделить не только «радостную, пламенную вер\\ Верхарн а в ж изнь», но и бодлеровское тяготение к «выс­ шему», «оному свету добра». П. Кржичка находит сил\\ Брюсова в «понимании, в готовности и в принятии вызова», который ему бросало в лицо «ледяное прикосновение смер­ ти» и «весть безнадежной суеты». Что касается конкретного выбора отдельных стихо­ творений, то следует сказать, что эта глубоко пессимисти­ ческая интерпретация брюсовского жизненного и худо­ жественного мировоззрения приводила к тому, что П . Кржичка оставил в стороне актуальные, общественно- 1 «Valerij Brjusov. «Cesty a rozcestb. Prelozil Petr K ricka. Praha N ak lad atelstv i J . Otto, 1913. 2 Там ж е, стр. 5 — 10. 478

оправленные произведения Брю сова, особенно отклики поэта на события 1905 г ., уделил мало внимания стихо­ творениям о любви, о природе и городе. Зато довольно­ полно была представлена философско-историческая тема­ тика, и на первый план выступила та часть брюсовской лирики, которая касалась, если можно так выразиться, этико-метафизической рефлексии, размышлений о проблеме искусства и творческой личности. Сегодня перевод П . Кржички производит впечатление несколько устарелого, но в свое время (даже несмотря на свою определенную зависим ость от сти л я, поэтики и техники стихосложения уже тогда понемногу отживающей поэтической школы выдающегося чешского поэта Врхлиц- кого) он был вполне удовлетворителен. Среди поэтических переводов с русского язы ка, бывших в то время сосредо­ точием худож ественно-консервативных тенденций, пере­ вод П . Кржички представляет собой свежий импульс, который, опережая свое время, подготавливает более современное понятие перевода русской поэзии, оконча­ тельно утвердившееся лишь в 20—30-ые годы. Поэтому, несмотря на отдельные недостатки, которые: можно обнаружить в переводах П . Кржички, они, безус­ ловно, были самым серьезным чешским изданием Брю ­ сова вообще. Об этом свидетельствует и широкий отклик на книгу в чешской критике 1913-1914 годов. Н а книгу вышло, насколько нам известно, шесть объемистых ре­ цензий, написанных известными авторами и напечатанных по большей части в популярных ж у р н а л а х .1. В них дается высокая оценка переводу П . Кржички, сам факт издания книги расценивается как незаурядное начинание, ибо с переводом Брю сова на чешский язык в руки чешских чи- 1 (шифр Г. В .); «Lumi'r», 1914, str. 88—89 (О. Тер); «Slovansky Pfehled», 1914, str. 374 (шифр՛— а —); «M odern! revue», 1914, str. 426— 428 (P. М едек); «C eska ku ltura», 1913— 1914, str. 261—2 (Ф р . К ал ач ); Pfehled», 1913— 1914, str. 249—251 (А. Выскочил). 479

-гателей попадает более полный образец русской поэзии того времени, которую чеш ская публика, несмотря на общий интерес к русской литературе, до той поры совсем не зн ал а. В рецензиях, в целом согласно с Кржичкой, тр ак ­ туется и основное направление развития брюсовского творчества. Так например, рецензенты центрального еже­ недельника тогдашней чешской социальной демократии «Р гауо Пёи», «Современного ревю» в согласии с Кржич­ кой говорят о «гордом а сознательном пессимизме Брю ­ с о в а »1, о том , что и он платит дань духу народного х а р а к ­ тера и впадает в размышляющую показность и в какой-то сладкий, безболезненный пессимизм»2. Иную точку зрения наиболее четко сформулировал один из известных рецен­ зентов поэт Отакар Тэр. Характеризуя брюсовскую поэ­ зию , он находит, что эта поэзия глубоко уходит своими корнями в русскую поэтическую традицию3, рецензент считает Брюсова поэтом, который «невзирая на все» (т.е. несмотря на временное декадентское влияние), не откло­ нился от общего духа поэзии своего народа4. О. Тэр ут­ верж дает, что те противоречия, о которых говорят в связи с Брюсовым, возникли единственно в связи с неправиль­ ным пониманием основного смысла, идейной сущности его творчества. Он особенно категорически возражает против толкования Брюсова как пессимиста у П . Кржичкн; Брюсов для него, напротив, является «выдающимся спи­ ритуалистом, ... идеалистом, у которого всякое зло усту­ пает перед окончательной победой духа5. О «победе духа 1 R . M edek. «V alerij B rju so v . C esty a ro z c e stb . «M odern! revue», 1914, str. 427. .2 G. W . «V alerij B rju so v . Cesty a ro z c e stb . «P ravo Iidu», 5. 4. 1914 3 Ot. Theer. «Valerij B rjusov: Cesty a rozcestb. «Lum ir», 1914, str. 88. 4 Там же. 5 Там же, str. 89. 480

над пессимизмом»1,— пишет и критик ж у р н а л а «Ч еш ск ая культура», согласно которому Брюсов был даж е «поэтом идейным в лучшем смысле этого слова, когда идея стано­ вится смыслом всей жизни, требует всех сил и развивает все силы»2.. Одновременно с поэзией уж е в годы перед первой ми­ ровой войной в Чехию начала проникать и проза Брю сова. В 1911 г. выш ел один из его р ассказов в великолепной серии «Тысяча лучших новелл тысячи ми­ ровых писателей»3, вскоре после этого в ж урнале появи­ лись прозаические произведения из цикла «Земная ось» («Теперь, когда я проснулся»4, «П ервая л ю бовь»)5, а такж е роман «Огненный ан гел »6, вышедший в 1913 г. и отдель­ ной книгой7. Этот ж е роман был издан вторично в 1925 г .8 и вместе со сборником, содержащим три других рассказа из «Земной оси» («В подземной тю рьм е», «Республика Ю ж ­ ного К реста» и «С естры »)9, был хорош о принят прессой10. Однако в 20-ые годы чешское общество интересовалось не столько литературны м творчеством Б р ю со ва, сколько 1 Fr. K alac. «V. J . Brjusov. Cesty a rozcestb. «Ceska kultura», 1913-1914, str, 260. 2 Там же. 3 «Je ji rozhodnuti. ypraveni stareho lekare». Prelozil St. M inarik. «1000 n ejk rasn ejsich novel 1000 sv eto vych sp iso v a te lu », sv . 18. P rah a 4 «Ted vsak, kdyz jsem se probudil». Prelozil J . Reichmann. «Sve- Tozor», 1913— 1914. «Prvni laska. Vyznani pritelovo». Prelozil K . Z. «Sam ostatnost», 1914. P riloha «N a se nedele». 6 «O hnivy a n d e b . «S am o statn o st», 1913. (C 10. 8. 1912 gv 24. 1. АУ13 г . . 7 «Ohnivy andel. «Prelozil St. M inarik. Cs. tisk. nakladatelstvi a vydavatelstvi. Praha 1913. t o o / <<0hnivy an d el». «P relozil S t. M in arik . K v a sn ic k a a H am p l. P rah a 5. E d . K n ihy Zem e, sv . 45.՛ 10<<V podzem m m za lari. «P relozil Jo s . H elm . A H ynek, P rah a 1925. См. напр.: «L id o v e noviny», 19. 5. 1925 ( J . H eidenreich) и «P rav o ldu». 26. 7. 1925 (K . Sv o b o d a). Брюсовские чтения 131

«го приятием Октябрьской революции и ролью, которую он играл в зарождающемся советском обществе и куль­ тур е1. В поисках поддержки своей собственной культурно-по­ литической активности, к Брюсову обратились два тогдаш ­ них чешских революционных литературных ж урнала«К теп» и «C erven», н апечатавш ие в 1921 г . брю совские статьи «П ролетарская поэзия»2 и «Смысл современной поэзии» в переводе знатока и пропагандиста советской культуры, известного писателя и журналиста Иржи Вейла. Политические воззрения Брюсова определили и спо­ соб, которым чешская печать реагировала в 1923 г. на его пятидесятилетие и, годом позж е, на его преждевременную смерть. Если орган чешской ультранационалистической и воинственно настроенной проэмигрантской буржуазии «Narodni listy» в предвзятой заметке к пятидесятилетию1 говорил о «добровольном прислужнике советской власти», то некролог центральной коммунистической газеты «R iide pravo» писал о Брю сове, как об «известном русском поэте, члене коммунистической партии... и литературном вожде русской молодежи, ... превосходные стихи которого были не понятны п ролетари ату.., но чей благородный дух понял сразу, как только пробил час революции, что исполняется давняя, мистическая мечта русской литературы о свободе, и без колебаний присоединился к новому миру, для ко­ торого р аботал преданно и до конц а»5. 1 Более подробно см.: В . А. Л азарев, «В . Брюсов и чехословацкая литературная жизнь 20—30-х годов. (Из истории чехословако-совет- ских литературны х взаимоотношений)». «Брю совские чтения 1963 г.»* Ереван 1964, стр. 397-419. 2 V alerij Brjusov. «P roletarska poezie». «К ш еп», 1920— 1921, str. 583—586. 3 V alerij B rjusov. «Sm ysl soudobe poezie». «Cerven», 1921, str. 314—320. 4 «V. Brjusov, rusky lyrik — padesatnik». «Narodni «Narodni lis­ ty. V ecernik», 12. 12. 1923. 5 «N ejv etsi rusky b asn ik zem reb. «R ud e pravo», 11. 10. 1924. 482

Сразу после смерти поэта даже «Narodni listy» писал, что «уже в более поздних произведениях... этого мастера формы можно найти элементы, по которым можно судить о том, что для него револю ционная мечта не бы ла чуждой»1. Между тем, левые и относительно демократически настро­ енные буржуазные журналы в связи с этим событием в большинстве своем честно старались понять органичность послеоктябрьского развития Брю сова2. Лучш е всего это удалось любителю русской литературы и автору интересной работы «Трагизм в жизни и творчестве русских писателей»— Йозефу Г остовском у3, который в своем н екрологе4 у в и ­ дел в Брюсове не только творца «своеобразной поэзии боль­ шого города», «певца тяжелого повседневного труда», «певца пролетариата», «певца жизни широких масс, ис­ полненной тяжелым черным трудом», но и пришел к вы ­ воду, что «как Достоевский нашел в петроградских про­ летариях неисчерпаемый и необыкновенно интересный материал для своих романов, так Брюсов, после заблу­ ждений, свойственных его поэзии вначале, стал певцом русского пролетариата». 0 преобладании у чешской общественности в 2 0 -ые годы интереса к социальным мотивам творчества Брю сова свидетельствуют три перевода и четыре публикации в бел­ летристическом приложении к «R ude' pravo» известного,՝ но до того времени незнаком ого чеш скому читателю сти хо­ творения «Каменщик»5. 1 «V alerij B r ju so v ...» . N arodn i listy », 14. 10. 1924. 8 См. напр.: «L id o v e noviny», 10. 10. 1924; «N arodni osvobozen b, П . 10. 1924; «C esta», 1925, str 116— 120; «S lo v an sk y prehled», 1925, стр. 77—78. 3 Jo se f H o sto v sk y . «T ragik a v ziv o te a di'Ie ruskych sp iso v a te lu », Pardubice 1925. * Jo sef H ostovsky. «V alerij B rju so v». «Tribuna», 15.10.1924. 6 Речь идет о следующих переводах: A. Kurz, «Topicub sbor- n ib , 1920 (перепечатано в книге A . K urz. «K y tic e s ta r s i i novej- ^ ruske poesie». P rah a 1925); J . N ajm a n , «R u d e p ravo», 28. 12. 1924. D elnicka besi'dka; J . V yplel, «Cesta», 1925, str. 115. 483

Тридцатые годы можно охарактеризовать как четвер­ тый этап в ознакомлении чехов с Брюсовым. Как «бого­ творимый вождь и советчик пролетарской поэтической России»1 он вновь уступил место «великому и богом ода­ ренному поэту»2, а «современный поэт», «поэт-философ» начал опять преобладать над «поэтом труда» и «поэтом свободы»4. Так, в собрании фрагментов из современной русской поэзии, напечатанном в 1935 г. в журнале «51о- уапэку РпЫ есЬ («Славянский обзор»)5 рядом с Брюсовым фигурировали еще Анненский, Минский, Кузьмин и Со­ логуб, хотя и появился еще один перевод «Каменщика»'1. В остальном, в тогдашних редких журнальных переводах из Брюсова преобладали стихотворения философского ха­ рактера. Правда, наряду с этим публиковались в пере­ водах случайных переводчиков и другие стихотворения Брюсова7, а иногда давались перепечатки в несколько переработанном варианте переводов П. Кржички из его «Путей и перепутий»8. Прогрессивная чешская обществен­ ность в эти годы больше ориентировалась либо на совет­ ских поэтов младшего поколения, либо, в связи с пуш­ кинским юбилеем в 1937 г ., на понимаемое по-новому классическое наследство. Таким образом, наряду со случайным библиофиль­ ским изданием «Терцин на списке книг»9 в переводе из­ вестного переводчика Баблера, переведшего и «Божест­ 1 Josef H ostovsk y. «Valerij Brjusov». «Tribuna», 15. 10. 1924. 2 Fr. Kubka. «Valerij Brjusov», «Cesta», 1925, str. 119. 3 Josef H o stovsk y. «Valerij Brjusov». «Tribuna», 15. 10. 1924, 4 Там же. 5 «Slovansky prehled», 1935, str. 143. * В переводе Яна Ржиги. 7 Н апр.: И. Выплел в 1930 г. в журнале «Zeme» и И. Тейхманн в 1931 г. в ж урнале «Panorama» и в 1932 и 1934 годах в ж урн але «Zeitie», 8 Большей частью в 1931 и 1932 г. в журнале «Панорама». 9 V. Brjusov «Terciny па katalogy knin». Prelozil О. F. Babler. B ibliofil. Uherske H radiste 1936. 484

венную комедию» Данте, чехи в 30-ые годы встретились с Брюсовым, прежде всего, как с автором романа о падении древнего Рима «Алтарь победы»1. Они рассматривали его каК поэта «культивированного русского декадентства с пар­ насскими склонностями»2, предсказавшего свою собствен­ ную послереволюционную судьбу в образе Децима Юния Норбана, принявшего христианство в результате вовремя понятой исторической необходимости3. Имея в своем распоряжении почти все основные про­ заические произведения Брюсова, чешский читатель до­ статочно ясно представлял историко-философскую и любов­ ную тематику его поэзии, но совершенно не был знаком с драматическими опытами Брюсова, лишь в самых общих чертах (и совсем немного на основе собственного опыта) был информирован о том, на что обращалось главное внимание при толковании творчества Брюсова в советскую эпоху. Первые годы после освобождения и обновления Ч е­ хословакии как народно-демократического государства не внесли существенных изменений в отношении чешской литературы к Брюсову, несмотря на широкий поток пере­ водов советской поэзии» Брюсов, подобно большинству его современников, остался как-то в стороне, Две новые журнальные публикации — стихотворение «К портрету М.Ю. Лермонтова»4 и перевод «Каменщика»6, а также новое, снова библиофильское переиздание перевода Баблера «Тер­ цин на списке книг»6 — не опровергают этого утверждения. 1 Ualerij Brjusov. «Oltar v ite z stv b . Roman. P relozil Em . Vajtauer raha, D ruzstevni prace 1931. Z ive kn ihy, rada A. sv. 82. J. B. Capek. «Oltar vitizstvi». «Nova doba», 1934, str. 252. Эту интерпретацию см.: P . Kricka. Oltar v ite z sti a jeho autor». «Panorama», 1932, str. 28. 4Перевод И. Славика в журнале «Akord», 1947— 1938, str. 212. Перевод Р . Тершела в областной газете «Pochoden», Hradec K ralove, 1948, № 14. . с V. Brjusov. Terciny na katalogy knih. P relozil O. F. Babler. Strojil. Pferov, 1947. 485

Именно это обстоятельство мы имели в виду, когда в 1952—1953 г. готовили по заказу нашего Государственного издательства художественной литературы к печати из­ бранное из Брюсова, под названием «Мё г е т Ь («Моей стране»), которое впоследствии вышло в свет в 1954 г. в популярной серии («Мировая библиотека»)1. В книгу было включено семьдесят четыре расположенных в хро­ нологическом порядке стихотворения пяти переводчиков՜. В этом избранном мы пытались показать Брюсова, насколько это возможно, во всей его широте и сложности, сохранив не только те его компоненты, которые были видны уже из выбора П . Кржички, но и дополнив тем, что, по нашему мнению, у П. Кржички достаточно не прозвучало, т.е. самую активную (в смысле общественном) часть поэтического наследия Брюсова—его творчество около 1905 г. и после 1917 г. И хотя выбор стихов и некоторые формулировки предисловия отражают атмосферу начала 50-х годов и не являются, вероятно, достаточно убеди­ тельными, особенно для раннего творчества Брюсова и его творческих поисков, они все-таки не искажают, на наш взгляд, облика поэта. Не будет преувеличением сказать, что эту книгу можно причислить к тем, которые при по­ пуляризации русской поэзии не шли проторенными путями. Ее воздействию на читателя, понятно, не очень способ­ ствовал тот факт, что в ее переводе участвовал не один автор, а целый коллектив, однако, при публичном обсу­ ждении книги в Отделении переводчиков при Союзе че­ хословацких писателей ее причислили к нашим перевод­ ческим успехам. С тех пор у нас не было попыток новых изданий Брюсова, а в редких случаях публикаций его произведений используются тексты названного выше из- 1 Valerij J a k o v lev ic B rjusov. «Мё zem i». S tatn i na k lad atelstvi kras- ne literatury, hudby a umem. Praha 1954. Svetova cetba, sv. 92. 2 Зденьки Бергеровой, И рж и Гонзика, Ивана Славика, Иря՝11 Вальи и Франтишека Врбы. 486

дания. «Как, например, в журнале «БЬуанзку' РпЫесЬ ^«Славянский обзор»)1 или в большой чешской двухтом­ ной антологии советской поэзии, названной «Поэзия со­ ветской Руси.»-, в которой Брюсов представлен стихо­ творениями: «Каменщик»3, «Довольным», «Молодым», «То­ варищам интеллигентам», «России», «Я вырастал в глухое время-», «Серп и молот-». Итак, рассматривая эти 65 лет, прошедшие с тех пор, когда в чешской печати впервые появилось имя Брюсова, можно в заключение сказать следующее: наиболее зна­ чительный отклик среди чешских читателей получила проза Брюсова, главным образом его исторические рома­ ны Не только в период между двумя войнами, но и се­ годня интерес читателей (как свидетельствует о том выдача книг в библиотеках) сосредоточен прежде всего в этой части его творческого наследия. Привлекала внимание, особенно в 20-ые годы, культурно-политическая деятель­ ность Брюсова, в качестве примера выдающейся твор­ ческой личности, которая поняла всемирно-историческое значение Октября. Путь же Брюсова-поэта к чешской лоэзии был относительно трудным и длительным, но тем не менее он был первым из русских поэтов XX века, с ко­ торым чехи могли более или менее основательно позна­ комиться. Большая заслуга здесь принадлежит главным образом сборнику П. Кржички, принятого положительно читателями и критикой накануне первой мировой войны. Однако ни высокое качество переводов, ни значительный успех не обеспечили Брюсову в сознании чешских чита­ телей такое место, какого достигли некоторые другие русские поэты как советского, так и дореволюционного периода. Несмотря на все стремления составителей второго 1 «России» (перевод Ф. Врбы), «Я вырастал в глухое время» (пер. И . Вальи) 3 «Poezie Sovetske Rusi» SvSt sovetu, Praha, 1956 r. 3 В переводе И. Славика 4S7

сборника стихотворений Брюсова (1954 г.), имевшего сво֊ ей целью приблизить к чешскому читателю также его револю­ ционные стихи, положение Брюсова у нас осталось по­ чти тем же и в последние десятилетия. Брюсов и сегодня гораздо более известен и признан на основе его литературно­ исторического или культурно-политического значения и меньше действует, как живая и до сих пор активно действу­ ющая и вдохновляющая эстетическая ценность. Но Брюсов все-таки добился у нас значительного успе­ ха в одном: его стихотворение «Каменщик» настолько заинтересовало чешских литературоведов, что они пыта­ лись его переводить шесть раз. И несмотря на то, что у нас переводится очень много, все-таки в мировой поэзии найдется немного стихов, которые в количестве переводов на чешский язык могли бы соперничать с «Каменщиком» Брюсова.

М. Л. Мирза-Авакян РАБОТА В Я. БРЮСОВА НАД ПЕРЕВОДОМ «ROMANCES SANS PAROLES» ВЕРЛЕНА Переводы Брюсовым поэзии Верлена в 90-ые годы рас­ сматриваются многими исследователями как его «вхожде­ ние в символизм», в новый круг идей и образов1. Поэтому для исследователя творчества Брюсова важно изучить- эти переводы, чтобы уяснить себе, как и что мог воспри­ нять Брюсов из французских источников, какими путями шел он в работе над лирикой крупнейшего поэта «новой школы» Поля Верлена. Следует заметить, что одновременно с В. Я . Брюсо­ вым Верлена переводили О. Чюмина, Ф. Сологуб, А. Ку- лицкая-Пиотух, мать А. А. Блока, М. Давыдова и др.г 1 Эта мысль в наиболее категорической форме была высказана ли­ тературным оппонентом Брюсова Н . К . М ихайловским в рецензии на сб. «Русские символисты: «... все эти фиолетовые руки» украдены у Французов». (Н . К. М ихайловский. П олн. Собр. соч., т. 8, стр. 186,. СПб 1911). 2 Вестник иностранной литературы, 1896, № 2, «Из стихотворений П- Верлена», перевод А . Кублицкой-П иотух; Там ж е, 1893, № 12, стр. 4. 1894, № 2' стр. 94, 1894, № 4, «Стихотворения Поля Верлена», Перевод М. Давыдовой; Северный Вестник, 1895 № 5, стр. 326—329, 48»

Уровень переводов этих был, разумеется, разный, но все вышеуказанные авторы не стремились выявить новое в Верлене, их словарь, изобразительные средства были специфичны для поэтической школы Фета и его эпигонов. ■Сглаженность образов, трафаретность поэтического языка явно обезличивали Верлена. Так, например, стихотворение Верлена из сб. «Романсы без слов» было переведено М. Д а ­ выдовой так: В сребристом сияньи блестит очертанье поляны лесной. Все в сени зеленой полно благовонной живой тишиной, О, друг дорогой! В воде без движенья глядит отраженье задумчивых ив. Замолкли рыданья, и ветра стенанья, и ветра порыв, К тебе мой призыв1. Разумеется, Верлена нет в этих стихах. «Сребристое «сиянье», «благовонная тишина», «задумчивые ивы »— эти трафареты целиком могут быть отнесены к поэтической фантазии переводчика. Таким образом, перед Брюсовым стояла труднейшая .задача: открыть читателям поэзию Поля Верлена, поэзию оттенков, а не красок, с тонкой передачей душевных дви­ жений, с причудливыми и оригинальными ритмическими «П. Верлен, Стихотворения», перевод Д . Ратгауза; Вестник иностран ной литературы, 1897, № 9, «Из Верлена», перевод О. Чюминой и др՛ В архиве Ф. Сологуба—переводы из П. Верлена— 1880— 1890 гг. Поль зуемся случаем выразить благодарность И. С. Поступальскому, озна комившему нас с имеющимися у него материалами о русских издания* П. Верлена. 1 Вестник иностранной литературы, 1893, № 12, стр. 274. 490

рисункам и. Как мы увидим далее, эта задача не была пол­ ностью решена Брюсовым, но именно он проложил первые лути, определил принципы перевода стихов П. Верлена. Как видно из записей в черновых тетрадях Брюсова, он живо интересовался в эти годы поэзией Верлена и поэ­ тами его круга — С. Меларме и А. Рембо («Римбо» в ­ транскрипции Брюсова). В набросках статьи о Верлене он называет их «первыми корифеями символистов»1. «Популярность Верлена,— пишет В. Я. Брюсов, — не создана ни друзьями-журналистами, ни количеством про­ изведений. Нужно было 20 лет, чтобы созрело общество до .того и полюбило своего поэта»2. . Кратко оценивая отдельные сборники Верлена, Брю­ сов особенно останавливается на сборнике «Романсы без слов», куда вошли поэтические произведения, написанные Верленом в тюрьме, в 1874 г ., вдали от близких и родных. «Эта маленькая книжка, — говорит Брюсов,— едва 4 пе­ ч атн ы х ) листа, в кот(орой) помещено всего 29 стихо­ тв о р ен и й ), но они достойны занять одно из лучших мест в современной вс(емирной) лирике»3. е 0 характере поэзии Верлена Брюсов писал: «Верлен и стремится передать читателю свое настроение, в его й стих(ах) отд(ельныз) эпит(еты) выраж(ают) интонационное знач(ение) не по отнсш(ению) к предмету стихотворения, я а по отношению к общему впечатлению получаемому... ю «центр тяжести впечатления перенесен в душу чит(ателя)»4. ­ В другой заметке, также 1893 г ., озаглавленной «Поэ­ и зия Поля Верлена» и использованной частично в преди­ словии к изданию «Романсов без слов», Брюсов возражал против одностороннего взгляда на Верлена как на поэта- н­ символиста, ибо он «крупный поэт», «талант у него бес­ ՛ ь­ 1 ГБЛ, ф. 386, к. 2, ед. хр. 9, л 38, «Записные тетради. Черновые» а­ (1893— сент., 1894— 11 янв.) * * Там ж е, л. 24. 3 Там ж е, л. 35. 4 ГБЛ , ф. 386, к. 38, ед. хр. 1. «Два течения в поэзии», л. л. 1— 2. 491

спорно есть, и он значительный1. Поэтому как Шекспир писал «не только для англичан XVII века», так и Верлен прежде всего поэт современности, в творчествие которого «ясно чувствуется внутренняя жизнь человека»2. В 5-ой черновой тетради наряду с большим количеством вариантов переводов Верлена, Брюсов набрасывает также повесть «Поэт наших дней», повесть о «гениальном поэте». Главный герой этой повести, гонимый поэт, замкнувшийся в мире своих переживаний, несомненно связан с духовным образом Поля Верлена. В другом наброске «Поль Верлен, его катехизис» имеется помета: «Сократить начало. Надо вставить личный падеж»3. Эта помета подтверждает замысел повести. Строки, приписанные здесь, можно рассматри­ вать как «катехизис» Верлена: «Вся моя жизнь была по­ священа культу моего «Я»4- ՛ Эти слова легко укладываются в поэтическую концеп­ цию молодого Брюсова — поэт выражает в творчестве частицу своей души. «...Чтобы знать произведения) В(ерлена), надо их слить с его биографией5. Верлен для него является поэтом субъективного чувства. В письмах к И. И. Ореусу (псевд. И. Коневского) он говорит: «Вы не любите резкого, яркого,— вот почему Вам близок УегЬаагеп, для меня слишком бледный, слиш­ ком обдуманный... Живее чувствую Верлена»8. Считая в этот период, что главное в искусстве «сама личность художника», что она-то и есть «сущность — все остальное форма», что наслаждение искусством «есть об­ 1 Там ж е, к. 2, ед. хр. 8, «Черновая тетрадь Брюсова 4-ая» (1893 г.) л. 67. 2 Там же 1 3 Там ж е, л. 28. 4 Там ж е, л. 30. ■1 5 Там ж е, ед. хр. 9, л. 25, 45, 46. 6 Там ж е, к. 72, ед. хр. 7, л. 14. ՝ь 492

щение! с душой художника»1, Брюсов видит в Верлене л<ивой пример поэзии, замкнутой в себе, отъединенной от больших страстей мира. Г1в спорах с русскими символистами, «новопутейцами» и «аргонавтами», которые усматривают главную задачу поэзии в общении с «иными мирами», Брюсов всегда ссыла­ ется^ на Верлена, как классического символиста, без игры в философские иносказания. «Верлен только символист, его стихи зачастую лишены не только идеи, но и просто определенной мысли,— пишет он П. Б . Перцову. И еще: «До Верлена — символизма не было. ...Т е самые «Романсы без слов»—разве они дают прямой и косвенный смысл? Нисколько!»2. В литературных боях Брюсов избирает Верлена щитом эстетизма против русских символистов, «вкусивших кан­ тианского яда»3. Говоря о «символизме» Верлена, Брюсов разумеет эстетизм, ибо русский символизм, как школа Белого или Мережковского, явление принципиально иное: поэзия, тяготеющая к философствованию и символам, к ■словам-призракам. Брюсов ищет в Верлене «поэзии настроений», импрес­ сионистского восприятия мира сквозь личность самого художника, а это не нарушает целостности поэтического мышления самого Брюсова, поэта-эстета, поэта-импрес- сиониста, поэта классической русской школы 90-х годов. И переводя Верлена, Брюсов не свободен от литера­ турных вкусов своих современников. Школа «чистого 1 Письма В. Я- Брюсова к П . Б. П ерцову, М ., 1927, стр. 13. 2 Там ж е, стр. 25. 3 Отголоски этих сражений откликаются и в оценках Верлена Мережковским, Г. Чулковым и др. «новопутейцеми», которые переоце­ нивали «религиозные мотивы» в поэзии Верлена, тенденциозно противо- п°ставляя Верлена-греш ника Верлену-христианину. 493

искусства» 80—90-х годов (К. Случевский, А. Корин­ фский. Фофанов и др.) своеобразно преломляется в ран֊ нем творчестве Брюсова, а его стихи о любви, как справед­ ливо заметил Д . Е . Максимов, «часто звучат в фетовском ключе»1. Таким образом, Брюсов был внутренне подго­ товлен к восприятию Верлена импрессионической поэзией 90-х годов. А это — важная посылка, в какой-то мере определившая перевод. Вернемся же к переводам «Romances sans paroles». Брюсов называет этот цикл «откровением для поэзии» и в предисловии к книге отмечает трудности ее перевода, ибо «книга — коротка, но читаешь ее долго: она велика»,, «...слова в н е й — целые фразы, а строчки — страницы»2. И впоследствии, обращаясь к этим переводам в 1900, 1905, 1906 и 1910-11 годах, Брюсов всегда ставил этот сборник на первое место в поэзии Верлена, считая его одним из лучших в его творчестве. Хотя в переписке с Ореусом-Коневским и возник во­ прос о переводах поэзии прозой, но Брюсов не склонился к этому. Все его опыты переводов были сражением поэта с материалом, в котором не всегда поэт выходил победите­ лем, но всегда сражался до конца. Как видно из дневника и записей в черновых тетрадях, он начал заниматься этими переводами в 1893 и 1894 го­ дах. В январе 1893 года он послал несколько стихотворе­ ний в «Новости иностранной литературы», а 16 августа 1894 года он закончил цикл (без 6-го стихотворения из раздела «Забытые арийки»). 1 Д . Максимов, Поэзия В. Брюсова, Л , 1940, стр. 30 Сам Брюсов отмечал, что «таинственные стихотворения» Верлена «на­ поминают Фета» (ГБЛ, ф. 386, к. 2, ед. хр. 3, л. 35) 2 П оль Верлен, Романсы без слов, перевод В . Брюсова, М. 1894,- стр. 1— 2 . В дальнейшем все ссылки на это издание. 494

J . РАБОТА БРЮСОВА НАД ПЕРЕДАЧЕЙ ПОЭТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ, НАД ОБРАЗАМИ И СЛОВАРЕМ. Сопоставляя переводы Брюсова с переводами других поэтов 90-х годов, мы должны отметить известную сво­ боду в обращ ении с поэтическим материалом. Впоследствии, накопив опыт переводчика, Брюсов так определит свой метод перевода Верлена: « ...в своих пе­ реводах Верхарна я старался быть точным, переводя слово за сл ов о(м ), ...з д е с ь я предпочитал жертвовать словом ради сохранения верности обшего настроения.., у Верхарна смысл в мистике и образе, у Верлена — в настроении»1. Действительно, Брюсов очень свободно передает поэти­ ческую мысль (что он даже назвал «сочинять за Верлена»)2, т.е. намечает лишь контурные абрисы поэтической мысли и не сохраняет все ее элементы. Если в переводах Вер­ харна Брюсов главным элементом избирает мысль, образ «сл(ово), мист(ическое)», то у Верлена — музыку, «на­ певность).»3. Эти общие принципы и определили перевод «Романсов без словл. Так, например, во II стихотворении (цикл «Забытые: арийки») у Верлена: T. e . Je devine, a travers un murmure, Le contour subtil des voix anciennes Et dans les lueurs musiciennes, Am our pale, une aurore future»4. Я угадываю сквозь шопот Контуры нежные голосов старинных И в блеске музыкальном Бледную любовь, усталую аврору. 1 ГБЛ , к. 24, ед. хр. 13, л. 14. г Там ж е. 3 Вариант предисловия 1894 г. (ф. 386, карт. 24, ед. хр. 13, л. 14. * Verlaine, Choix de poesies, Paris, 1909, стр. 115. В дальнейшем' ссылки на это издание. 495-

Неопределенность, зыбкость поэтических образов, пе­ редающих не столько мысль, сколько ощущение, позволя­ ют Брюсову отметить лишь ее общий музыкальный тон: «Позабытое в ропоте чую, Силуэты молений прощальных, И в мерцаньи огней музыкальных Тень ж еланья, зарю молодую1». Разумеется, мысль передана обобщенно, далеко от бук­ вальной точности, но это позволило переводчику сохра­ нить и ее внутреннюю мелодию (в подлиннике звукопись t, г заменена в переводе звукописью т, м, л). Приближенно к тексту переведена, например, строфа из VIII стихотворения (цикл «Забытые арийки»), где у Верлена: «Dans linterm inable Еп nai de la plaine Ja neige incertaine J u it com m e du sa b le2» Дословно: В бесконечной Скуке жалобы Снег неуверенный Светится, как песок. Поэтическая мысль представляется нам, как бесконеч­ н ая скука медленно идущего, шуршащего снега, который светится в огне фонарей большого города. 1 «Романсы без слов» стр. 9. У Ф. Сологуба эта строфа переведена гораздо ближе к тексту: «Я угадываю сквозь шептанье Тонкий очерк голосов И в сияньи светов Бледную зарю, зарю мечтанья». (П. Верлен. Стихи, выбр. и перевед. Федором Сологубом, И зд. 2-е, П-М, 1923, стр. 50). 2 V erlaine, стр. 124. 496

Брюсов передает эту мысль так: По необъятной Степи тоски Снег, как пески Блещет невнятно1. В переводе образ скуки, монотонности находит сход­ ные, но не адекватные формы — тоска безграничных степ­ ных просторов с гуляющими по них сугробами снега. Здесь переводчик ищет «запах» мысли, ее внутреннюю суть, а не словесные одежды. В стихотворении «Валькур» (цикл «Бельгийские пей­ зажи») у Верлена: T. e. Briqnes et tuiles, О les charmants P etits asiles Pour les am ants2». Кирпич и черепица, О прелестные Маленькие приюты Для любовников! у Брюсова: Кирпич, черепица, О город укромный, Приют — чаровнице Д ля пары влюбленной!3 И далее у Верлена: Luinquettes claires, Bieres, clameurs, Servantes cheres A tou t fum eurs4» 1 Романсы без слов, стр. 14. 497 2 Verlaine, стр. 129. 3 «Романсы без слов», стр. 19. 4 Verlaine, стр. 129- 32 Брюсовские чтения

т. е. Кабачки светлые, у Брюсова: Пиво, крики, Служанки милые Для всех курильщиков. Большие пивные, Служанки повсюду, Всегда дорогие Курящему лю ду1. В этом случае Брюсов избирает общий тон стихотворе- рения — тон уюта, покоя, передавая его сходными обра­ зами. Так же свободно, передавая лишь очертания поэти­ ческой темы, переводит Брюсов стихотворение «Шарлеруа» (цикл «Бельгийские пейзажи»). Например, 3-я строфа у Верлена: P in tot des bouges, Que des maisons, Quels horizons De forqes rouges*. т. e. дословно: Больше лачуги, Чем дома, Какие дали Кузниц красных. у Брюсова: Скорей чуланы, А не дома, Лиш ь кузниц — тьмй И дым багряный3. 1 «Романсы без слов», стр. 19 2 Verlaine, стр. 131. 3 «Романсы без слов», стр. 20. 498

Цли 5-ая строфа у Верлена: т. e. Parfums sinistres! у Брюсова: Q uest се qui c ’estl Quoi bruissait Com m e des sistres1? Зловещие запахи! Что это такое? Кто шелестит, Как систр Противный запах, Какой-то звон, Как будто стон Добычи в лапах2. (?) Или 6-ая строфа этого стихотворения у Верлена звучит так: Sites brutaux! Ohl Votre haleine, Sueur humaine, Cris des metaux! Дословно ее можно перевести так: Местность сырая! О, ваше дыханье, Пот людской, Крик металла! Брюсов переводит так: Здесь труд живет, Но жизни мало О, крик металла И вонь, и пот8! 1 V erlaine, стр. 132. 8 *Р°мансы без слов», стр. 21. V erlaine, стр. 132 499