Брюсовские чтения 1966 года

Родная жизнь, как стебель камыша, Колеблется во мгле надежд неясных И смотрит вдаль, усталостью дыша, Как странница в пустыне гор безгласных... Когда же мы придем сквозь боль веков К той пристани безбольной всех алканий, Где нам сверкнет, раскинув синий кров, Простор небес, ликующий без грани? Наш путь — во мгле, безмерен древний гнет, Поит сердца и думы лишь ненастье... И ветхою часовней в мире ждет Родная жизнь молитвы тихой счастья... Нет, струн моей души, малютка, не тревож ь— Певучих слов любви мы жаждем тщетно! В ночь рабских пыток, вся тоска и дрожь В моей душе — один напев рассветный...1 Сличая строку за строкой подстрочника и перевода можно убедиться в их адекватности, отсутствии в последнем отсебятины, украшательства «цветами» собственного твор­ чества переводчика. Кажется, что переводчик ограничился простой перестановкой слов внутри строк подстрочника, но в результате родилось поэтическое произведение на ином языке. Если в переводе и имеются отступления, то они про­ диктованы нормами русского языка, требованиями размера, ритма и подбора рифм, что отнюдь не нарушает образного содержания стихотворения Ал. Цатуряна. Даже больше — замены и добавления переводчика вносят местами явно не­ достающую подлиннику выразительность. Приведем не­ сколько примеров: в первой строфе вместо «не касайся» переводчик ставит «не тревожь», которое, несомненно, сильнее передает душевное состояние лирического героя; там же из двух, по существу, однородных слов «псалмы» и «молитвы» он оставляет одно и добавляет эпитет—«сладост­ ные» [молитвы], что более эмоционально; заменяет обыден­ но-разговорное «эти тяжелые дни» поэтическй-торжествен- 1 Поэзия Армении, стр. 317. 250

яым архаизмом «в годину бедствий»; во второй строфе «во мгле туманных надежд», где «мгла» и «туман», обозначая темноту, неясность, зыбкость, вызывают представления, ничем не дополняющие друг друга, он изменяет на «во мгле надежд неясных», вносящий дополнительный оттенок в образ; описательное «усталая, глядит вдаль» заменяет метафорой «усталостью дыша»; в последней строфе — вместо неопределенного — «песня моей души — солнце» («солнечное утро»)— рождающим ассоциацию наступления новой жизни поэтическим образом — «в моей душе — один напев рассветный». Особенно удачно найдены сравнения, на которых построено стихотворение Ал. Ц атуряна. У последнего они зачастую представляют поэтический штамп: «сердце неумолчно стонет, как бурное море», «армянская жизнь... трепещущий камыш», «усталая... как путник в глухой, немой пустыне», «армянская жизнь, словно полу­ разрушенная часовня». В переводе все эти сравнения со­ хранены, но им придана свежесть и оригинальность: «Се­ тует душа, как море грозовое», «Родная жизнь, как стебель камыша», «усталостью дыша, как странница в пустыне гор безгласных», «И ветхою часовней... родная жизнь». Но в переводе имеются и утраты. К ним следует отнести третью строфу, где конкретные, правда, несколько баналь­ ные образы армянского поэта — «цветущая... пристань... вековых, ярких грез», «чарующая синева... безоблачного неба» заменены отвлеченными «той пристани безбольной всех алканий», «простор небес, ликующий без грани», что в стиле философских стихов самого Ю. Балтрушайтиса, но противоречат поэтической системе Ал. Ц атуряна1. 1 Сохранился беловик перевода этого стихотворения, переписан­ ный рукою Ю. Балтрушайтиса и его корректурный лист (ГБЛ , ф. 82, к. 7, ед. хр. 32). В последнем внесена правка: четвертая строка треть­ ей строфы беловика «Родная жизнь живой молитвы счастья» исправлена на «Родная жизнь молитвы тихой счастья», в каком виде она и напе­ чатана в антологии. 251

Другой перевод из Ал. Цатуряна, исполненный Ю. Балтрушайтисом специально для антологии и там же увидевший свет — «Песня странника». Нам не удалось обнаружить его подстрочника, а потому, сознавая относи­ тельную правомерность подобных сопоставлений, срав­ ним перевод с его армянским оригиналом. Ввиду большого объема и того и другого (в переводе, как и в оригинале, восемь четверостиший) рассмотрим их первую, вторую, пятую, шестую и седьмую строфы: Օտար երկինք, օտար արև, 1էնց մոռանամ ես Էն օրհնած Սարն ու ձորը ծաղկով լցված, Որ շողում եք գլխիս վերև, Էն կենսատու ջուրն ու հոգը, Գարունքի Էն հովն ու ցող ը։ Ինչքան շողաք... դուք ինձ համար Միշտ կմնաք գիշեր խավար։ Սիրտս տոչոր' ձեզ նայելով, Րնց մոռանամ ես Էն փ ա ր թա մ Անտեր, պանդուխտ կյանքս Դաշտն ու արորը, ուր շատ անդամ լալով, Ասես, թ ի թ ե ռ թրթռա ցել, Օր չի անցնում —Հայրենիքիս Արար աշխարհն եմ մոռացել... Վառ կարոտր չայրի Հոգիս։ Րլր լսել եմ սրտիս ազիզ Գեղջուկ մշակ եղբայրներիս Դառն լացը, կուշտ ծիծաղը, Ուրախ ֊ ո լրախ երգ ու տ ա ղըՀ 1 Чужое небо, чужое солнце (свет), Как забыть мне благословенные Что блещете над (моей) головой, Горы и ущелья, полные цветов, Сколько (бы) ни блистали., вы для Те животворные воду и землю, Весенние тень и росу? меня Всегда останетесь ночью темной К ак забыть мне те пышные поля (глухой). Поля и луга, где нередко (часто) Словно бабочка порхая Сердце жаждущее — на вас глядя, Весь свет (я) забывал Бездомный странник, оплакивая Где слышал родные (любимые) жизнь сердцу Не проходит дня — по родине Яркая тоска (чтобы) не жгла Бедных тружеников-братьев, Горький плач, жизнерадостный душу. смех (их) Радостные, радостные песни и пляски [Подстрочный перевод наш. — К. А.] 252

Перевод Ю. Балтрушайтиса. Чуж ое небо, свет чужой, Ваш свет над сирою главой, К ак ни велик... вы в беге дня — Как ночь глухая для меня. В е с ь — ж аж да, я гляжу на вас В слезах, и скован каждый час, Мой сирый час в пустыне дней, Тоской по родине моей. И как забыть мне в смене лет Родных долин волшебный свет? Дающий жизнь простор земли? Журчанье вод, вблизи, вдали? Как мне забыть сверканье гор, Весь внешний благостный простор, Где я порхал средь божьих нив, К ак мотылек, весь мир забыв? Где слышал я, любя всегда, Речь братьев, пленников труда, Их плач, их смех, и юных дев Живой, хоть жалобный напев?1 Сравнение лексики перевода и подлинника показывает их близость. Видимо, Ю. Балтрушайтис пользовался до­ вольно хорошим подстрочником (который, судя по письмам П. Макинцяна, был сделан им). Переводчик сохранил все образы стихотворения Ал. Цатуряна и избежал произволь­ ных добавлений, (имея в виду под последним отход от идей­ ного содержания и формы подлинника). Конечно, между переводом Ю. Балтрушайтиса и подлинником (подстроч­ ником) есть заметные различия, но они обусловлены р аз­ личиями армянского и русского языков, их изобразитель­ но-выразительных средств, систем стихосложения и т. п. В переводе нельзя указать ни на один образ, которого нет 1 Поэзия Армении, стр. 316. 25»

в подлиннике—самое большее, на что идет переводчик — это замену его отдельных слов и выражений, причем в пределах, если так можно выразиться, того же синоними­ ческого ряда. Так, например: первая и четвертая строки первой строфы перевода адекватны подлиннику; во второй— опущено слово «блещете», что, однако, не обедняет мысль автора, ибо «Ваш свет... над головой» уж е несет в себе этот блеск, и добавленный эпитет «сирый» подчеркивает (в духе стихотворения) всю чуждость для изгнанника-пандухта не­ родного неба и солнца; наибольшим отступлением от под­ линника кажется третья строка, но ее смысл: сколь ни прекрасен, превосходен ваш блеск — изгнанник в своей тоске по родине не замечает — передан в переводе. То же и в остальных строфах — переводчик не механически сле­ дует за подлинником, а, поняв авторскую мысль, находит равноценные средства его выражения на русском. Наконец, переводчик строго соблюдает и формальные особенности сти­ хотворения Ал. Ц атуряна — метр и ритм, парную риф­ мовку строк. Как упоминалось, Ю. Балтрушайтису принадлежат в антологии переводы из В аана Текеяна (1877— 1945)— од­ ного из наиболее ярких представителей поэзии западных армян. Многосторонний лирик и замечательный мастер ху­ дожественной формы, доведший до совершенства технику стиха, В. Текеян уделил много места в своем творчестве «гражданским» мотивам — героическому прошлому армян­ ского народа, его борьбе против турецкой тирании, воссое* динению Армении в единое целое, сохранению и развитию национальной культуры. Именно этот пафос служения род­ ному народу, пробуждения в нем чувства национального са­ мосознания и оказался близок Ю. Балтрушайтису, перевед­ шему стихотворение В. Текеяна «Песня об армянском язы­ ке», а также сонет «Падучие звезды». Последнее — шедевр философской лирики В. Текеяна, отмеченный своеобразием его таланта — ощущением нерасторжимой связи личности со всей вселенной, внутреннего оптимизма — не столько 254

примирения с неизбежностью законов бытия, сколько их приятие и понимание, т. е. то, что характеризовало поэзию самого Ю. Балтрушайтиса. Родственность душ армянского и русского поэтов здесь выражена так наглядно, что не нуждается в иллюстрациях и доказательствах. Нам не удалось наити подстрочники и к этим переводам Ю. Балтрушайтиса, однако их сличение с оригиналом по­ казывает, что и в данном случае переводчик оказался ве­ рен принципу точного воспроизведения подлинника. Обра­ тимся к его переводу «Песни об армянском языке» В. Те­ кеяна: ՀԱՅԵՐԵՆ ԼԵԶՎԻՆ Քեզ, հայ լեզու, կսիրեմ մրգաստանի մր նման... Մեր անցյալին թանձրախիտ ստվերներոլն մեջ կարծես, Մ եյ֊մ ե կ պտուղ' ք ո լ րոլոքւ բառերդ ինձի կերևան, Որոնց մեշեն կքաշեմ ու կքա ղեմ զանոնք ես։ Մրգաստանի մը նման կսիրեմ քեզ, հայ լեզու, Մեր հայրենի պալատեն, պարտեզներեն մնացորդ' Դալարագեղ ղուն պուրակ, որ դիմացար գարերոլ Եվ կմնաս միշտ առույգ, հին ավիշով կենսահորդ։ Ծառերոլդ մեջ հովանուտ կերթամ խինդով մ'անսահման, Արմատներոլղ, ճյոլղերոլդ վրա նայելով հիացիկ, Զարմանալով, թե ինչպես գոլն մնացիր, երբ սաստիկ •Քամին ք ո լ շուրջդ փլեց և տապալեց ամեն բա ն։ Մ եյ֊մ եկ պտուղ գույնզգույն' ամբողջ բառերդ ահա. Հյութեղ բառերդ, զո ր որքան հասոլնցոլցին արևներ, Բառերդ, որոնք այս պահուս շրթանցս վրա եմ բռ ն ե լ, Բառերդ, որ քիմքս կօծեն և կսփոփեն սիրտս հիմա...* Тебя, армянский язык, люблю, как сад (фруктовый, плодоносящий) Будто в густых тенях нашего прошлого, Все твои слова, как отдельные плоды мне видятся, Среди которого их вытягиваю и срываю я. Как сад фруктовый, я люблю тебя, ар­ мянский язык, Наших родных палат и садов обломок, 255

Перевод Ю. Балтрушайтиса: Ты мне, язык армянский, мил, как пышный сад. Средь древней чаши нашего былого. Где — только мрак, твое любое слово — К ак сочный плод, что я срывать, блуждая, рад. Как пышный сад, ты люб певцу, язык армян. Честь наших храмин, рощею зеленой, В борьбе столетий, цвел ты полный звона, И будет цвесть в веках, и сок твой будет прян. В тени твоих деревьев я плетусь сам друг, Гляжу, в слезах, на ветви их и корни И лишь дивлюсь, как жив твой шелест горний Там, где гроза не раз сметала все вокруг. Груз сочных пестрых гроздий — вот твои слова! Твои слова, что в разном зное зрели, Слова, что здесь поют в моей свирели, Звон сочный слов твоих, чьим медом грудь ж ива.1 Вечно цветущий ты сад, что выстоял в веках, полон жизненных сил (соков). И останешься всегда живым. Среди твоих тенистых деревьев иду беспредельно радостный, Смотря с восхищением на твои корни и ветви, Изумляясь, как ты остался, когда уж а­ сный Ветер вокруг тебя бушевал и сокрушал все (вокруг). Как разноцветные плоды, все твои слова Сочные слова, они заставили, чтобы солнце созрело. Твои слова, которые в эту минуту я держу на устах, Твои слова, которые небо сводят мне и утешают мне сердце сейчас. 1 Поэзия Армении, стр. 468. [Подстрочный перевод наш. — К. А.] 256

Здесь, как нигде в других переводах Ю. Балтрушайти­ са, отразился его собственный стиль, представлявший свое­ образное сочетание торжественности и простоты, что как нельзя лучше соответствует духу стихотворения В. Теке- яна. Н аряду с просторечиями «мил», «люб», «плетусь», «сам друг», «гляж у» — слова и выражения высокого сти- лЯ — «древняя чаша былого», «храмин», «полный звона», «цвесть»,«шелест горний»,«пестрых гроздий» и др., выражаю­ щих в своем синтезе содержание произведения армянского поэта, предмет которого — самое повседневное, простое, доступное и, вместе с тем, самое великое, жизненно-необ- ходимое для человека — его родной язык. И переводчик не просто ограничился передачей чужих чувств и мыслей — он вложил в перевод собственные переживания и размыш­ ления, вызванные тем, что его родной литовский, подобно армянскому и другим национальным языкам «малых на­ родов» самодержавной России, подвергался гонениям и, по существу, целых четыре десятилетия— 1864 по 1904 гг.— находился под запретом. Поэтому при адекватности подлиннику перевод проникнут какой-то внутренней те­ плотой и любовью. Но взаимосвязи Ю. Балтрушайтиса с армянской куль­ турой не завершились на переводах для антологии «Поэзия Армении»— помимо нее он принял участие в горьковском «Сборнике армянской литературы», переведя для него сти­ хотворение В . Теряна «Проходят как волны дни»1. В пер­ вые годы Советской власти, являясь руководителем репер­ туарно-художественной секции Наркомпроса, он проявил заботу об армянской драматургической студии при Доме культуры Армении в Москве. Ознакомившись с ее работой, он в докладной записке от 12 июля 1919 г. на имя заведую­ щего театральным отделом Наркомпроса высоко оценил художественный гений армянского народа. «Если возро- 1 Оно было опубликовано и в ж урн. «Армянский вестник», 1916. 257 17 Брюсовские чтения

ждение и создание театра и драматургии национальных меньшинств,— писал он,— составляет одну из наиболеь благородных задач Театрального Отдела, то всемерная по мощь драматическому творчеству армянского народа долж на быть оказана в особо сугубой мере и особо щедрой сте­ пени, по той простой причине, что частью подавленное, а в лучшей своей стихии и совершенно прерванное многове­ ковыми истязаниями и рабством, народное творчество Ар­ мении внесло и, как это доказывает ее изумительно бога­ тая и самобытно-глубокая поэзия, продолжает вносить бес֊ примерный вклад в сокровищницу, кующую смысл, оправ­ дание и совершенство бытия мощи человечества». Позднее, уже став послом в Советском Союзе, Юргис Казимирович Балтрушайтис написал для издававшей­ ся в Литве «Энциклопедии» пространный очерк об армян­ ской литературе от древних времен до начала X X столетия Глубокое знание им армянской литературы видно из того, что он приводит десятки имен армянских писателей и на­ званий их произведений, среди них и таких, которые из­ вестны лишь специалистам. Так он упоминает Семена Рошки — «его называют также Лехаци — поляк», соста­ вившего «армяно-литано-польский словарь», Миколаса (Ми­ каэла) Чамчяна, Луку (Гукаса) Инджикяна, Степана На- зарянца и его журнал «Юсисапайл» и даже Микаэла Нал- бандяна. Научный уровень статьи Ю. Балтрушайтиса можно определить и по тому, что в списке использованной литературы, наряду со многими иностранными источниками стоят «Очерк армянской литературы» П. Н. Макинцяна (в «Сборнике армянской литературы» под редакцией М. Горького, П ., 1916), «Поэзия Армении» и ее единство на протяжении веков» В . Брюсова («Поэзия Армении» под редакцией В. Брюсова, М., 1916). Так на протяжении всей своей поэтической деятельности Ю. Балтрушайтис оставался другом армянской литературы, посвятившим свое дарование ее переводам и популяриза­ ции среди литовского народа. 258

*** Поэт и переводчик Юрий Никандрович Верховский ро­ дился 23 мая 1878 г. в сельце Гришневе Духовщиновского уезда Смоленской губернии в семье присяжного поверен­ ного1. Детские годы провел в Смоленске, получив первона­ чальное образование дома, а затем в классической гимна­ зии. Переехав в Петербург, учился в Ларинской гимназии. Успешно окончив ее в 1897 г. поступил на историко-фило­ логический факультет Петербургского университета, ко­ торый завершил в 1902 г. Писать Ю. Верховский начал рано. В журнале «Вест­ ник Европы» (ноябрь, 1899) впервые были напечатаны два его стихотворения, после чего стали появляться новые сти­ хи, переводы из Ленау, рецензии в журнале «Мир божий» и в ряде других, а в 1904 г. в альманахе «Зеленый сборник»— две его поэмы и двадцать стихотворений, обративших вни­ мание Брюсова. Молодой поэт был приглашен в издатель­ ство «Скорпион», где и появилась его первая книга стихов (1908 г. «Разные стихотворения»). Так целая полоса ли­ тературной жизни Ю. Н. Верховского оказалась связан­ ной с петербургским символизмом. В 1905 г. Ю. Верховский начал лекторскую деятель­ ность в выпускном классе Преображенской новой школы, основанной в Петербурге кружком учителей. В 1912 г. он был приглашен для чтения курса лекций на частных Высших женских курсах в Тифлисе. Здесь и состоялось знакомство Ю. Верховского с армянской литературой и культурой, сближение с ее деятелями, в частности, с крупнейшим армянским художником Егише Татевосяном 1 Биографические сведения о Ю. Верховском, за исключением его связей с деятелями армянской культуры и переводов им армянской поэзии, заимствованы нами из книги: П. Т. Трофимов, «Писатели Смоленщины», био-библиографический справочник, Смоленское книж­ ное издательство, 1959. 259

(1870— 1936), написавшим тогда же его портрет1. Ему Ю. Верховский посвятил свое стихотворение «Художник», изобразив довольно удачно Е. Татевосяна в процессе творческой работы. Художник Е. М . Тевосянцу Мастер, любил я смотреть на тебя за твоею работой. С пестрой палитрой в руке, с яркой кистью в другой, Вот ты пристально смотришь, открытый взгляд расширяя, Прямо — на холст пред собой — поле для кисти твоей; Вот на меня устремляешься быстро — внимательным взглядом, Зорко и чуждо глядишь, словно узрев не меня. Мне же невольно понятна не эта — иная работа,— Словно я дух уследил, взором за взором следя: Д руг мой! Поэт и художник — не братья ль, по музам родные? Радостно с пеньем стихов братскую руку пожать»2. Нам не удалось восстановить подробности тифлисской жизни Ю. Верховского, однако имеются основания пола­ гать, что получивший к тому времени некоторую извест­ ность русский поэт, к тому же выступавший со стихами в газете «Кавказское слово», навряд ли остался вне широкого круга местных армянских литераторов. Из писем дочери Ов. Туманяна — Нвард Туманян — Ю. Верховскому от 27 мая 1939 г. и 29 мая 1950 г .3 можно сделать заключе­ ние, что знакомство Ю. Верховского с ее отцом состоялось уже в Тифлисе. На близость Ю. Верховского к армянской 1 Как сообщил нам искусствовед Р. Г. Дрампян, оригинал порт­ рета хранится в семье Ю. Верховского. 2 Стихотворение публиковалось. Мы приводим по подлиннику, представленному нам Поликсеной Юрьевной Верховской. Он не д а ­ тирован, но на копии, списанной Е. Татевосянцем сделана помета «1914» (сведения Р. Г. Дрампяна). 3 Переписка находится у П. Ю. Верховской. 260

культуре в этот период указывает и стихотворение «X. М. Кара-Мурза», посвященное видному армянскому композитору, умершему в 1901 г., т. е. за десять лет до приезда Ю. Верховского в Тифлис. Стихотворение написано в 1950 г .—спустя сорок лет, однако русский поэт так хо­ рошо, в подробностях запомнил творческую деятельность армянского композитора, что упомянул даже неокончен­ ную его оперу «Шушан». Оно не блещет особыми достоин­ ствами, но представляет интерес в плане взаимоотношений Ю. Верховского с армянской культурой. X. М. КАРА МУРЗА. Да, лет немало утекло с тех пор, Как раздались напевы хоровые В Армении — народных сил напор В строй гармонический сведя впервые- Возглавил этот подвиг Христофор Кара-М урза: он влил голосовые Богатства в четырехголосный хор — И как весной они цветут, живые. До совершенства он поднять успел Искусство стройное своих капелл, Развернутых по странам и народам, Восставил древность песен мимоходом, А в собственных трудах вознес Шушан Его доселе славит Ереван. 12. V I. 1950 г. Голицыно. Зимой 1915 года в самый разгар работ по созданию анто­ логии «Поэзия Армении» Ю. Верховский приехал в Моск­ ву. Известный В. Брюсову по издательству «Скорпион» и по сборникам стихов символистического направления (вто­ рая книга стихов «Идилии и элегии» вышла в свет в 1910 г. йзд-во «Оры»), Ю. Верховский был привлечен к переводам армянской поэзии. Зиму 1915— 1916 гг. он провел в Моск­ ве, преподавал в двух женских учебных заведениях историю 261

литературы, читал курс лекций в университете имени Ша- нявского. Возвратившись в Петроград, Ю. Верховский был вторично оставлен при университете, подготовил темы для магистранского экзамена, который успешно сдал весной и осенью 1917 г. После пробных лекций в университете стал приват-доцентом по русской литературе, но пробыл им недолго. Весной 1919 г. его избрали профессором Перм­ ского университета по кафедре новой русской литературы. В 1921 г. Ю. Верховский вновь перешел на работу в Петроградский университет, занимал кафедру русской ли­ тературы в Высшем педагогическом институте имени Н. А. Некрасова, состоял научным сотрудником в инсти­ туте истории искусств. Он издал книгу о Дельвиге, напе­ чатал в сборнике, посвященном памяти А. А. Блока, ста­ тью по поэтике, опубликовал поэму «Созвездие» и выпус­ тил книгу стихов «Солнце в заточении». В 1925— 1929 гг. Ю. Н. Верховский был профессором Высших гос. литера­ турных курсов, читал курс лекций по русской и всеобщей литературе, являлся членом Общества любителей россий­ ской словесности, Пушкинской комиссии этого Общества, членом-корреспондентом Гос. академии художественных наук. Одновременно он редактировал сочинения Л . Н. Тол­ стого, Н. П. Огарева, А. С. Пушкина, занимался перево­ дами поэтов эпохи Возрождения, ряда французских, не­ мецких, английских писателей. Очень высокую оценку переводам Ю. Н. Верховского дал А. Дживелегов: «Право предстать перед советским читателем со сборником стихотворных переводов, дающих представ­ ление о поэзии большой культурной эпохи, нужно было за­ служить, и едва ли кто станет оспаривать у Ю. Н. Верхов­ ского это право. Ю. Верховский — поэт. Он вступает в восьмой десяток и почти полвека пишет в стихах и прозе. Он, кроме того, солидный ученый с серьезными заслугами в сфере изучения русской и западной литературы»... По словам А. Дживелегова, переводы трудных для любого переводчика стихов, сделанные Ю. Верховским, хорошо пе­ ана

р е д а в а л и особенности каждого зарубежного поэта. «Совет­ ский читатель оценит поэта Ю. Н. Верховского, как вдум­ чивого, талантливого и знающего переводчика. Ибо, чтобы хорошо перевести стихи XIV , XV и XVI веков, мало было знать языки и мало было обладать стихотворным мастер­ ством. Нужна была большая историко-литературная эру­ диция, обстоятельное знакомство с духом эпохи, к которой принадлежат переводимые вещи. Тут у Ю. Н. Верховско­ го все оказалось на высоте». В годы Великой Отечественной войны Ю. Верховский жил в Свердловске, где в 1943 году вышел сборник его ан­ тифашистских стихотворений «Будет так». Ряд его стихо­ творений появился в сборнике «Говорит Урал», «Уральский современник», в газетах «Уральский рабочий», «Литератур­ ный Урал», «Тагильский рабочий». По возвращении в Москву Ю. Верховский работал над переводами стихо­ творений грузинских поэтов, обработал перевод «Электры» Софокла, участвовал в книге переводов Горация и т. п., готовил статью «Данте в переводе М. Лозинского» (для «Нового мира») и издание избранных сочинений Рылеева, собирал материал для книги избранных произведений Альфиери. В июне 1953 г. литературная общественность Москвы отметила 75-летие со дня рождения поэта. В обращении к нему К. Федин писал: «Дорогой Юрий Никандрович! С большим запозданием узнал об исполнившемся Вашем 75-летии и прошу извинить меня, что позволяю себе лишь теперь послать Вам свои пожелания доброго здоровья и благополучия во всех Ваших литературных и житейских предприятиях. Поздравляю Вас, дорогой Юрий Никан­ дрович, с достижением высокого юбилея поэта и челове­ ка, посвятившего талант и жизнь свою родной литературе, всегда отдавшего ей все силы души. С большим уважением лично к Вам и к трудам Вашим думаю я о Вас на протяже­ нии 30 лет знакомства нашего и вижу В ас, как писателя, в ряду лучших деятелей русской литературной традиции». 2(;:>

28 сентября 1956 г. Верховский умер. Смерть помешала талантливому поэту завершить свои творческие замыслы. Таков жизненный и творческий путь Ю. Верховского — одного из той плеяды русских поэтов, кто внес свою лепту в дело переводов армянской поэзии. В антологии «Поэзия Армении» Ю. Верховскому при­ надлежат переводы стихотворений И. Иоаннисиана «Новая весна», «Будь молчаливо, сердце» и Ал. Цатуриана «Пом­ ню я». В архиве Брюсова и самого Ю. Верховского их под­ строчники отсутствуют, однако известно, что они были сделаны П. Макинцяном. Поэтому мы вновь вынуждены сравнивать эти переводы с подлинником, дав собственный их подстрочный перевод. Д ля ознакомления с переводческой работой Ю. Верховского возьмем лишь его переводы из И. Иоаннисиана— поэта, творчество которого положило на­ чало новой армянской литературе и явилось на ее небе, перефразируя слова В . Брюсова, одной из наиболее яр­ ких звезд. Элегия И. Иоаннисиана «Новая весна» выдержана в духе армянской народной песни: образы ее ясны до про­ зрачности, а форма проста и безыскуственна; в ней, варьи­ руясь, звучит один мотив — безрадостной встречи весны, который нарастая, создает гнетущую картину разоренного края и большого человеческого горя; чрезмерно скудна ее лексика, повторяющаяся и внутри строки и рефрене всех строф. Но эта простота — лишь кажущ аяся, что особенно обнаруживается при переводе элегии И. Иоаннисина на другой язык. К ней вполне приложимы слова Брюсова о переводах произведений народной поэзии, что здесь «не довольно сохранить содержание мысли, образы: при всей точности перевода может отлететь что-то невыразимое, составляющее основную прелесть народной песни»1. Т ак и стихотворение И. Иоаннисиана — при всей ограниченно­ сти ее изобразительно-выразительных средств — бедности 1 «Поэзия Армении» стр. 39. 21)4

словаря и почти полном отсутствии эпитетов — оно пред­ ставляет собой развернутую метафору, где каждое слово՛ рождает ассоциации, преобретая в силу этого особую зна­ чимость. Как справился Ю. Верховский с этой сложной и труд­ ной задачей? Сопоставим первые пять строф перевода с подлинником: Քեզ սպասող չմնաց, էլ ո՞ր սիրտր կթ նդա — Ո՜ւր ես գա լի, ա յ գ ա ր ո ւն . Զուր ես գա լի, ա յ գա րուն։ Գովքդ ասող չմնաք, Զուր ես գա լի, այ գա րուն։ Բյուլբյուլն եկա վ* վարդ չունի, Ծաղկոցր կա ' զա րդ չունի, Ս և ֊մ ո ւ թ պ ա տ եց ա շխ ա րհին, էլ ո՜վ ա որ դա րդ չունի — Սար ու ձոր գա ռա ն ա րին, Ո՞ւր ես գա լի, ա յ գա րուն։ Մ եզ վ ա յ բեր եց էս տ ա րին — Ո՞ւր ես գա լի, ա յ գա րուն։ Ղու ետ բերիր հավքերին, Ո՜նց տեր րլնեն բներին — Բյուլբուլը գա ' թ ո ղ ձեն տա, Սաղ տեղ չկա մեր երկրին — էլ ո՞վ պիտի ք ե զ խ նդա , Զուր ես գա լի, ա յ գարուն Перевод Ю. Верховского: Ожидать тебя •— кому же? Ты зачем идешь, весна? Воспевать тебя— кому же? Тщетно ты идешь, весна! 1 Тебя ожидающих (ждущих) не И кто тебе будет радоваться? осталось, Зря (тщетно) идешь, ай, весна Е Зачем идешь, ай, весна! Соловей пришел — нет (не Воспевающих здесь не осталось, имеет) розы* Зря (тщетно) идешь, ай, весна! Есть цветник — розы не имеет* Черный мрак покрыл весь мир, Это кто — у кого нет горя. Горы и долины покрылись кровью, Зачем (куда) идешь, ай, весна! Нам горе принес этот год, Ты обратно возвратила птиц, Зачем (куда) идешь, ай, весна! К ак (им) быть хозяевами гнезд* Соловей придет (прилетит)— пусть Целого (неразоренного) места подаст голос, нет в нашем краю ,— Зря (тщетно) идешь, ай, веснаЕ [Подстрочный перевод наш. — К. А.] 265.

В долах кровь стоит, как море, Мрак клубится на просторе: Этот год принес нам горе, Ты куда идешь, весна? Соловью запеть, залиться — Для кого? кому любиться? Чье же сердце будет биться? Тщетно ты идешь, весна! Нет соловке розы милой; Вот цветник — пустой, унылый; Кто — без горести постылой? Ты куда идешь, весна? Птиц твоих не сыщет стая Гнезд родных, не узнавая Изувеченного края, Тщетно ты идешь, весна1! Переводчик сумел сохранить народность языка И. Иоан­ нисиана— он нигде не прибегает к словам вычурным, с затемненным смыслом, лексика его перевода — из рус­ ского фольклора и общеупотребительного современного русского литературного языка; неоправданно лишь в чет­ вертой строфе областное «соловко»— (самка соловья), ко­ торая к тому же, как сообщает В. Д аль — не поет, но это частность. Без чувствительных утрат переводчик воспроизвел и образы стихотворения — наиболее верно в первой и треть­ ей строфах и в неприведенной шестой, а такж е в седьмой, заключительной, являющейся повторением первой, ме­ нее точно—во второй, четвертой и пятой строфах, где подо­ бранные им русские эквиваленты не равнозначны подлин­ нику. Так, сравнение «В долах кровь стоит, как море», по­ мимо того, что не адекватно емкому метафорическому вы­ 1 Поэзия Армении, стр. 303. Это стихотворение в переводе Ю. Вер ховского было также опубликовано в ж урн. «Армянской вестник», 1916, № 19. 266

ражению «черный мрак покрыл весь мир»,— своей гипер­ боличностью выпадает из стиля И. Иоаннисиана, который, по справедливому замечанию В. Брюсова, «чист и обду­ ман»; или в пятой строфе, вместо народно-поэтического «Ты обратно возвратила птиц» (ср. «Песню о четырех эле­ ментах)—трудно осмысляемое «Птиц твоих не сыщет стая гнезд родных». Однако в этих же строфах имеются и инте­ ресные находки, к примеру, эпитет «горесть постылая», или метафора «изувеченного края». Наконец, переводчик выдержал размер и рифмы И. Иоаннисиана, которые у него подчинены определенным законам (срав.: рифмовку строф подлинника— абаб, аааб, ааб и т. д.; в переводе— абаб, аааб, аааб и т. д.), а также синтаксические и звуковые особенности переведенного стихотворения — укажем хо­ ты бьг на анафору в первой и последней строфе, аллите­ рации в третьей и четвертой и т. п. Успешно перевел Ю. Верховский и стихотворение П. Иоаннисиана «Будь молчаливо, сердце»— философское раздумье о мимолетности бытия, одиночестве человека, на­ писанное в традициях русской и мировой литературы. Ее образный строй обычен для произведения этого жанра, с тем лишь различием, что оно безупречно с точки зрения формы. А это означает, что наиболее существенным эле­ ментом стихотворения И. Иоаннисиана, на который пере­ водчик должен был обратить особое внимание и воспроиз­ вести во что бы то ни стало — было не столько содержание, сколько его форма. Чтобы убедиться в этом, а заодно — и оценить качество перевода Ю. Верховского—сравним по­ следний с подлинником: Լուռ կ ա 'ց, սի'րտ իմ . այս ա շխ ա րհում Դարդ ի մա ցող չես պանի. р­ Մ եզպհսներին շուրն է բերում, Ջ ո ւր ն էլ մ ի օր կ ր տ ա ն ի ։ 267

Գետի երեսն ընկած տա շեղ' Մ ենք գ նո ւմ ենք հա ա ռա ջ. Հա նգիստ լունինք և ոչ մի տեղ, Լսող լկա մեր հա ռա չ։ Լուռ կա ՛ց, սի'րտ ի մ , ուրիշներին Ափսոս կ մեր ցա վն հա յտ նենք. Դարդն ընկեր է մեզ ա նմեկին, Մինչ գերեզման կըտա նենք4 Перевод Ю. Верховского: Будь молчаливо, сердце! Тут Нам состраданья не найти: Валы таких, как мы, несут,— Чтобы тотчас дальше унести. И щепкой легкой по реке Несемся мы вперед, вперед. Нет исцеления тоске, Никто на стоны не придет. Будь молчаливо, сердце! Пусть, Несчастью верные вдвоем, Мы наше горе, нашу грусть До гроба втайне донесем2. Совпадая местами дословно с подлинником, перевод Ю. Верховского и в остальных своих частях почти не от­ 1 Будь молчаливо, сердце, (мое) в этом мире. Горя разделяющего (понимающего) не отыскать (найти) Подобных нам река (вода) приносит, Река (вода) в один из дней унесет. На поверхности реки брошенные щепки. Нас несет вперед, вперед, Покоя нет и нигде (ни в одном месте), Внимающего нет наши стоны, стенания. Будь молчаливо, сердце, с чужими, Ж аль (не стоит) свое горе делить, Горе нам в товарищи (каждому) (дано) До могилы понесем. [Подстрочный перевод наш. — К. А.] 2 «Поэзия Армении», стр. 306. 268

ходит от него. Работа переводчика свелась к подбору синонимов к словам подлинника, с чем он, стеснен­ ный нормами русского стихосложения, справился вполне, например, вместо «Горя разделяющего не най­ ти»—«нам сострадания не найти», или вм.: «Покоя нет нигде»— «нет исцеления тоске» и т. п. Д аж е в случаях, когда переводчик привносит нечто свое, как то мы видим в третьей и четвертой строках последней строфы — он, по существу не покидает орбиты подлинника. Отмечая все это, мы отнюдь не считаем перевод Ю. Верховского буква- листическим, напротив, его художественные достоинства очевидны — иначе он навряд ли был бы принят В. Брю­ совым и редкомиссией антологии. Речь о том, что перевод­ чику пришлось преодолевать сопротивление не содержания переводимого стихотворения, а его формы1. Именно в пере­ даче характерных отличий формы стиха И. Иоаннисиана сказалось мастерство Ю. Верховского, сумевшего воспро­ извести его метр, ритм, рифму, повторы. Перевод сделан четырехстопным ямбом, совпадающим с размером подлин­ ника—восьмисложником; рифмовка—та же, что в подлин­ нике— перекрестная; сохранены повторы — «Будь молча­ ливо», анафора «несемся — нет— никто», «горя-гроба» и т. д. Поэтому перевод имеет то же звучание, что и подлин­ ник. Помимо разобранных выше переводов из И. Иоаннисиа­ на (и упомянутого из Ал. Ц атуряна) для брюсовской ан­ тологии, Ю. Верховский в 1915— 1916 гг. перевел уж е для горьковского «Сборника армянской литературы» из С. Шах- А зиза «Сон», И. Иоаннисиана «Века за веками, живя, мы страдали», Ов. Туманяна «Прошла, о боже, дымом жизнь моя», Ав. Исаакяна «Я — певец, я — мотылек». Позднее, уж е в советское время, Ю. Верховский продолжал рабо­ тать над переводами армянской поэзии. Он перевел 15 сти- 1 Причиной тому в данном конкретном случае могли явиться и не сложность, традиционность этого содержания, и хороший подстрочник 269

хотвореиий Ов. Туманяна (в^ книге «Ованес бРа” \" ^ — Избранные' стихи. Авторизованные книге 1 одс\\ а __ Саят-Новы (в кн.. Г бьш^иаписа^ы стихотворения^ н о с _ е Лв. И с а , Г ^ т Г в о с ^ а ^ ::д е Г :Г :!о °:е д ,и Г , — как на,, известно, нигде не публиковались. Памяти Ованеса Туманяна В сердце любящих его живет Неясной, гордой, чистой без изъяна; И один ли образ постоянно Помню я, как и его народ? Он един — он многогранен. Что же Нам во многогранности дороже? Каждая особая черта С нераздельной стройностью слита На смерть Егиш е Татевосянца Н аш молодеет мир, а мы, что миг, то старей И тайно близимся к пределу своему. Так' И твоей руки я больше не пожму, Х у д о ж н и к - б р а т ! Прости. Твой взор золотокарии И мне у ж не блеснет, и не окинет вдруг Передзакатных гор широкий полукруг С улыбкой тихою и твердости, и ласки. Но верная любовь заветного труда Видений творческих твоих живые краски Нам бережет, пока и мы уйдем туда. Наконец в бумагах Ю. Верховского сохранилась пе- г Г и ^ х :— 270

ти Ов. Туманяна и т. п. Все это свидетельствует о том, что 1 Ю- Н. Верховский всю жизнь не порывал связей с армянской литературой, что переводы армянской поэзии явились для I него не проходным эпизодом биографии, но органической частью его творчества. *** Среди русских поэтов— переводчиков антологии—осо­ бое место занимает Сергей Васильевич Шервинский — и не только потому, что им исполнено, после В. Брюсова, А. Блока и Вяч. Иванова, наибольшее число переводов, но и потому, что его знакомство с армянской поэзией, состояв шееся в 1915 г., перешло затем, по его словам, в родство с ней. В статье, которая так и называется — «От знакомства к родству», предпосланной его переводам из армянской поэ­ зии1, С. Шервинский пишет: «Валерий Брюсов, мой не­ забвенный учитель, трудился в то время над составлением, редактированием и в значительной доле переводом своей широко известной антологии «Поэзия Армении». Работа творческая сливалась с работой организационной. Брю­ сов энергично привлекал к участию в переводах для анто­ логии как выдающихся поэтов, так и представителей мо­ лодого поколения. Я был счастлив, оказавшись в числе переводчиков знаменитой в будущем книги»2. Выбор Брюсова, поручившего начинающему поэту пе­ реводы для столь ответственного издания, особенно ему дорогого, был не случаен. К тому времени — осени 1915 года — у С. Шервинского имелся некоторый переводче­ ский опыт — он совместно с В . Брюсовым готовил сбор­ ник, посвященный «меньшим поэтам» Р и м а\\ Его собствен- - 1 С. Шервинский. «Из армянской поэзии», изд-во «Айастан», Е ре­ ван, 1966. 2 Там же, стр. 3. 3 «Брюсовские чтения 1963 г.», Ереван, 1964; стр. 502. 271

ные стихи были напечатаны в вышедшем в свет сборнике -«Круглая чаша». Немаловажную роль сыграла и личная близость С. Шервинского с В. Брюсовым — 17-летним юношей он пришел к «мэтру» русской поэзии со своими первыми стихами и получил его одобрение:—«Они 1стихи К. А.] были слабы, но грамотны. Погрешности против рит­ ма и рифмы не было,— техникой стиха я овладел на рубе­ же детства»1. Резкие и лаконичные замечания В. Брюсова, касаю­ щиеся более всего банальностей и штампов, не обескуражи­ ли молодого поэта. «Я возвратился домой не только не по­ давленный железной рукой В. Брюсова, а наоборот. Я счастлив был бы на старости лет еще раз пережить такое же воодушевление, какое внушили мне тогда критические за ­ мечания поэта, чей авторитет для меня был непререкаем. Мне захотелось писать и писать еще. Я нашел того, кого искал. Поверил, что именно Брюсов окажется вожатым в темной для меня области поэзии. Брюсов в дальнейшем оправдал это отроческое доверие. И если теперь ко многому изменилось мое отношение, и опус самого Брюсова подверг­ ся во мне переоценке, то образ его, как первого и долголет­ него учителя, потускнеть для меня не может»2. Но и В. Брюсов поверил тогда в своего юного ученика, поручив ему и его другу Н. С. Позднякову составить для парижского журнала «Р еуае с1е р Ь П о ^ 1 е classque» науч­ ный отчет о вышедших за 1912 год в России книгах в обла­ сти классической филологии. Отчет был написан по-фран­ цузски, напечатан и явился первой литературоведческой работой С. Шервинского. По-видимому, на решение Брю ­ сова привлечь С. Шервинского к переводам армянской поэзии немалое влияние оказало и знание им с детства французского, немецкого, английского и итальянского языков. 1 «Брюсовские чтения 1963 года», стр. 496. 2 Там же, стр. 495. 272

Родился С. Шервинский в г. Москве в 1892 г. Отец его— медик международной известности, профессор, заслу­ женный деятель науки, многолетний председатель ведущих медицинских обществ и до революции и в советское вре­ мя, основатель и первый директор Института эндокриноло­ гии. Мать — в молодости домашняя учительница, отдав­ шая по выходе зам уж всю свою доброту воспитанию детей и заботам о муже. Первоначальное образование С. Шервин­ ски й получил дома, потом пробыл три года в гимназии По­ ливанова, которую и окончил в 1911 году. Эта гимназия отличалась филологическим уклоном. В ней, между прочим, учились многие будущие писатели и деятели тех лет — Андрей Белый, Валерий Брюсов (некоторое время), Сергей Соловьев и ряд других. Директором был Иван Львович Поливанов, сын известного пушкиниста, человек безупреч­ ной честности и гуманности, знаток русского языка и ли­ тературы и одновременно филолог-классик. Среди препо­ давателей гимназии были: будущий академик Ю. В. Готье, будущий профессор С. Б. Веселовский, филолог-классик С. П. Гвоздев, впоследствии преподаватель Московско­ го университета, профессор Л . М. Лопатин, Л . П. Вель­ ский, известный переводчик «Калевалы». Рано обозначившаяся склонность к литературе и гу­ манитарным наукам предопределили выбор С. Шервинским высшего учебного заведения: он поступил на историко- филологический факультет Московского университета, ко­ торый и окончил в 1916 г. по специальности романо-герман- ской филологии (романская секция). Параллельно слушал лекции и участвовал в семинарах по теории и истории ис­ кусства. Вторым университетом для С. Шервинского стал Му­ зей Изящных искусств (ныне Музей изобразительных ис­ кусств имени Пушкина), где он работал под руководством В- К- Мальберга. За сочинение «Архитектура соборов Мос­ ковского Кремля» (тема, заданная кафедрой) он был удо­ стоен премии им. академика Буслаева, и работа была ему 273 18 Брюсовские чтения

зачтена как кандидатская. По окончании университета с дипломом первой степени С. Шервинский был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию по кафедре истории и теории искусства. Большое влияние на его эстетические взгляды оказал его старший брат, специализировавшийся в области архитектуры и ставши!! впоследствии членом корреспондентом Академии Архитек туры. В 1917 г. С. Шервннский поступил на службу в тот же Музей на должность сначала и. о. ученого секретаря, а затем хранителя п/отдела. Он состоял научным сотрудни­ ком первого разряда Института искусствознания и архео логии (РАНИОН), преподавал историю искусств в Выс­ шем Техническом училище и других высших учебных за­ ведениях, читал лекции по стиховедению в институте Слова в студии Литературного отдела Наркомпроса и др. уч­ реждениях. Стиховедческой проблеме посвящена его дис­ сертация «Ритм и смысл»1, исследование в области поэтики Пушкина, защищенная при Московском университете в 1943 г. Занятия поэзией и стиховедением легли в основ\\ интереса к художественному чтению, которому С. Шер­ винский посвятил немало времени и труда. Целый ряд лет он работал как преподаватель и режиссер художественного чтения в филармонии, в Концертно-эстрадном объедине­ нии, в Художественном театре, в Малом театре, в театре Революции (ныне им. Маяковского) и в ряде других учреж дений. В 1946— 1948 годах он исполнял обязанности про фессора, читал лекции в Высшем архитектурном инсти­ туте. С первых дней Советской власти С. Шервинский со­ стоял членом писательских организаций, в Союзе писате­ лей СССР — с его основания в 1934 г. В настоящее вре­ мя является председателем творческого объединения пе­ реводчиков Московского отделения Союза писателей, за­ ;1 'С. Шервинский «Ритм и смысл», изд-во АН СССР, М ., 1961.

местителем председателя Совета по армянской литературе СП, зам. председателя Постоянной Комиссии СП по «Сло­ ву о полку Игореве», членом Совета Музея Пушкина, членом Пушкинской комиссии Пушкинского дома и пр. В разносторонней литературной работе С. Шервинско- го — поэта и переводчика, ученого и общественного дея­ теля — большое значение имели его связи с армянской ли­ тературой, и шире — с армянской культурой. Как уже го­ ворилось, его первое сближение с миром армянской поэзии произошло в 1915 г.: он перевел для брюсовской антологии произведения Нерсеса Благодатного («На Великий пяток»), Наапета Кучака («Гномы» 1-11)1, Р. Патканяна («Покинь свой сад», «Не думайте, что славой обольщен»), Г. Али- шана («Раздан»), Л . Шанта («Ночной сторож», «Философы»), Сиаманто («Мои слезы», «Родной источник», «Горсть пеп­ ла»), Д. Варужана («Письма тоски», «Курящаяся лампада»). «Гномы» Наапета Кучака — выдающегося лирика сред­ невековья—представляют, по определению В. Брюсова, «характерные образцы восточной мудрости. Большей частью это — те же мысли, воплощенные в сходные символы, ка­ кие находим мы в поучительных стихотворениях персид­ ских поэтов: о непрочности житейских благ, о гибельности лжи, предпочтительности молчания и т. п .,— но все это овеяно христианским отношением к миру»2. Поэтому при переводе на русский трудности представляют не «Гномы», а любовная лирика Н. Кучака— «самое драгоценное сре­ ди его созданий с яркими, блистательными, порой преуве­ личенными и неожиданными образами»3, перевод которых Брюсов взял на себя, отдав более «легкое» своему «ученику». 1 Отметим, что все переводы в первом отделе— народной поэзии, ?редневековой лирики и ашугской песни — Брюсов исполнил сам, сде­ лав исключение лишь Ф. Сологубу и С. Шервинскому. 2 Поэзия Армении, стр. 56. 3 См. там ж е. 275

и надо сказать, что начинающий переводчик успешно справился со своей задачей. Сопоставим подстрочник с переводом С. Шервинского: Подстрочник П Макинцяна: I Я спускался вниз по моему кварталу Увидал иссохший череп лежащий, Ударил я ногой. Он усмехнулся мне в лицо Обратился и дал ответ: Что ты делаешь, удалец Я вчера был таким, как ты Сегодня уже в таком положении. II Сколько раз мне повторять. Если есть у тебя ухо, внемли Преврати рот твой в крепость И язык твой в ней заключи (в тюрьму) Перевод С. Ш е р в и н с к о г о . I Однажды по улице шел я домой, Вдруг череп, смотрю, на дороге лежит. Ударил ногой я по кости пустой, Вдруг череп в лицо мне улыбку кривит, И кость отвечает такие слова: «Эй, слушай, что делаешь ты, удалец? Вчера лишь я был, как твоя^ голова, А нынче настиг меня горький конец!» II О, сколько мне раз повторять: Коль ухо имеешь, внимай! Но крепость — да будет твой рот! Язык свой в тюрьму запирай2. 1 ГБЛ , ф 386, к 18, ед. хр. 20. 2 Поэзия Армении, стр. 230. 276

Перевод хотя несколько и буквалистичен, но техниче­ ски вполне грамотен: сохранено то же количество строк, что и в подстрочнике, как и большая часть его словесной фактуры, передан ритм оригинала, удачно подобраны риф­ мы. Правда, навряд ли относятся к находкам переводчика такие добавления, как «ударил... по кости пустой», «мне улыбку кривит», но заключительная строка первого «Гнома» «А нынче настиг меня горький конец»— несомненно луч­ ше, чем «сегодня уж е в таком положении» подстроч­ ника. Несколько сложнее обстояло с переводом одного из наиболее значительных произведений Г. Алишана — песни «Раздан»— не только из-за значительности ее содержания — переживаний и размышлений изгнанника, возвратившегося в отчий край, его трогательной любви к родине и ее природе, но и большей разработанности формы. Отмечая совер­ шенство стиха Г. Алишана, Брюсов вместе с тем указы­ вал, что «его произведения сохраняют любовь большого числа читателей, как искренние и красивые вдохновения»1. Поэтому переводчик не мог здесь ограничиться переда­ чей смысла песни, а должен был воспроизвести ее образ­ ную ткань. Сравним первые три строфы подстрочника с переводом С. Шервинского: Подстрочник К. Микаэляна: Раздан, речка моя родная, Раздан, водица моя сладостная (милая). Вот, покинув чужую землю Я, Бабкен — скиталец достиг тебя (дошел до тебя). Ай! Раздан, ай, воды родные, Ай, берега, почему вы плачете. Я ваш, ужель не узнаете, Сердце вас вовсе не.забыло. I-------------- 1 Поэзия Армении, стр. 66. 277

Отчего же вы забыли свое журчание Отчего сияющие (радостные) лица ваши скорбные (букв, скорбь имеют) Ай! Раздан, ай, воды родные, Ай! берега, почему вы плачете. В ах! (Ах!) Наш зеленый лесок — где? (он) Где лачуга моя, где наше миндальное дерево? Ветром (бурей) ли, морем ли поглощены? Где наш домик, где наш сад? (мой) Ай! Раздан, ай, воды родные, Ай! берега, почему вы плачете?1 Перевод С. Шервинского: Раздан-река, поток родной, Раздан, сладчайшая струя. К тебе, покинув край чужой, Пришел Б аб к ен — скиталец, я. Раздан! ах, струй родимых бег! Об чем грустишь, безмолвный брег? Я — ваш ! Меня ли не признать? Ведь сердце не забыло вас. Зачем забыли вы журчать, И скорбь — в сияньи ваших глаз? Раздан! ах, струй родимых бег! Об чем грустишь, безмолвный брег? Увы, найду ль зеленый лес, Мою лачугу с миндалем? Под бурей сгиб, в волнах исчез Ужель мой сад? и ты, мой дом? Раздан! ах струй родимых бег! Об чем грустишь безмолвный брег2? Перевод в целом верен подстрочнику, местами даже настолько, что повторяет его отдельные слова и выражения. Однако назвать его точным нельзя по той причине, что в нем имеется ряд мелких и крупных потерь. В подстрочни- 1 ГБЛ , ф 386, к 18, ед. хр. 9 . 2 Поэзия Армении, стр. 399. 278

ке — Раздан-речка (в оригинале « գ ե տ ա կ դ ») и, очевидно — не случайно: скитаясь по чужим странам, лирический ге­ рой видел там многоводные реки, но нет ему ничего на све­ те роднее и краше небольшой речки Раздан, как и нет во­ дицы сладостнее, чем в ней. Этот существенный оттенок в образе теряется от превращения речки в реку. Неоправ­ д а н н о изменена вторая строка рефрена песни: «Ай, берега, почему вы плачете?» на «О чем грустишь, безмолвный брег?», хотя по своей экспрессивности «плачете» бесспорно превосходит «грустишь»1. Но наибольшая утрата в переводе рассматриваемых строф — в третьей, где от соединения двух образов в один появляется нечто непонятное: в подстрочнике (и в подлиннике)— «где лачуга моя, где наше миндальное дере­ во ?» превратилось в переводе в «мою лачугу с миндалем?»(!). Вместе с тем переводу нельзя отказать в гладкости сти­ ха, в оригинальности рифм, например «бег-брег», «минда­ лем— дом», «ушла—у русла», в находке отдельных образ­ ных выражений: «Раздан, сладчайшая струя», «Ах, струй родимых бег», «И скорбь — в сияньи ваших глаз» и др. Видимо, достоинства перевода все же превысили его недо­ статки и В. Брюсов, относившийся с исключительной строгостью к отбору поэтического материала, включил перевод С. Шервинского в антологию. Лучше удались С. Шервинскому его переводы из Р. Пат- каняна, основой поэзии которого, как отмечал В. Брюсов, «является мысль, содержанием — сильный подъем патрио­ тического чувства, все остальное — лишь прикрасой»2. В этих условиях решающее значение для переводчика (если он не знает языка подлинника) приобретает подстроч­ ник, которому он должен неуклонно следовать, ибо всякое 1 В подстрочнике в скобках стояло слово «молчание», что соответ­ ствует оригиналу 1/>4г), но оно было зачеркнуто, види­ мо Брюсовым, при посылке подстрочника переводчику. 2 Поэзия Армении, стр. 73. 279

отступление от него ради формы приводит к искажению главного у поэтов типа Р. Патканяна — идеи. Под рукой у С. Шервинского оказались подстрочники, сделанные П. Макинцяном, что во многом определило успех его рабо ты. Сравним две первых и последнюю строфы подстрочника стихотворения Р. Патканяна «Покинь свой сад» с перево дом: Подстрочник П. Макинцяна: Приди, мой соловей, оставь сад, лес (рощу) Песнями навей сон на очи сына моего. Но он плачет, ты, соловей, не приходи, Мой сын не хочет стать дьячком! Приди, абэха дзаг, покинь нивы и пастбища, Покачай сына моего, он нуждается во сне. Но он плачет, ты, птенец, не приходи, Мой сын не хочет стать послушником. Оставь охоту, иди, храбросердый сокол, Может быть твою песню захочет мой сын... К ак сокол пришел, мой сын замолчал, Под звуки бранных песен — уснул1. В переводе С. Шервинского: Покинь свой сад, приди, мой соловей, На очи сына песней сон навей. Но плачет сын... Не надо прилетать: Псаломщиком не хочет сын мой стать. Приди, кулик, с болот и с луговин Качать дитя, заснуть мой должен сын... Но плачет он... Не надо прилетать: Не хочет сын мой послушником стать. Ты, сокол, с храбрым сердцем, ты один Приди. Твоей захочет песни сын... Лишь прилетел — и сын мой замолчал, Под звуки бранных песен задремал2. 1 ГБЛ , ф. 386, к. 19, ед. хр. 6, лл. 6—7. 2 Поэзия Армении, стр. 276—277. 280

Переводчик не вышел за круг лексики и образов под­ строчника, ограничившись в ряде случаев перестановкой слов внутри строк. И это говорится не в упрек С. Шервик- скому, а в порядке констатации факта, что не везде и всег­ д а обязательно для придания т. н. «художественности» привносить нечто от себя в подлинник1. Д оказательство тому перевод В. Брюсовым стихотворения Ов. Туманяна «Армянское горе», где он, по существу, ничего не добавив в подстрочник П. Макинцяна, блестяще воссоздал на рус­ ском языке произведение армянского псэта. Напротив, неудачи постигли С. Шервинского там, где он отступил от подстрочника, например, во второй строфе вместо «абэ­ ха дзаг» — жаворонка (буквально: птенец абэхи — ду­ ховного лица, так называют жаворонка, имеющего на го­ лове хохолок, напоминающий клобук и проживающего на пастбищах и нивах) поставив кулика, обитающего в пой­ мах речек, что вовлекло за собой «болота» и «луговины», отсутствующие в подстрочнике. Однако главнее в другом— мать зовет птиц, чтобы они усыпили ее сына, что есте­ ственно для жаворонка — птице певчей и недоступно кулику — птице непевчей. Не оправданны и замены «он нуждается во сне» (в смысле — ему надо спать) на — «заснуть мой должен сын»; или в заключительной строфе — вместо: «может быть твою песню захочет» на утвердительно-повелительное: «Приди, твеей захочет пес­ ни сын», что в обоих случаях не вяжется с тональностью колыбельной песни. Но эти частные, хотя и досадные упу­ щения, не снижают достоинств перевода С. Шервинского, 2 Считается, что свойственное С. Шервинскому первой поры его переводческой работы стремление к максимальной близости к оригиналу есть недостаток, от которого он постепенно и сознательно освобождает­ ся (см. послесловие к кн. С. Шервинского «Из армянской поэзии»). Н авряд ли можно согласиться со столь категорическим утверждением, не учитывающим того, что составляет определяющую черту переводимого- поэта. 281

близкого подстрочнику, передающего поэтические образы и ритм оригинала. Принцип точности выдержан и при переводе другого стихотворения Р. Патканяна «Не думайте, что славой обольщен» ( « Մ ի կ ա ր ծ ե ք , ո ր ե ս »). Подстрочник П Макинцяна. Не думайте, что из-за пустой славы, Моими рыданиями наполнил армянскую страну. В рукоплесканиях и хвале несчастной толпы, Совсем не нуждается моя гордая душ а... Д а, грустные звуки моей лиры, Потрясли струны армянской души, Выжали кровь из чистых сердец, Унесли сон с глаз удальцов. Зачем? Не знаю. Скажите, зачем Распускается весной красная, пахучая роза? С горы вниз зачем со сладким журчаньем Бежит ручей среди зелени? Зефир зачем с листка на листок Переходя, словно приветствует. Зачем соловей возле зеленого куста Безропотно свою мелодию поет1. Перевод С. Шервинского: Не думайте, что славой обольщен, В стране армян я песнь пою, как стон. Нет, гордою душой я не искал Толпы рукоплесканий и похвал. Когда тоской звучит моя струна,— Армении душа потрясена, И каплет кровь у честных из сердец, И глаз сомкнуть не может удалец. Зачем пою?— Как знать? Скажите мне, Зачем алеет роза по весне, И в зелени, у ног родимых гор Звучит ручья журчащий разговор. 1 Г Б Л , ф. 386, к. 19, ед. хр. 6., лл. 12— 13.

Зачем зефир, порхая по листам, Как будто свой привет лепечет нам, И почему под зеленью ветвей Безропотен поющий соловей?..1 Переводчик верен подстрочнику, а некоторые отклоне­ ния в сторону от него — за одним исключением (во второй строфе вместо «армянской души»—«Армении душа») оправ­ данны. Так, удачно переданы: вторая строка первой строфы («В стране армян я песнь пою, как стон»), хотя в подстроч­ нике отсутствуют и «песнь, и «пою», и «стон»; первая стро­ ка второй строфы («Когда тоской звучит моя струна»), хо­ тя в подстрочнике стоит «лира», а струна отнесена к «армян­ ской душе»; две последние строки этой же строфы («И кап­ лет кровь у честных из сердец, И глаз сомкнуть не может удалец»)— брызжут энергией, ритмически просто без­ упречны; хороши третья строфа и заключительная строка четвертой («Безропотен поющий соловей)». В целом пере­ вод — бесспорное достижение С. Шервинского и, на наш взгляд, один из лучших в антологии. Успешно исполнены молодым переводчиком и два на­ званных выше стихотворения Л. Шанта, представляющих жанр философских раздумий. Трудность их перевода со­ стояла в том, что поэзии Л. Ш анта, по характеристике В. Брюсова, свойственна совершенная гармония «между формой и содержанием: они у него связаны неразрывно, и чувствуется, что данная мысль могла быть выражена только в данных образах и никаких иных»2. Поэтому здесь необходимо елико возможное приближение к подлиннику (подстрочнику), именно перевод «стих в стих», ибо всякая художественная вольность, нарушая единство формы и содержания, неизбежно превращается в отсебятину. Рассмотрим перевод стихотворения Л. Шанта «Фило­ софы». 1 Поэзия Армении, стр, 277. 2 Там же, стр. 85. 283

Подстрочник В. Теряна: Под полной, светлой луной Вдали на груди поляны, Горбатые горы белые, Склонили головы друг к другу [т. е. опыт!] Горы? Кто сказал?— То седовласые, Старцы морщинистые, Что скрючились (сжались) там, Окутанные в саваны. И с серьезностью мрачные (некрасивые лицом, сморщенные) И приникнув головами друг к другу, размышляют Быть может находят смысл Бытию мира [существованию мира]1. Перевод С. Шервинского: Под полной и яркой луной На груди равнинной вдали, Друг к другу склонясь головой, Горбатые горы легли. О нет! То не горы.— Там ряд Морщинистых старцев седых. Согнувшись, прижавшись, стоят. Окутали саваны их. Мрачны, бессловесны, одни, Ушли они в думу свою ... Быть может, находят они Разумнейший смысл бытию...2 Если сравнить подстрочник и перевод, то, руковод­ ствуясь лишь количественными показателями и внешними совпадениями, можно прийти к выводу о буквализме раннего С. Шервинского. На самом деле, из 41 слова подстрочника — и 42 — перевода — 25 перешли во второй 1 ГБ Л , ф. 386, к. 19, л. I. На подстрочнике рукою Брюсова ка­ рандашом сделана пометка: «Шант—поэт, драматург, беллетрист» (да­ лее неразборчиво). 2 Поэзия Армении, стр. 454. '284

з п е р в о го ; нет различий в лексике четвертой, шестой, восьм ой и одиннадцатой строк, минимальны они в первой, второй, третьей, девятой и двенадцатой строках. И все же перевод С. Шервинского — не буквалистический, но поэ­ тический, что достигается отнюдь не за счет лишь упоря­ дочения ритма подстрочника и привнесения рифмы, а, если так можно выразиться, расшифровкой, пояснением образн ого содержания произведения и адекватной пере­ дачей на русский язык. Именно это мы и видим в пе­ реводе С. Шервинского, особенно в третьей строфе, несущ ей основную идейную нагрузку стихотворения; не­ скол ько затемненные в подстрочнике образы обретают в переводе четкость и ясность. Но сколь высоко ни расценивать переводы С. Шервин­ ского из Р. Патканяна и Л. Шанта, наибольшим его до­ стижением являются переводы стихотворений Даниела Варужана и Сиаманто — молодых представителей поэзии т. н. «турецких армян», творчество которых, по справедли­ вому замечанию В. Брюсова, характеризуется стремлением «к большему углублению и к большей широте содержания». Испытав воздействие новейшей французской поэзии, глав­ ным образом в форме своих произведений, они тем не менее остались самобытными и оригинальными поэтами. «Мир со­ временной жизни,— продолжает В . Брюсов,— и запросы современной души нашли свое выражение в стихах В ар у ­ жана и Сиаманто, но не в тенденциозно-риторических рассуждениях, а в живых образах, возвышающихся до значения всеобщего символа»1. Гибель этих поэтов — они оба были убиты турками в дни массовых избиений армян в 1915 г .— глубоко по­ трясла С. Шервинского. В упомянутом предисловии к книге «Из армянской поэзии», вспоминая спустя полвека свои начальные шаги по переводам для антологии, С. Шер- винский называет имена лишь Д . Варуж ана и Сиаманто: 1 Поэзия Армении, стр. 88. 285

«В том же зловещем 1915 году армянскому народу, в прош­ лом уже исстрадавшемуся под вековым игом мусульманского деспотизма, нанесена была едва ли не самая глубокая рана. Память хотела бы навсегда отвернуться от уж аса тогдашних событий, но их забыть нельзя так же, как нельзя забыть фашистских зверств. В потоках армянской крови, пролив­ шейся в тот год по малоазиатским городам и деревням, бы­ ла кровь н двух одаренных молодых поэтов эпохи Д а­ ниэла Варужана и Сиаманто... Тогда, через стихотворение «Письмо тоски» Варуж ана, впервые засиял мне образ ар ­ мянской матери, тоскующей о своем скитальце — сыне»1. Так перевод стихотворений Д. Варужана и Сиаманто стал для С. Шервннского выражением его личного отноше­ ния к трагическим событиям жизни армянского народа, одухотворив и подняв его работу на ступень подлинного творчества. Мы не станем анализировать перевод стихо­ творения «Письмо тоски»—его высокое художественное ис­ полнение С. Шервинским давно получило признание. Остановимся на другом его переводе из Д . Варуж ана — стихотворении «Курящаяся лампада». Подстрочник К Микаэляна: Эта праздничная ночь победы, Невестка, масла налей в лампаду! С боя должен вернуться сын мой победоносный, Невестка, сними нагар (букв: нос) с фитиля! Телега остановилась перед дверью у колодца, Невестка, зажги лампады! Сын мой едет с гордым челом, увенчанный лаврами, Невестка, принеси (вынеси) лампаду на порог! Н о... разве телегу кровью и скробью (трауром) нагрузили? Невестка, поднеси (букв: протяни) твою лампаду сюда! Герой сын мой там сражен в сердце, Ах, невестка, погаси твою лампаду՜2. 1 С. Шервинский, указ. книга, стр. 3 —4. 2 ГБЛ , ф. 386, к. 18, ед. хр, 10, лл. 4 —5.

Перевод С. Шервинского: Нам праздник — эта ночь! Пришел победный час! Невестка, ты в лампаду масла влей! Вернется с боя сын, обнимет милый нас! Сними нагар, невестка, с фитилей! Там, у колодца мне уж слышен стук колес. Невестка, нам пора зажечь огни! То едет сын — в венце! Победы весть принес! Лампаду в дверь, невестка, протяни! Н о... кузов трауром и кровью нагружен. Скорей огонь, невестка, поднеси! О, воин, о, мой сын, ты в сердце поражен! Лампаду, ах, невестка, погаси1! С. Шервинский верно почувствовал и верно передал с у ֊ ровую мужественность поэзии Д. Варужана и ее внутрен­ ний трагический пафос. Те дополнения, которые внесены в перевод, представляют собой детализацию образов самого стихотворения. К примеру, строка перевода: «Нам празд­ ник эта ночь! Пришел победный час!»— развиваю т те­ му, заложенную в соответствующей строке подстрочника, где имеется и «праздник», и «ночь», и «победа»; или «То едет сын в венце! Победы весть принес!»— находит свое основа­ ние в строке подстрочника — «Сын мой едет с гордым че- лом, увенчанный лаврами», а лавры, как известно, есть знак победы, победной вести. Поэтому и в данном случае С. Шервинский не изменил себе, оставшись верен и букве и духу подстрочника. о На том же высоком уровне сделаны и переводы трех стихотворений Сиаманто. Однако они столь велики по объе­ му, что их сопоставительный анализ намного увеличит и без того разросшуюся статью. Ограничимся лишь изложе­ нием тех выводов, которые явились результатом наблюдений при их сравнении с подстрочником и оригиналом. Как в разобранных выше переводах, так и здесь, С. Шервинский 1 «Поэзия Армении», стр. 482—483 287

ни на шаг не отходит от подстрочника, сохраняя символи­ ку его образов, лирическую, несколько женственную, по справедливому определению В . Брюсова, интонацию Сиа­ манто. Переводчик полностью соблюдает и особенности фор­ мы переводимых стихов, их размер и ритм, прибегая для их передачи, в одном случае («Мои слезы») к шестистопно­ му амфибрахию, в другом («Родной источник»)— к вось­ мистопному ямбу, в третьем («Горсть пепла — родной дом»)— к шестистопному ямбу. Итак, первая творческая встреча С. Шервинского с ар ­ мянской поэзией оказалась явно плодотворной — сделан­ ные им для антологии переводы не только прошли строгий отбор В. Брюсова и редакционной комиссии, но и выдер­ жали проверку временем. В своей работе молодой перевод­ чик руководствовался принципом точного воспроизведения оригинала, следуя которому он сумел создать ряд превос­ ходных переводов, которые, будучи точными, одновременно являются и художественными. Участие в переводах для антологии «Поэзия Армении» послужило началом тесных взаимосвязей С. Шервинского с литературой и культурой армянского народа1. В письме к нам он пишет: «... Если б не Антология 16-го года, я вероятно на всю жизнь остался бы далек от поэзии армян­ ского народа. Именно Антология определила мое дальней­ шее пристрастие к армянской литературе». Вновь к армянской поэзии С. Шервинский вернулся после многолетнего перерыва, переведя в 1934 г. замеча­ тельную поэму Д . Варуж ана «Наложница». До этого он успел побывать в Советской Армении, посетив в 1926 г. Ереван. О своих впечатлениях он пишет: «Мое сердце наш­ ло общий язык с ее опаленными солнцем склонами, с ее камнями и потоками; ее древняя архитектура заявила о 1 В том же 1915 г. С. Шервинский перевел «Песнь Вартана» Р .П а т каняна, который был помещен в «Сборнике армянской литературы» под редакцией М. Горького. 288

себе, как о драгоценном звене в общем развитии восточно­ европейского зодчества; навсегда запали в память мелодии армянских песен. Я старался вникнуть в прошлое великой исторической арены и усвоить тот новый дух, который тог­ да только начинал оживлять армянский народ и вдыхать в него силы для небывалого строительства будущего»1. Но, как говорит С. Шервинский — поездка в Ереван и возникшие литературные связи, а несколько позже работа над поэмой Д . В аруж ана и занятия армянским языком — все это были пока знакомством. Подлинное слияние с Ар­ менией началось в конце 30-х годов, когда С. Шервинский совместно с В . Державиным, А. Кочетковым и К- Липске- ровым перевели армянский народный эпос «Давид Сасун- ский». «Я не преувеличу,—пишет С. Шервинский, если скажу, что эпос о сасунских богатырях, казалось бы, столь дале­ кий от нас, распахнул для меня врата в духовную жизнь целой нации, и мне оставалось в дальнейшем лишь совер­ шить переучет заложенных в нем моральных ценностей согласно новым условиям, изменившимся временам... Х о­ телось лишь подчеркнуть, что в моем личном опыте, в тру­ де над «Давидом Сасунским», мне привелось постичь эти основы непосредственно из уст народа, в активно-твор­ ческой работе переводчика. В этом смысле перевод становит­ ся самым, может быть, действенным методом приобщения к иноязычной культуре»2. С этого времени переводы армянской литературы ста­ новятся для С. Шервинского постоянным занятием. В пяти­ десятых годах он совершает поистине переводческий под­ виг — доносит до русского читателя роман X . Абовяна «Раны Армении», который по сложности своей лексики, разнообразию литературных приемов, особой эмоциональ­ ности, по словам С. Шервинского, «то пламенной, то пере- т- 289 1 С. Шервинский, у к аз. книга, стр. 4—5. 2 Там же, стр. 10. 19 Брюсовские чтения

ходящей в риторику», казался едва ли переводимым. «Мой труд— вспоминает он,—не был обработкой подстрочника. Это было создание заново поэтического текста в прозе и стихах. Это было увлекательное угадывание сквозь добро- совестную ткань дословника вссх оттенков кипящего в романе чувства и сложных приемов стиля, но главным обра- зом в этом процессе было — сочувствие»1. С годами все более ширился диапазон переводов С. Шер- винского с армянского, включая в себя и средневекову к лирику, и ашугские песни, и новейшую литературу X IX ве­ ка, и современных поэтов — Давида Салазорци, Саят-Но- ву, Дживани, Рафаэла Патканяна, Габриэла Патканяна, М. Налбандяна, Ов. Туманяна, Ав. Исаакяна, А. Ако­ пяна, Наири Зарьяна, Мисака Манушяна, Ов. Шираза, Рачия Ованесяна и других. Эти переводы С. Шервинско- го _ не тот случай, когда можно отделаться спасительной фразой о их неравноценности но, как справедливо отмеча­ ет он сам: «те пробелы, вполне практические, а такж е имею­ щие теоретический интерес, какие возникли у меня и у моих коллег при переводе с армянского, могли бы лечь в основу целой книги»2. Слова С. Шервинского следует от нести в первую очередь к нему самому: его опыт в этой об­ ласти столь значителен и поучителен, что заслуживает изу­ чения и обобщения достижений и недостатков более чем по­ лувековой его практики переводов армянской литературы. Однако это — тема специального исследования, выходя­ щая за рамки нашей статьи. В заключение скажем, что связи С. Шервинского с армянской литературой и культурой не ограничиваются лишь переводами — ему принадлежат критические статьи об армянской литературе, ряд стихотворных посвященш- Армении и очерков о ней. Делая достоянием русского и мирового читателя духовные ценности, созданные армян 1 Там же, стр. 12. 2 Там же. 290

ским народом, пропагандируя и популяризируя их, С. Шервинский является достойным продолжателем благо­ родного подвига своего учителя — В. Брюсова. *** В числе русских поэтов, привлеченных В. Брюсовым к переводам армянской поэзии, находился и Николай Сер­ геевич Ашукин, в те годы только начинавший свою лите­ ратурную деятельность. Родился он 23 августа 1890 г. в Москве. Учился в Мос­ ковском Археологическом институте. В печати выступил в 1906 г. с маленьким рассказом «Егорка» в газете «Бож ья правда» под псевдонимом Николай Никин. Стихи его впер­ вые были напечатаны в журнале для детей «Тропинка», затем стали печататься в журналах «Проталинка», «Родник», «Путь», «Новый журнал для всех», «Русская мысль» и др. В 1914 г. вышел первый сборник стихов «Осенний цветник», в 1916 г. — второй — «Скитание». 1 1914 1916 гг. Н. Ашукин был секретарем книгоиз­ дательства Константина Федоровича Некрасова (племян­ ника великого поэта), под влиянием которого он стал изу­ чать биографию и творчество Н. А. Некрасова. Передав Н. Ашукину часть архива Н. А. Некрасова — черновые тетради, деловые бумаги, переписку, К- Ф . Некрасов по­ ручил ему подготовить к печати переписку — «Архив села Карабихи. Письма Н. А. Некрасова к Некрасову», которая вышла в свет в 1916 г. и явилась его первой литературовед­ ческой работой. г В советские годы Н. Ашукин продолжал выступать как поэт и беллетрист, печатаясь во многих ж урналах. Одна­ ко со временем он все больше и больше отдается научным занятиям и издает ряд историко-литературных и библио­ графических работ: «Александр Блок. Синхронистические таблицы жизни и творчества 1880— 1921. Библиография ^ 1923» (1923); «А. А. Блок в воспоминаниях совре- 291

менников и его письмах» (1924); «Литературная мозаика. Очерки. Неизданные материалы». (1931); «Живой Пушкин» (1924); «Летопись жизни и творчества Некрасова» (1935); «Библиотека Некрасова» (1949); «Москва в жизни и твор­ честве Пушкина (1949) и др. Из числа редакторских и ко- ментаторских работ заслуживают внимания: И. Т. Коко­ рев, Очерки Москвы (1932), первое советское издание стихотворений поэта-революционера М. Л. Михайлова (1934), сборник «Пушкин в Болдине» (1937), роман П. Д. Боборыкина «Китай-город» (1947), выдержавший четыре издания (последнее в 1960 г.) и др. С 1924 г. значительное место в литературоведческих р а­ ботах Н. Ашукина занимают посвященные В . Брюсову. Им были подготовлены к печати неизданные рукописи поэта, ав­ тобиографическая повесть «Моя юность» и «Памяти. Из вос­ поминаний за полвека», объединенные в одну книгу «Из моей жизни» (по заглавию открывающего книгу вступления к ненаписанной поэме), вышедшая в 1927 г. Тогда же были изданы с примечаниями Н. Ашукина «Дневники» В. Брю ­ сова. В 1928 г. вышел отредактированный совместно с А. А. Ильинским сборник неизданных стихов В. Брюсова. В 1929 г. Н. Ашукин составил книгу: «Валерий Брюсов в автобиографических записях, воспоминаниях современни­ ков и отзывах критики», в которой впервые были опубли­ кованы некоторые материалы из архива Брюсова. В 1937— 1939 гг. он подготовил для 12-томного собрания сочинении Брюсова два тома: первый—стихотворения 1894— 1904 гг и одиннадцатый — статьи о Пушкине. По разным при­ чинам издание это не было осуществлено. Для двухтомного собрания избранных сочинений Брюсова, вышедших в 1955 г. им был подготовлен и прокомментирован текст ли­ тературоведческих статей, воспоминаний и «М1зе11апеа»'֊ заметки об искусстве, литературе и критике. Одной из последних работ Н . Ашукина является составленная со! местно с М. Г. Ашукиной книга «Крылатые слова. Лите­ 292

ратурные цитаты. Образные выражения» (1955, второй ИЗд. 1960, третье исправленное и дополненное — 1966). Ныне маститый ученый-литературовед привлечен к редак­ тированию намечаемого к изданию в Гослитиздате десяти­ томника собрания сочинений В . Брюсова. Переводы из армянской поэзии для антологии явились для Н. Ашукина хотя и эпизодическим, но примечательным событием в его жизни. В письме к нам от 19 марта 1966 г., излагая обстоятельства своего привлечения к этому делу, он сообщает ряд подробностей, проливающий свет на ор­ ганизаторскую роль В. Брюсова и его взаимоотношения с редакционной комиссией антологии по вопросу отбора переводов для нее. Это письмо представляет столь большой интерес, что мы позволим себе привести его полностью. «В 1915 году в ярославском издательстве К. Ф . Некра­ сова печаталась книга стихов Валерия Брюсова «Семь цве­ тов радуги». Я был тогда секретарем издательства и по р аз­ личным вопросам, связанным с изданием этой книги, вел с Брюсовым переписку, а иногда бывал у него. В одно из моих посещений Валерий Яковлевич сообщил мне, что по предложению Московского армянского комитета он взял на себя редактирование большой антологии армянской поэ­ зии и, озабоченный теперь переводами, привлекает в к а­ честве переводчиков всех известных русских поэтов и ли­ тературную молодежь. Бегло сообщив, что сам он уж е на­ чал изучать армянский язык, Валерий Яковлевич сказал, что все перводчики получат очень хорошие подстрочники и спросил меня, не хочу ли я перевести несколько стихотво­ рений. Он знал мой небольшой сборник стихов, вышедший год назад; в своем обзоре русской поэзии, напечатанном в 1914 году в «Русской мысли» им были отмечены мои «про­ стенькие, но недурные стихи». Конечно, я был очень поль- Щен предложением «мэтра» принять участие в создаваемой им антологии и сказал, что буду рад перевести два-три сти­ хотворения. ­ 293

Вскоре я получил от Брюсова подстрочники и следую­ щее письмо: I Мещанская 32 17 августа 1915 Многоуважаемый Николай Сергеевич! Наконец-то, после долгого промедления, высылаю Вам армянские стихи. Частью промедлил я по своей вине частью потому, что распределение материала делается \\ нас по соглашению между всеми членами редакции Каждое стихотворение, как Вы видите, дано в двух видах подстрочном русском переводе и транскрипции армянского текста русск. буквами: последнее дает Вам понятие о ритме подлинника и его звуковой стороне. Добавлю, что все ело֊ ва в армянском яз. (за исключением некоторых форм слов, сравнительно редких) имеют ударение на последнем слоге: поэтому рифмы в армянской поэзии все (опять-таки за са­ мыми редкими исключениями) мужские. Однако, я думаю, что переводчик не должен считать себя связанным этим об­ стоятельством безусловно; если Вы найдете, что лучше при­ менять в переводе рифмы перемежающиеся, и женские и мужские, Вы вольны это сделать, ибо каждый язы к имеет свои законы. Армянское стихосложение — силлабиче­ ское, так что размеров, точно отвечающих нашим, в нем нет. Мне кажется, что для посылаемых Вам стихотворений наиболее подойдут следующие размеры: «Не плачь, мой сы н...»— четырехстопный ямб (см., напр., по-армянски стих 5: «ев-тох им-ёрг ахотк дарац). «Ай, черные тучи...»— тоже четырехстопный ямб, но непременно разделенный цесурой на два полустишия,— причем цесура может быть и мужская: ^ | ^ ||^ | V | и ж енская: ^ | ^ | I ՝֊' | «(Я) увида(е)л в саду...»— амфибрахий, шестистопным в нечетных стихах и двухстопный — в четных; нечетные стихи желательно делить двумя цесурами на три трестишия. так что схема будет: V | | | || или, при иных цесурах: V | | |^ | |I 294

«Еще немного поплачь»,— пожалуй, всего лучше пе­ редать бы при такой искусственной схеме: V | VII'֊-' I ИЛИ : ^ I | ^ | | | | у_л_; | . Но может быть передано и пятистопным ямбом и амфи- брахиями, тоже пятистопными или четырехстопными. Однако, эти замечания — только мои советы. Повто­ ряю: точного соответствия между размерами армянскими и русскими не может быть, и дело переводчика угадать, поль­ зуясь транскрипцией, какой русский стих вернее передаст ритм подлинника. Преданный Вам Валерий Брюсов Недели через три я не без робости отослал свои перево­ ды Брюсову. 6-го сентября в письме, касающемся верстки его книг, он известил меня, что переводы получены и о них он «на­ пишет особо». В письме 15-го сентября он сообщил: «К сожалению, я все еще не вполне выяснил, какие из Ваших переводов с армянского могут войти в книгу. Дело в том, что в некото­ рых случаях армяне критикуют Ваши переводы сточки зре­ ния верности их «духу» подлинника. Это, конечно, вопрос темный. Но значительная часть переведенного Вами не­ пременно будет использована нами в книге». В письме 15 октября он сообщил, что из моих переводов «в сборник включено три». По-видимому Валерий Яковлевич оценил мои переводы более благосклонно, чем строгие армянские критики, так как через месяц выяснилось, что принят только один пе­ ревод — стихотворение А. Ц атуриана «Мой милый сын, ты слез не лей». Черновика этого перевода у меня не сохранилось, и я не могу с уверенностью сказать: был он напечатан без из­ менений или с редакторскими исправлениями». Несколько слов о приведенных А. Ашукиным письмах В. Брю сова. Из них явствует, во-первых, об интенсивности работ по созданию антологии—спустя всего полтора месяца 295

после согласия В- Брю сова взять на себя ее редактирова­ ние к участию в переводах были привлечены не только име­ нитые русские поэты, но и все те, в ком он заметил «искру божью» таланта; во-вторых, о полнейшей коллегиально­ сти решения вопросов, связанных с изданием книги, вплоть до распределения переводов и окончательного их отбора, что указывает на деятельную роль редакционной комиссии, обычно несколько оставляемую в тени; в-третьих, об ис­ ключительном внимании и заботливости В. Брюсова по отношению к молодым поэтам, о том, что он поистине являлся крупнейшим в России учителем поэтического ис­ кусства. Но возвратимся к переводам Н. Ашукина. Все четыре стихотворения, посланные ему на перевод, принадлежали А. Цатуряну. Сохранившийся в архиве В. Брюсова ва­ риант одного из переводов, не включенного в антологию стихотворения «Ай, черные тучи», дает возможность по­ нять чем руководствовались «строгие армянские критики», отклонившие его. Подстрочник П. Макинцяна: Ай, черные тучи, вай, черные тучи, Сердце окутали черное и мрак. Что-то же вы мне несете, Весенний дождь или град... Со светлой надеждой ниву посеял я, Кровь пролил и слезы, Всем святым свечи поставил, П омолился, чтобы небо Поприглядывало за моей нивой, пощадило мой дом, Даровало день, даровало жизнь моему хлебу. Горе! Вай, моим детям, не дай бог, Если без хлеба останутся1. [Повторяется первая строфа] 1 Г БЛ , ф. 386, к. 19, ед. хр. 16, лл. 17— 18. К подстрочнику М кинцяном даны следующие примечания: ай — восклицания обращения вай — восклиц. [ание] страха. 296

Перевод Н. Ашукина имеет три варианта, в которых отразились трудные поиски переводчиком адекватных под­ линнику образных средств. Приведем последний из вариан­ тов, который, по-видимому, и является окончательным, указав при этом на отдельные разночтения в первых֊ двух: О, тучи мглы! Ах, тучи мглы! Вы в сердце влили черный я д 1. Что мне несете вы с собой — Весенний дождик или град? В посев, надеждою томим, Я пролил кровь и капли слез2. Поставил свечи всем святым И к небесам мольбу вознес3, Щадить мой домик и посев4 И ж изнь колосьям сохранить5. О, горе детям! Божий гнев Уж ель велит без хлеба ж ить?6. (повторяется первая строфа) Сопоставление перевода с подстрочником показыва­ ет, что несмотря на всю добросовестность переводчика, стремление адекватно передать содержание и форму сти­ хотворения Ал. Ц атуряна, ему все же не удалось удовле­ творительно решить эту задачу. Д аж е при совпадении лек­ сики перевод как-то внутренне раслаблен, из него ушло՛ 1 Во втором варианте: «О, тучи, тучи! Вы черны Закрыли сердце темной мглой». 2 В первом варианте: «В посев над нивой я своей С надеждой кровь и слезы лил». 3 В первом варианте: «Зажег святым огни свечей И небо горячо молил». 4 В первом варианте: «Щадить посев и домик мой»; во втором варианте: «Щадить посев моих полей». 5 В обоих вариантах: «И ж изнь колосьям даровать». 6 В первом варианте: «О, горе детям! Голод злой Ма Не дай мне господи узнать»; во втором варианте: «О, боже, сохрани детей, Им голод не дозволь узнать»! 297\"

живое дыхание подлинника — страстная мольба крестья нина к небу, тучам — пощадить его поле и хлеб, в кото ром его труд и жизнь его детей. Он не знает, что несут т у ­ чи его ниве—животворящий дож дь или губительный град. В обращении к ним и надежда, и страх, переданные чере; восклицания «ай» и «вай», подчеркнутые и специально по֊ ясненные в подстрочнике. Заменившее их в переводе меж дометие «о!» воспринимается как риторическое обращение к тучам, в нем утеряна эмоциональная выразительность подлинника. Из образной системы стихотворения Ал. Ца֊ туряна выпадает такж е и «в сердце влили черный яд», вместо «сердце окутали в черное и мрак»: в первом — лишь тоска и горе, во втором,— так сказать «томление духа». Исчезло богатство ассоциаций, рождаемое строкой «даро вало день, даровало жизнь моему хлебу», которое не толь­ ко поэтичнее, чем «и ж изнь колосьям сохранить», но за ключает в слове «хлеб» всю судьбу крестьянина и его семьи, утраченное в нейтральном «колосья». То же и в последую­ щих строках — «Вай! (горе) моим детям ... если без хлеба останутся»; здесь — разорение и смерть, а в переводе «Божий гнев ужель велит без хлеба жить»— лишь нищета и голод. И, конечно, совершенно излишним представляет­ ся этот «божий гнев», не только отсутствующий в подлин­ нике, но и привносящий в стихотворение Ал. Ц атурян а— революционного демократа — чуждые ему мотивы ре­ лигиозной обреченности, наказания за грехи и проч. По­ этому, сколь ни туманно понятие «верность духу подлинни­ ка», оно действительно отсутствует в переводе Н . Ашуки­ на, не принятом по этой причине редакционной комисси­ ей антологии. Перейдем к переводу стихотворения «Мой милый сын, ты слез не лей», включенному в антологию. Его подстрочник, единственный из четырех, посланных переводчику, отсут­ ствует и в архиве Брюсова, и как сообщил нам в своем письме Н. Ашукин, не сохранился такж е у него. О тказы­ ваясь от сопоставительного анализа, мы вынуждены подой- 298

ти к переводу Н. Ашукина лишь с точки зрения сохране­ ния идейного содержания стихотворения Ал. Цатуряна и художественности формы. В этом аспекте перевод должен быть признан удачным. В соответствии с требованием жан­ ра «гражданственной лирики» тенденция стихотворения — сочувствие борьбе рабочего люда против капитала — выра­ жена предельно обнаженно: «как наводнение с гор бежит, как в тучах голоса громов», «грозно гремит» песнь вели­ кой битвы — И слиты в грозную волну, Полки рабочих там идут Труда и золота войну, Неустрашимые, ведут. Верно воспроизведен размер подлинника — по совету В. Брюсова Н. Ашукин прибег к четырехстопному ям­ бу, соблюдена перекрестная рифмовка, обращено внимание на звуковую сторону стиха. К находкам переводчика надо отнести эпитеты «сладкое баю», «грозная песнь», метафоры «хлеб, отравленный трудом», «в груди с отравой и огнем», сравнения (помимо приведенных выше)— «с лицом суро­ вым как у палача» и др. Иначе говоря, перевод Н. Ашуки­ на бесспорно поэтическое произведение, что определило не только его включение в брюсовскую антологию, но и в последующие издания армянской поэзии. И так, мы коротко охарактеризовали литературную дея­ тельность пяти разных русских поэтов-переводчиков анто­ логии. Д аж е из далеко неполного анализа их пе­ реводов видно, сколь поучителен их опыт, сколь необходи­ мо дальнейшее, более углубленное изучение переводче­ ской практики всех тех, кто в той или иной мере принимал участие в создании «Поэзии Армении». И это не только в качестве воздаяния благодарности за их труд, но и в све­ те задач сегодняшнего дня — обогащения и развития тео­ рии перевода с армянского на русский.