Брюсовские чтения 1971года

струкций и, наоборот, — в минимальной встречаемо­ сти вольных размеров и ПМФ, к ним стремящихся. 6) В пределах неклассической подсистемы мет­ рические формы Брюсова обнаруживают, по сравне­ нию с репертуаром Блока и Белого, большое типоло­ гическое разнообразие —• 60 видов (в неклассиче­ пах ском стихе Блока и Белого — соответственно: 50 и 27), включая логаэдические и чисто акцентные мет­ ры, отсутствующие в стихе Блока и Белого. 7) И в полиметрической, и в монометрической композициях Брюсова мы находим в общей сложно­ сти 161 типологическую разновидность стиховых форм на уровне метра, в то время как в стихе Блока и Белого их 146 и 97. Таков общий синхронный обзор метрического ре­ пертуара В. Брюсова. Изложенные в данной статье результаты могут вполне лечь в основу дальнейшего, более детального описания и анализа стиховой систе­ мы поэта, которую предстоит рассмотреть в диахро­ ническом разрезе, в соответствии с принятой в науке периодизацией его творчества. К числу проблем и ас­ пектов исследования брюсовского стиха следует от­ нести в первую очередь- такие вопросы, как строфи­ ка, ритмика, рифма, интонационно-синтаксическая структура, а также — система поэтической лексики, что потребует еще более подробного и тщательного описания, чем это имело место в нашей статье, посвя­ щенной самому низкому уровню структуры стиха Брюсова— системе его стихотворных размеров. ★★★ 9. Условные обозначения. А) Названия собр. соч. и сборников стихотворе­ ний В. Брюсова: Полное собр. соч. и переводов. М-, 1913— 1915, тт. I — IV, XV (в скобках в основном тексте римская цифра обозначает том, арабская — страницу); Пути и перепутья. Собр. стихов, т. III. М., 1912 (сб. «Все напевы») — И, III с указ. стр.; Зеркало Теней. М., 1912— 3 Т; «Семь цветов радуги». М.. 1916 — Сц; Последние мечты. М., 1919— Пм; В такие дни. 347

М., 1921 — Втд.; Дали. М., 1922 — Дали; Миг. Бер­ лин— Пб. М., 1922 — Миг; Меа. М., 1924— Меа; Стихотворения и поэмы. Л., 1961 (сб. «Девятая Каме- на», «Сны человечества», «Стихотворения, не вошед­ шие в сборники») — Б. П. Б). Метрико-строфи- ческие обозначения. Каждый из пяти классиче­ ских метров обозначается заглавной буквой (Я, X. Д, Ам, Ан). Цифра или цифры, следую­ щие за буквой, обозначают стопность данного размера (Я 4— четырехстопный ямб; Х4343— неравно­ стопный, строфически урегулированный хорей; Х6цн1— шестистопный хорей с цезурным нараще­ нием на 1 слог). Буква «В » — вольный (ДБ — вольный дактиль и т. д.). Стих с переменной анакрузой (двусложный или трехсложный)— па2слЗ, паЗслВ (т е. двусложный стих с переменной ана­ крузой трехстопный, трехсложный стих с переменной анакрузой вольный и т. д.). Логаэд— Лог. (напр., Лог4 — четырехударный логаэд и пр.). Тактовик :— Тк. Дольник — Дк. (ДкЗ— дольник трехиктовый и цроч). Акцентный стих — Ак. Свободный рифмованный стих. — Свр. Свободный нерифмованный стих, :йли верлибр, —- Вл. Переходная метрическая форма — П М Ф (напр., ПМФ: Я5 -^ЯВ, т. е. П М Ф от пяти­ стопного к вольному ямбу; ПМФ: Дк5 *> ДкВ ->• ТкВ, т. е. ПМФ: от пятиктового дольника к дольнику неравноиктному, или вольному, и от него— к вольному тактовику). Монометрическая и по- лиметрическая композиции — Мк, Пк. Типы Пк: напр.., Пк — ХЯ(2) — полиметрическая композиция в пределах хорея и ямба, состоящая из двух, конструк­ тивно замкнутых частей; П к —Ст, Пр ( Р > 3 ) — поли­ метрическая композиция, сочетающая классические н неклассические метры и состоящая из трех, конструк­ тивно замкнутых частей; Пк—Ст, Пр (Р > 3 ) — поли­ метрическая композиция, в которой сочетаются поли- метрический стих и проза и которая состоит из кон­ структивно разомкнутых частей, числом больше 3-х. Клаузулы: М — мужская; Ж — женская; Д — дактиличе­ ская. Рифмы: а, б, в, г и т. д. — мужские; А, Б, В, Г и т. д. — женские; А', Б', В', Г' и т. д. — дактиличе­ ские. 348





II. БРЮСОВ II РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА КОНЦА X IX —НАЧАЛА X X ВЕКА



M. JI. Мирза-Авакян ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОЙ ПЕРЕПИСКИ В. Я. Б РЮ С О В А (9 0 —900 годы) 1. В. Брюсов и К. Случевский Среди разноречивых влияний на раннее творче­ ство В. Я. Брюсова следует учесть и влияние эстетиз­ ма 90-х годов, в частности, кружка К. Случевского («пятниц»), названных Брюсовым «своеобразной академией»1. Эстетические позиции «пятниц» не имели отчет­ ливых очертаний и уже в самой идее представляли союз поэтов «чистого искусства» с модернистами 90-х годов. Связующим звеном для них явились «за­ веты» Фета. В гимне «пятниц», автором которого был К. Случевский, явившимся их своеобразной программой, эта идея единения поэтов под эгидой «чистого искусства» была выражена так: Да, единение есть сила; Здесь не одни мы — здесь и все, Кого в свой строй взяла могила В литературной их красе. Пусть в гармонических мотивах Звучит родной нам русский стих, 1 В. Брюсов, Дневники (1891 — 1910), М., 1927, стр. 54. 353 23— 229

Гудит в приливах и отливах, Идет от мертвых и живых1. Основными сзязующими идеями «пятниц» были идеи самодовлеющей личности, освобождающей себя от социальных связей, полемика с гражданской поэ­ зией за «чистое искусство», эстетизация действи­ тельности. В этом смысле симптоматичны записи участников «пятничных собраний» в альбом их архивариуса Ф. Ф. Фидлера («В гостях»). Среди стихов и экспромтов «пятничников» (А. Коринфского, А. Федорова, А. В о­ лынского, Вл. Ладыженского и других) находим такую запись: К гражданским смутам приобщать Никто тебя не вправе; Венец терновый никогда Не вел поэта к славе, Блюди лишь святость своего Высокого удела, А гражданин ты или нет — Кому какое дело2. (В. Лихачев). Это — кредо искусства, сознательно отсекающего связи с общественной жизнью, погруженного в мир прекрасного, существующего вне социального бытия. Идеи, близкие как эстетам, так и модерни­ стам, создали условия для их сближения. «Пятницы» К. Случевского посещали поэты-модернисты Ф. С о­ логуб, К. Бальмонт. 3. Гиппиус, Д. Мережковский, Н. Минский и др. Среди них не последнее место занимал и В. Брюсов, читавший свои стихи на «пят­ ницах» в период наездов в Петербург. Характер этих связей Брюсова с эстетами в 90-е годы помога­ ют нам уяснить и его оценки поэзии Случевского и переписка с ним. В 90-е годы В. Брюсов высоко ценил поэтическое дарование К. Случевского. В обзоре русской лите- 1 «Петербургские ведомости», 1909, от 18 февраля (ста­ тья «Пятницы» и «вечера» Случевского за подписью «W » — псевдоним В. Голикова, поэта этого же кружка). 2 И Р Л И , ф. 649, оп. 4, ед. хр. 175, л. 19. 354

ратуры за 1900 — 1901 годы в журнале „The Athe- n a e u m “ он отметил «обаятельность» поэзии К. Слу­ чевского. В другом случае Брюсов записал: «у Баль­ монта есть собрание стихов Случевского, там есть ве­ щи удивительные и дерзновенные»1. Брюсов записал в дневник, что К. Случевский «пришел в восторг» от его афоризма «факт ничего не доказывает, дух первее материи». На это К. Слу- чевскнй воскликнул: «Вот видите, как мы с вами спелись». Сама запись свидетельствует о том, что Брюсов придавал этому разговору значение. В пись­ мах н Случевскому Брюсов называл его уважитель­ но «мой дорогой учитель»2. Это отношение к К. Случевскому как непосредст­ венному предшественнику современной поэзии раз­ деляли и другие поэты круга Брюсова (К. Баль­ монт, И. Коневской-Орзус, А. Добролюбов). И. Конев- ской в одном из писем к Брюсову (от 3 мая 1900 года) дал такую развернутую характеристику поэзии К. Слу­ чевского: «Еще отмечу, что в современной нашей поэ­ зии меня все более утешает К. Случевский. Перечиты­ вая оба первые тома его сочинений, я нашей много пре­ жде вовсе не ощущенных мною черт величия... А из новейших проявлений его творчества на меня ме­ стами оказывает громовое внушение его обобщение картины и действия,...все эпизоды, помещенные во второй из этих книжек... представляют собой нечто единственное в русском стихотворчестве по соеди­ нению широты плана с отчетливостью образов и об­ щим грозным жаром освещения. В целом Случев­ ский явил собой единую крупную личность... вслед- ствии крайней жгучей чуткости к темным и возбуж­ дающим смуту явлениям жизни... Этот внутренний разлад роднит меня с ним. Мы органическое родст­ во с самой плотью и кровью его стиха и отчасти воображения, что правильно признано В. Гиппиу­ с о м » 3. В этой характеристике верно намечены некото­ рые черты поэзии К. Случевского, объединяющие 1В. Брюсов, Днезники, стр. 112. 2 Там же. 3 ГБЛ, ф. 386, к. 97, ед. хр. 9 б. л. 355

его с поэтами круга Брюсова, представителями субъ­ ективно-импрессионистической поэзии. Поэзия К. Случевского — характерное явление русского эстетизма девяностых годов, его мир — мир красоты, область поэтической мечты, не сопри­ касающейся с прозаическими буднями: Не все в природе цифры да пан, М ир чувств — не раб законов тяготенья, И у мечты законы есть свои1, писал он. Эта оценка границ поэзии близка и молодому Брюсову, для которого поэзия — особое государство, отъединенно существующее в душе художника. Им- прессионистичность художественного видения, близ­ кая Брюсову в 90-е годы, приводит к своеобразной подаче впечатления в их мгновенном восприятии, «первозданности» его отражения. В поэзии К. Случевского отражена та жажда «невыразимого», которая так характерна и для ран­ него Брюсова. К. Случевский писал: Неуловимое порою уловимо Как ветер, как роса, как звук или кристалл2. В поэтическом языке К. Случевского импрессиони- стичность складывается в небрежно-утонченных об­ разах («струи отзвучат ярких песнопений»)3, пред­ шествующих поэтическим образам К. Бальмонта и В. Брюсова. Небрежность эскизно схваченного образа не раз отмечалась критикой как недостаток поэзии К. Слу­ чевского. Например, критик-народник П. Якубович- Мелыпин писал о поэзии К. Случевского: «...неуклю­ жесть формы, неясность и прозаичность выражения бывают у него временами поразительны»4. 1 К. Случевский, Собр. соч. в 6 т., СПб. 1898, т. I, стр. 14 (стих. « В лаборатории»), 2 Там же, стр. 3. 3 Там же, стр. 54. 4 Сб. «Русская муза». Стихотворения и характеристики поэтов. М., 1907, стр. 377. 356

И на самом деле, в своей поэтической речи Слу­ ч е в с к и й стремится имитировать самый процесс мыш- ления, а потому стихи его подчас представляют­ ся необработанной глыбой — слова рождаются, от­ брасываются, заменяются, фиксируя миг мышления. Это стремление к острой психологичности образа не чуждо не только Брюсову, но и поэтам его круга (вспомним его знаменитый образ «звонко-звучная тишина»). Поэзия К. Случевского остро реагирует на время, на веяния, рожденные новой эпохой. В ней посте­ пенно кристаллизируются настроения, которые впос­ ледствии будут определять модернистскую поэзию и которые являются предвестием эпохи буржуазных отношений — личность воспринимается поэтом в са­ мосозерцании, она поглощена собой, предельно ос­ вобождена от всяких связей: семейных, бытовых, социальных. Такое господство философствующей личности, ее автономность является предвестием индивидуализма модернистской поэзии X X века. Поэзия отражает, по мнению К. Случевского, не мир в его конкретной данности, а душу художника, преломляющую жиз­ ненные впечатления. Эта субъективность художест­ венных восприятий так же не чужда Брюсову и его кружку в 90-е годы, у которых она приняла еще бо­ лее выраженные формы. К. Случевский писал в одном из программных своих стихотворений: Есть целый мир в душе моей! В нем земли есть, моря, Толпа несметная людей, Два, три больших царя...1 Это противопоставление природы искусственной, фантастической, существующей как призрак в душе художника, миру реальному, очень характерно для Брюсова в 90-е годы, К. Бальмонта, И . Коневского и других поэтов-импрессионистов X X века. : К. Случевский, Собр. соч., в 6 т., т. I, стр. 66. 357

Сближают К. Случевского с поэтами круга Брю­ сова и поиски героя, «сильной личности», самоутвер­ ждающейся в анархическом бунте, испытывающей силы свои в противодействии «толпе», в «воле и вла­ сти». Таков образ Мефистофеля в поэзии К. Слу­ чевского, в котором заметно откликаются некоторые черты «любимцев веков» Брюсова и героев-индиви- дуалистов К. Бальмонта. Так, строки из отрывка «Мефистофель»: Я велик и силгн, я бесстрашен и зол, Мне печали вгков разожгли ореол, II он выше, все выше пылает! — невольно сопоставляются с Ассаргадоном Брюсова. И у Случевского, и у этих поэтов личность по­ дана как сила внеисторическая, могущественно влия­ ющая на прогресс, вбирающая в себя все величие человеческой истории. Образ Мефистофеля К. Случевского может рас­ сматриваться как один из первых героев-индивидуа- листов в поэзии 90-х годов, предшественником мя­ тежных героев Брюсова и К. Бальмонта. В цикле «Песни из уголка», написанном К. Слу- чевским в последние годы жизни, можно отметить связь с колоритом поэзии русских модернистов, вы­ разившейся в экзотичности, пышности поэтическо­ го наряда, красочности изобразительных средств. В этот цикл входят стихотворения на исторические темы, поданные в парадно-фантастическом колорите, с рыцарями и палладинами, вампирами, змеями и грифами. В «Сказке тысяча второй ночи» действуют рабы, невольницы гарема, чернокожие с «золоты­ ми корзинами» в царском дворце «из эмали и перла­ мутра». Этот экзотический колорит близок многим стихотворениям сборников „Chefs d’euvre“ „Me eum ese“ Брюсова, роскошной палитре сборника «Г оря­ щие здания» К. Бальмонта. Стихотворение К. Случевского «Последний за­ вет» по теме и ее обработке перекликается с извест- 1 К. Случевский, Собр. соч. в. 6 т., т. 1, стр. 278. 358

ыми сонетами Брюсова («М оя любовь — палящий п о л д е н ь Явы») и К. Бальмонта («М оя любовь— цве­ тущий арум»). Да и как не вспомнить эти сонеты, читая строки: В лесах алоэ и араукорин, В густой листве ’Зананов и мимоз1 . Все это сближает поэзию Случевского с назван­ ными поэтами в начале 90-х годов, но вместе с тем существуют и известные границы этой связи- Поэ­ зия К. Случевского с точки зрения формы уклады­ вается в традицию эстетизма 80 — 90-х годов: сти­ хи тяготеют к классическим канонам, словарь изо­ билует поэтическими штампами «чистого искусства» (мир обманчивый, кроткие серебряные лучи, смутный сон, золотистый трепет, робкий лепет, яд лобзаний, свежее дыхание и др.). Поэтому, несмотря на импрес- сионистичность, К. Случевский относится к эстетам, предшественникам русской поэзии модернизма XX века. Для определения характера противоречий эсте­ тов и модернистов любопытно обратиться к пере­ писке Брюсова с К. Случевским, относящейся к 1899 — 1902 годам. В первом письме (9 января 1899 г.) К. Случев- ский просит Брюсова не забывать, «что есть Петер­ бург и в нем Случевский, а у него «пятницы» и по­ чаще приезжать, чтобы «поговорить по душам о по­ эзии»2. Как видно, Брюсов в это время был частым гостем «пятниц» и со Случевским достиг известного взаимопонимания. Однако одно из писем К. Случевского и ответ на него Брюсова позволяют наметить и границы этого взаимопонимания. В письме от 24 марта 1898 года К. Случевский сообщает Брюсову, что редакция «Пушкинского сбор­ ника» отвергла его стихотворение «Демоны пыли* «красивое по мысли, но совершенно невозможное по фактуре стиха»3. 1 К. Случевский, Собр. соч. в 6 т., т. II, стр. 27. 2 ГБЛ , ф. 386, п. 103, ед. хр. 1, б. л. 3 Там же. 359

Брюсов в ответном письме К. Случевскому из­ лагает свое понимание роли формы в поэзии, в ча­ стности ритма. Он говорит, что ритм для него — не унылое чередование ударных и безударных сло­ гов, а своеобразная словесная мелодия. Впоследст­ вии эта мысль получит теоретическое обобщение в работах Брюсова и А. Белого. Брюсов писал К. Случевскому: «...я мало обра­ щаю внимания, можно ли мои стихи разбирать ям­ бами и хореями, мне довольно, что они хорошо звучат»1. Понимание русского стиха как чередование удар­ ных и безударных слогов легло в основу силлабо- тонической системы. Определение стиха как сло­ весной мелодии, как музыки характерно для поэзии новой эпохи, X X века, для поэзии, обновляющей свои поэтические одежды. Поиски крупнейших ху­ дожников слова в этом направлении не укладывают­ ся в модернизм. Работа Брюсова, А. Белого, К. Баль­ монта над обновлением стиха служила всей поэзии X X века. Источники исканий их были разными. Брю ­ сов в цитированном выше письме указывает на один из них. «Изучая народную поэзию,— пишет он,— я при­ шел к убеждению, что немецкий тонический стих не свойствен русскому языку... Народные песни сло­ жены без утомительного и однообразного чередова­ ния с равными промежутками неударяемых слов... что до меня, я желал бы сблизить мой стих с истин­ но русским...»2 Тонический стих для Брюсова — одна из возмож­ ностей обновления ритмики. Еще более откровенно высказался Брюсов о сво­ ем расхождении с поэтами «пятниц» в письме 1902 го­ да (без обозначения месяца) — после дискуссии с С. А. Андреевским о «вырождении рифмы» (о которой мы скажем ниже)- Он писал: «...мы разошлись с Вами. Мне не нуж­ но то, что Вы ищете. Мы были когда-то близкими, теперь нет»3. 1 ГБЛ, ф. 386, к. 72, ед. хр. 34, б. л. 2 Там же. 3 Там же. 360

Стараясь для себя выяснить причины этого рас­ хождения, Брюсов прежде всего отмечает различия в отношении к поэтической форме. «...В Вас есть что-то Меевское, обязывающее Вас на правильные размеры, на условность, на стихи, а не на поэзию»1. Брюсов отмечает как чуждое себе в поэзии Слу­ ч е в ск ог о, отсутствие напряженности чувства, «безу­ мия». «Вы слишком добродетельны в ваших грехов­ ных стихах и слишком робки в рассуждениях»2. Как видим, основное рассуждение К. Случевско­ го с поэтами круга Брюсова было в вопросах формы — ритмического строя, при некоторой общ­ ности «настроений». Критика 90— 900 годов не отделяла в своих оценках эстетов от ранних модернистов, рассмат­ ривая эстетов как вариант русского модернизма. Так, в статье «Что такое модернизм?» И. Головин, наме­ чая общность Брюсова, Бальмонта и К. Случевского в уходе от реальности в область субъективного, в бесформенности как творческом принципе, в смутно­ сти ощущений, в нервности и бессилии их героев, определил модернизм этих поэтов как «завозной», зависимый от французской поэзии (парнасца Т. Го­ тье и символистов П. Верлена, Ш . Бодлера, С. Мал­ ларме), как «наростковую поэтическую школу»3. Тенденция сближения эстетизма 90-х годов с мо­ дернизмом намечена и в работе М. Прозора, одного из ведущих критиков журнала „MercuredeFrance\", издаваемого в этот период писателями и критиками Анри Ренье, Шамом, Реми Гурмоном, проявившими большой интерес к литературной жизни Петербурга. В статье «Ницше в России» М. П розор4 отмечал, что новая поэзия, вслед за Достоевским, Ибсеном, Метерлинком и Верленом, обратилась к «возвеличи­ 1 ГБЛ, ф. 386, п. 72, ед. хр. 34, б. л. 2 Там же. 3 «Новое время», 1903, 7 (20) №арта. 4 Основные положения статьи даны в пересказе 3. Венге­ ровой в статье «Русские символисты в освещении французской критики», «Новости», 1901 г., 27 апреля (10 мая) без указания точных исходных журнала .Mercure de France\", которого нам разыскать не удалось. 361

ванию человеческого самосознания». М. Прозор от­ носит к модернистам не только Н. Минского, 3. Гип­ пиус, Д. Мережковского, поэтов-символистов, но и эстета К. Фофанова («русского Верлена»), участника «пятниц» К. Случевского. Такое объединение имен эстетов и модернистов 90-х годов встречается и в некоторых работах современных литературоведов. Нам оно представляется неправомерным. При существовании некоторой эстетической общности мо­ дернизм и эстетизм — две стадии становления мо­ дернизма в России — имеют и весьма существенные отличия. В русском эстетизме, взошедшем на тех же дрож­ жах, философском идеализме, многие черты модер­ низма находятся в зачаточном состоянии и подчас в противоречии к общей концепции искусства как гармонического умиротворения Красоты. Без этой посылки мы не сможем осмыслить связь этих литературных школ. Противоречия эстетов и ранних модернистов яв­ ственно определились в полемике по поводу «вырож­ дения рифм», начатой участником «пятниц» С. А. Ан­ дреевским, который прочел в 1901 году доклад на эту тему в Кредитном обществе. Доклад вскрыл нали­ чие противоречий и среди самих поэтов «пятниц», вызвал общую дискуссию в кружке К. Случевского между хранителями «заветов» эстетизма, защитника­ ми правильных форм и точных рифм классической русской поэзии и субъективных форм, приблизитель­ ных рифм «новой поэзии». 15 участников «пятниц» высказались за «старое», т. е. большинство, но голоса 10-ти участников прозвучали в защиту поэтической техники «новой» поэзии (так современники именова­ ли модернистскую поэзию). Доклад С. А. Андреевского «Вырождение рифм» вышел далеко за пределы намеченного разговора о рифмах и коснулся вопроса о приоритете в русской поэзии 90-х годов литературных школ эстетизма и модернизма. С. А. Андреевский утверждал за «пят­ ницами» К. Случевского право первооткрывателей «новой поэзии». Он называет А. Фета, а затем К. Слу­ чевского «первыми декадентами», ибо Случев­ ский «первый растрепал романтический стих дп пол 362

ного пренебрежения к деталям», а содержание его п оэзи и соответствовало «рефлексирующей и мечтаю­ щей, галлюционирующей, разрозненной и хаотиче­ ской современной душе»1. Среди зачинателей модернизма он называет име­ на поэтов-эстетов, участников «пятниц» К. Случев­ ского. А. Коринфского, С. Фруга, В. Жуковского, Allegro (П. Соловьеву), но и поэта-модерниста Ф. С о­ логуба. И вместе с тем, он ставит под сомнение многие уже сложившиеся черты «новой поэзии», поэзии мо­ дернизма. С некоторой пристрастностью рассматривает он эту поэзию, давая подчас поэтам саркастические характеристики. Эти оценки даны с позиций эстетиз­ ма — под знаком поисков гармонии и пластичности, правильности стихотворных форм. Например, С. А. Андреевский говорит, что в стихах Н. Минского «ма­ ло мелодии, нет цельной гармонии», в поэзии К. Бальмонта господствует «бесплодное щегольство в области словесных мелодий»2 и т- п. В докладе про­ звучала мысль о возврате к «Гармонии и Красоте» как завету Фета, определилось как общее направле­ ние и стремление охранить поэзию от болезненных настроений „fine desiele\". Отход от привычных форм эстетизма был осмыслен С. Андреевским как вырождение образов, поэтических форм. Дискуссия обнаружила противоречия поэтов-эсте­ тов с модернистами и в оценке поэтической формы и показала, что участники «пятниц» К. Случевского не пойдут далее за модернистами. Именно так и рас­ ценил Брюсов позицию «фетистов»-эстетов. В своем «Ответе г. Андреевскому» он ограничил притязания эстетов на «новое слово» в поэзии, признав за ними лишь право зачинателей, рассмотрев поэзию «пят­ ниц» как «первые попытки» обновления поэтических форм. Брюсов видит коренное отличие поэзии модерни­ стов в том, что она подчинилась «вибрации души ху­ дожника, а не счету стоп», что она стала предельно субъективной,— поэт черпает вдохновение «из ду- 1 С. Андреевский, «Вырождение рифмы (заметки р совре­ менной поэзии)», Мир искусства, 1901, № 5, стр. 227. 2 Там же, стр. 217, 225. 363

ши», переплавляя мир в своем сознании1. В этом ус­ матривает Брюсов главное, что разъединяет эстетизм с «новой поэзией» (модернизмом) — степени субъек­ тивности искусства. Возражает Брюсов и против одного из главных тезисов доклада С. А. Андреевского о «вырождении рифм». «Стих не вырождается, а перерождается»,— говорит Брюсов,— и как пример приводит новые по­ этические формы: vers libre, неточные рифмы и т. п. С другой стороны, дискуссия показала и противо­ речивость эстетических позиций молодого Брюсова: выступая как реформатор стиха, он исходит при этом из опыта поэта-индивидуалиста, воспринимающего жизнь освещенной субъективным сознанием поэта «магическим кристаллом» модернистской поэзии. Полемика эстетов и модернистов нашла отклик в прессе 900-х годов. В статье В. Саводника «Совре­ менная русская лирика»2 был прокомментирован доклад С. А. Андреевского с позиций его противни­ ка. В. Саводник рассматривает поэтов-эстетов (К. Случевского, К. Фофанова, А. Голенищева-Кутузова и др.) как прошлое русской поэзии, «последних по­ томков Аполлона по прямой линии»3. Современная поэзия, говорит он, стала выражением личности, ее внутренней жизни, и будущее принадлежит таким поэтам, как Мирра Лохвицкая, с «торжествующей песней любви», К. Бальмонт, в творчестве которого отразилась «современная душа, сложная, полная противоречий»4 во всей субъективности, невырази­ мой тонкости ощущений, в «эгоизме» «я», отгоро­ женного от жизни. Критика 900-х годов верно уло­ вила исчерпанность эстетизма для поэзии эпохи. Н о­ вое время внесло в литературу круг мыслей и ощу­ щений, которые нашли отражение уже в поэзии мо­ дернизма, поэзии с более определенными формами субъективного искусства. Эстетизм 90 — 900-х го­ дотовтенволки. лся в литературу и придал ей своеобразный 1901,1 №В. 5Б, рсютрсо. в2, 40О—тв2е4т7. г. Андреевскому, «М ир искусства», 32Та«мРужссек, исйтр.в4е6ст6н. ик», 1901, июль, т. 274, стр. 46 1 — 474. 4 Там же, стр. 469. 364

Поэты-модернисты пошли далее, к крайнему вы­ ражению импрессионистических-субъективных ощу­ щений — и рассматривали эстетов как прошлое со­ временной поэзии. Эти оценки и определили дальнейшие взаимо­ отношения поэтов круга Брюсова с «пятницами» К. Случевского. Оценивая дискуссию о «Вырождении рифм», нельзя не отметить пристрастность обеих сторон. С. А. Андреевский не прав, рассматривая эстетов как первых декадентов, но не прав и В. Брюсов, отка­ зывая им во влиянии на «новую поэзию» — модер­ низм преемственно связан с эстетизмом 80— 90-х го­ дов- Нам кажется, что термин «предмодернизм» до­ вольно точно передает промежуточный характер эстетизма 900-х годов, сыгравшего значительную роль в творческом становлении таких поэтов, как Брюсов, К. Бальмонт, А. Белый — но затем, после творческой переработки отдельных черт его поэтики, преодоленного ими для новых творческих исканий. И. В. Брюсов и К. Бальмонт В архиве Брюсова сохранилось 21 беловое пись­ мо к Бальмонту за 1896— 1918 (частью условно да­ тированные), 6 черновых писем,;(1897 год) и 22 отве­ та К. Бальмонта (1898 — 1908 гг.). Мы рассмотрим переписку лишь интересующего нас периода — с 1896 по 1906 годы. К. Бальмонт сблизился с поэтами круга Брюсова в 1894 году, когда состоялось его личное знакомство с Брюсовым, скоро перешедшее в страстную дружбу. Позже, в 1914 году, Брюсов писал так о значении этой встречи для его дальнейшей творческой судьбы: Бальмонта «исступленная любовь к поэзии, его тон­ кое чувство» к красоте стиха, вся его своеобраз­ ная личность произвели на меня впечатление исклю­ чительное. Многое, очень многое мне стало понят­ но, мне открылось через Бальмонта»1. Раннее творчество Брюсова отразило эту творче­ скую общность. В данном случае нельзя сказать ’ Сб. «Памяти Валерия Брю сова». JI., 1925, стр. 11. \"Ьб5

«влияние», т. к. оно было взаимным. Брюсов писал: «...не без гордости могу добавить, что, несомненно, и я оказал свое влияние на Бальмонта»1. Перечисляя области этого творческого взаимо­ проникновения, Брюсов называет: «тайну музыки стиха» — область работы над поэтической формой. Этапы дружбы Брюсова с Бальмонтом — с ее вну. тренними рифами, приливами и отливами отражены в дневниках Брюсова. Здесь мы находим записи: «бродили (с Бальмонтом)... клялись в вечной люб­ ви», «проблуждали всю ночь»2. Но затем следовали и записи в несколько иной тональности: «Брюсов «поч­ ти насмехался» над Бальмонтом, который потерял для него «много привлекательности»3. Уже к 1897— 98 годам такие оценки встречаются все чаще, Брюсов вступает в полосу переоценки Бальмонта, с которым он еще дружил многие годы, то притягиваясь, то отталкиваясь от него. Сложные восприятия личности Бальмонта отра­ зились и в противоречивых оценках Брюсовым его поэзии: то Бальмонт — «Леонардо да Винчи русской поэзии» (1896 г.)4, то он «ушел от идеала поэта» (1897 г.) и стал «прошлым поэзии». И вместе с тем влияние Бальмонта на стиль раннего Брюсова («бла- гословенность его образа», как говорил Брюсов в од­ ном из черновых вариантов своего письма к Баль­ монту)5, совместная выработка «новых скрижалей» поэзии — факт несомненный. Недаром в одном из пи­ сем к Бальмонту 1899 года Брюсов заметил, что он начал писать «настоящие стихи» в его стиле. Только к 900-м годам четко определились идей­ ные расхождения, связанные с тем, что творческие позиции поэтов становились все более различными. Кризис этих отношений, особенно дал о себе знать к 1900— 1906 годам, когда вопрос — «куда идти?» стал не только вопросом их личной судьбы- и когда их литературная группа все более утрачивала свое 1 Сб «Памяти Валерия Брю сова», JL, 1925, стр. 11. 2 В. Брюсов, Дневники, стр. 19, 20. 3 Там же. 4 Письма В. Я. Брю сова П. П. Перцову, М ., 1927. хр. 526в.бБрлю. сов, Дневники, стр. 26, 31; ГБЛ, ф. 386, к. 69, ед.

единство. В настоящей статье мы и изучим этот этап переписки. В начале этой переписки Брюсов — страстный поклонник поэзии Бальмонта, в которой воплощены его представления о прекрасном. Он пишет Баль­ монту: «...Иногда Ваши стихи мне так близки, как никогда не будут стихи других»1. И это — не фигу­ ра вежливости. Действительно, в поэзии Брюсова и «вечно юного, вдохновенного» Бальмонта легко на­ метить связующие их нити. Но уже к 1899 году в по­ эзии Брюсова происходят изменения, которые, на­ капливаясь, взорвут систему его ранней поэзии,— и это факт его творческой биографии, которая не укладывается в им же созданное credo литератур­ нойВгрпуипспьым.е 1899 года он писал Бальмонту, что он «отступил от общего пути куда-то в сторону», где Бальмонту «все чуждо»2. В одном из черновых вари ■ антов «исповедального» письма он говорит Бальмон­ ту, что они оба «давно осудили всю внешнюю пре­ лесть нового, уже ставшего старым, все эти освобож­ дения от добра, прелесть неверности и т. д. Но раз­ ве это предел? Иерусалим небесный!»3. Это определение штампов «довой поэзии» само­ критично — в какой-то мере оно относится и к ранней поэзии самого Брюсова. Поэзия М. Лохвицкой, поэтессы кружка К. Слу­ чевского, справедливо /отнесенной критиками 90 — 900-х годов к поэтам бальмонтовской школы, вызы­ вает раздражение Брюсова замкнутостью поэтиче­ ских тем — «все те же Боги Олимпа, те же Амуры, Психеи,Iobum’u ,но в новой одежде. Нет, не этого ну­ жно, не этого!»4. Характерно, что с оценкой поэзии М. Лохвицкой Бальмонт не согласился, т. к. с нею органически свя­ зана и его поэзия — и критика ее была воспринята Бальмонтом неодобрительно5. 1 >ГБЛ, ф. 386, к. 69, ед. хр. 26, б. л. (черновые варианты). 2 Там же, к. 76, ед. хр. 1, б. л. 3 Там же, к. 69, ед. хр. 26, б. л. 4 Там же. 367 5 Там же, к. 76, ед. хр. 3, б. л.

В поэзии Брюсова складываются новые элемен­ ты. Процесс этот протекает медленно и болезненно: старое соседствует с новым, отягощая процесс рожде­ ния новых образцов и тем. Противоречия еще более обостряются в революционной ситуации 900-х годов, придававшей исканиям Брюсова размах, мощь и мас­ штабность. Все это осложняло взаимоотношения Брюсова с группой поэтов-декаденто;в, разрушая прежнее их единство. Особенно это стало очевидным в период кризиса литературных взаимоотношений Брюсова и Бальмонта 1902— 1906 гг. Надо отметить, что на события первой русской революции по-разному, но очень эмоционально отве­ тили оба поэта. В своем отрицании государственных и общественных норм царской России в годы 1905 — 1907 Бальмонт пошел дальше, чем Брюсов, но отно­ шение его к революции было эмоционально-романти­ ческим, и оно не вызвало глубоких преобразований в его поэтическом мышлении. Начало 900-х годов в творческой биографии Бальмонта связано с ростом стихийных оппозицион­ ных настроений, бесплодных потому, что их общая окрашенность несла анархический оттенок. Напри­ мер, в письме к Брюсову из Оксфорда (1902 г.) Бальмонт писал, что его образ в поэзии Брюсова как воплощения стихий лжив, т. к. он страдает от своей внутренней несвободы, ибо он — «гражданин столь мучительной страны как Россия» ’. На замечание Брюсова об «уме Победоносцева» Бальмонт раздраженно отвечал: «Н о неужели можно радоваться на ум, который направлен на убиение чу­ жих мнений, на убиение не силой ума, а силой поли­ цейских мер. Я жалею, что этой собаке ,не прострели­ ли ее зловонный череп»2. Как видно из цензурных материалов, в годы 1902 — 1906 стихотворения Бальмонта часто под­ вергались цензурным запретам и правкам. Напри­ мер, из сборника «Будем как солнце» были изъяты 1 ГБЛ, ф. 386, iK. 76, ед. хр. 1, л. 4. 2 Там же, л. 5. 368

цензором М. Никольским следующие кощунственные строки о Христе: О Христос, о рыбак, О ловец Человеческих темных сердец. Ты стоишь над глубокой рекой И в воде ты встаешь, как другой. «Дерзко богохульствовал» Бальмонт и в сборни­ ке «Злые чары. Книга заклятий», где в «Пире сата­ ны» имелись недопущенные цензурой» строки: «Будь проклят дьявол, ты, чье имя— бог»1. Стихийно-романтический образ революции отра­ зился в сборнике Бальмонта «Песни мстителя», из­ данном в Париже в 1907 г. и по силе эмоционального воздействия ставшим нелегальным изданием. В этом сборнике Бальмонт выразил свое неприятие зарж а­ вевшей государственной машины Российской импе­ рии во главе с «Романовым последним», «царем-ло- жью», «царем-кровавым пятном, зловонием пороха и дыма». Образ «Романова-последнего» дан в харак­ тере злейшего гротеска: Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима, Наш царь — кровавое пятно, Зловонье пороха и дыма, С которым разуму — темно. Наш Царь — убожество слепое Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел. Ц арь— висельник, тем низкий вдвое, Что обещал, но дать не смел2. Однако эти настроения не приводят Бальмонта к полному разрыву со старыми убеждениями, оценка- ми жизни и людей, его романтически-отвлеченный, окрашенный анархическими мотивами протест но­ сит незрелый характер. Образ революции восприни­ мается Бальмонтом как взрыв стихийных народных чувств мести («кровь— руда») и ассоциируется пото- 1 О. К. Цехновицер. «Символизм и царская цензура».— Уч зап. Л ГУ, серия филологических наук, вып. II, № 76, стр. 216, 290. 310. 2 К. Бальмонт. «Песни мстителя».Faris Jmpremeus Unatovsky 1907, стр. 9. QftQ 24 — 229

ком образов, несущих идею стихийности: нашествием гуннов, всадников с окровавленными мечами, миро вым пожаром и т. д. В стихотворении «Красные кар­ ты» Бальмонт писал: Вопли мести грозны, дики... ...Карт кровавых страшны лики; Мы покрыты красной сказкой, Мы покрыты кровью вязкой. Ощущение грозных стихий перерастает подчас у Бальмонта в зловещий гротеск: Вместо листов Мозгом младенческим ветки блестят, Разве не смех? Вместо цветов Улицы свежею кровью горят1. Если мы сравним эти строки с образом револю­ ции как разрушительной стихии в поэзии А. Белого, Д. Мережковского, Г. Чулкова, то при всей р а ­ дикальности стихов Бальмонта они не порывают с модернистской концепцией революции. В этом про­ является обреченность революционного порыва Бальмонта, порыва, в котором сплелись в единый узел противоречивые чувства гнева, ненависти, страха, отчаяния: Тише, ретивый мой конь. Жди. Замелькают копыта2— и образ коня, носителя стихий, предшествует блоков­ ской Росси — степной кобылице, образу, внешне сходному, но несущему иной комплекс чувств. Бальмонт вместе с тем не сумел уйти от сложив­ шихся поэтических форм. В стихотворении «Поэт — рабочему» он писал,что его поэзия сродни работе ли­ тейщика: 1 К. Бальмонт. «Песни мстителя», стр. 62. 2 Там же, стр. 5. 370

Я литейщик, формы лью, Я кузнец, я стих кую1. Н о формы его слабо обновлялись, новые образы и темы не нашли новых художественных средств выра­ жения. В этом проявилась глубокая трагичность по­ эзии Бальмонта, исчерпанность которой стала для всех очевидной после 1906 года. Сборники «Только любовь» (М. Гриф, 1908), «Зеленый вертоград», «Слова поцелуйные» (СПб, «Ш иповник», 1909) не только были возвратом в «гро­ ты красоты», но и показали отход от поиска, повто­ ряемость тем и образов, свидетельствовали о кризи­ се поэзии Бальмонта. Период 1904— 1906гг. был пе­ риодом потери единства в группе Брюсова-Бальмон­ та, тем более, что Брю сов в этот период переживал сложные творческие процессы сближения с совре­ менностью, укрепления реалистичности и эпических начал поэзии. Роль событий первой русской револю­ ции для творческой биографии Б рю сова была не только в том ,что она пробудила его политическое с о ­ знание, подготовила к событиям Великого Октября, но и в том эстетическом заряде, заряде идей, кото­ рый активизировал его поэзию, вызвал в ней ряд пе­ ремен эстетического порядка. Как и Бальмонт, Брю ­ сов пришел к приятию революции через глубокое р а ­ зочарование в буржуазном государстве, морали, бы­ те. Общество «сытых», «толпа помешавшихся жен­ щин и потерявших разум мужчин, истерия, дьяволы, тьма»2 — все это будило в нем отчуждение и непри­ 1 К. Бальмонт. «Песни мстителя», 1907, стр. 41; стихотво­ рение перекликается по теме со стихотворением В. Брюсова «Рабочие». 2 ГБЛ, ф. 386, к. 70, ед. хр. 3, б. л. В данном случае нам представляются справедливыми слова Э. С. Литвин, которая пи­ сала: «Представление о «ретроградности» Брюсова, о его мо­ нархизме в известной степени было создано и преувеличено искавшими популярности среди либеральной интеллигенции кругами «Нового пути» и что сам Брюсов «возражал против «худой славы» (сб. «Революция 1905 г. и русская литерату­ ра. М.— Л., 1956, стр. 202). Действительно, именно этот период был связан в творчестве Брюсова с преобразовательными про­ цессами, с переоценкой ценностей и потерей старых иллюзий. 371

язнь, хотя он продолжал быть редактором модер­ нистского журнала «В есы » и признанным \"“метром модернистской поэзии — в этом проявился один из глубоких парадоксов его жизни. Подспудно зреющие силы отрицания «страшного мира» выразились в по­ эзии Брю сова в городской, остро социальной теме, в кощунственных вариациях на религиозные сюже­ ты1, в воинствующей эротике, направленной против ханжеских моральных норм буржуазного общества. Все это свидетельствовало о нарастании конфликта с миром, в котором жил Брюсов. Историк по образованию и по мышлению, Б рю ­ сов гораздо историчнее, сложнее оценил первую русскую революцию — как одну из тех революций, которая сокрушит старый мир. В отличие от собра- тьев-модернистов, Брю сов сумел увидеть «ф он ари ­ ки» исторического прогресса — и потому в его кон­ цепции революции, так же переоценивавшей стихий­ ность, не было исторического пессимизма. События первой русской революции всколыхнули художест­ венное сознание Брю сова, активизировали его поэ­ зию и вызвали в ней глубокие эстетические преоб­ разования. Все это вызвало кризис в литературных взаимо­ отношениях Б рю сова с поэтами его круга — в пер­ вую очередь с Бальмонтом — кризис, который для Б рю сова явился прощанием с юностью, с его вче­ рашним « я » . Эти преобразования отозвались в кон­ кретных оценках Брю сова литературных фактов и явлений. Сопоставим, например, два отзыва Б рю ­ сова одного из стихотворений Бальмонта («Майа»), В черновом варианте письма к Бальмонту Б рю ­ сов дает в 1899 году такую оценку этому стихотво­ рению: «Стихи ваши прекрасны (говорю о сюжете). Совсем прекрасны... Может быть, недостаток, что есть различие между началом и концом. Четверо- 1 «Цензура,— писал Брюсов поэту Г. Бахману,— жесток «обошлась» с его стихотворениями — вычеркнула Антихриста, сказание, заимствованное из Пролога. «Что же им надо? — го­ рестно восклицал Брюсов. •— Литературы без мысли и без си­ лы? Но ведь именно такая литература ведет к революциям». (ГБЛ, ф. 386, к. 70, ед. хр. 3, б. л.). 372

стишия твердые, сильные, широкие; красота тер­ ции, напротив, в полноте содержания, в тонкости переходов оттенков»1. В этом отзыве оценена прежде всего форма сти­ хотворения: развитие сюжета и ритмика. Несколь­ ко позже Брю сов подойдет к стихотворению с иной стороны — с точки зрения его темы, содержания — и оно более его не удовлетворит. « В чем поэзия жизни? — писал Брю сов по поводу этого же стихот­ ворения. — Неужели она только в красочности за­ ката, запахе листьев и лепестков? И все изыскан­ ности слова, и весь трепет, наполнивший мгновенья, и даже замыслы, даже предчувствия. Непрочна эта заповедь. Дальше, глубже, снимай венец и с новых кумиров...»2. Сопоставление этих отзывов показывает, как из­ менился критерий Брю сова, как стремительно ухо­ дил он от тем и образов с красочно-экзотическим колоритом, определивших его сборники .Chefs d ’o- euvrie\" и „Me eum esse“. В письме к Бальмонту 18 апреля 1905 года Б рю ­ сов писал, что многое ему в поэзии Бальмонта уже чужое, так как «его годы» были «прояснением одно го лика», а для Б рю сова они явились «сменой двой­ ников», совершаемой «тайно, невидимо»3-— его вле­ кут к себе иные рубежи, к которым поэты его круга уже не пойдут. В черновом письме от 26 декабря 1906 года Б рю ­ сов пытается уяснить для себя то главное, что разъ ­ единяет его с Бальмонтом — романтически-щедрый колорит-поэзии — «щедрость искусства», «изобилие образов» и длинноты, ведущие к потере стиля. М у­ жественные, бронзозвучные стихи самого Брю сова, не свободные от некоторой скованности, органиче­ ски чужды романтической импровизации Бальмонта. По словам Брю сова, именно это способствует паде­ нию таланта Бальмонта, «сначала медленному, потом ко 1 Стихотворение «Майа» вышло в сб. «Горящие здания», М., 1900, стр. 175. Оно очень характерно для окзотически-пря- ной тематики Бальмонта конца 90-х годов (с «цветами багряны­ ми» тиграми, которые «стонали в долинах» и т. п.--. 2 Ш Л , ф. 306, к. 69, ед. хр. 26, л. 13- 3 Там же (черновики). 373

мучительно стремительному»1 . Да, заключает Б рю ­ сов, Бальмонту как соловью и как Фету, суждено петь только «на заре, на утренней заре и на вечер­ ней»2. Конечно, слова эти пристрастны. Романтиче- ски-импровизационный стиль Бальмонта еще звучал в поэзии X X века и широко откликнулся в ее стиле — у поэтов меньшего масштаба. Резкость этого отзыва обусловлена тем, что Б рю ­ сов более не рассматривал Бальмонта как возмож­ ного союзника. Бальмонт писал Брюсову: «Душно в России. Низко. Я надолго ушел опять в свои перла­ мутровые раковины»3. Вывод Брю сова был гораздо мужественнее: он принял современность с ее трезвой и горькой прав­ дой и отразил ее в поэзии, хотя и в одеждах, не свободных от модернизма. Эти глубокие эстетические противоречия разъ ­ единили прежних друзей и соратников. Поэтому книге Бальмонта «Будем, как солнце» — книге р о ­ мантической, с яркими образами, посвященной ему («брату мечтаний, поэту и волхву»4), Брю сов дал суровую оценку. Он указал на исчерпанность тем, неуемную выспренность и многословие, крик, ко­ торым певцы «заменяют недостаток голоса». Брюсов — поэт твердых, чеканных форм — оце­ нил этим критерием романтически-импровизацион- ную поэзию Бальмонта. Это укрепление рационали­ стического начала не принял в свою очередь Баль­ монт. Ему остался чужд поэт города. Э. Верхарн, названный Брюсовым «Дантом современности». О Верхарне Бальмонт писал, что его поэзия «полка с книгами». «Современность, — говорил он, — куда сложнее, стремительней, разнообразней, циничней, религиознее, чем засидевшийся в душных комнатах В ерхарн »5. Хотя переводы Брюсовым Верхарна назвал он «гордой победой», ему, поэту бунтующей природы, 1ГБЛ, ф. 386, к. 69 ед. хр. 26, черновики, 2 Там же. 3 Там же, к. 76, ед. хр. 1, л. 23. 4 К. Бальмонт. Будем как солнце, М., 1903, титульны? лист. 5 ГБЛП, ф. 386, к. 76, ед. хр. 1, л. 23, (черновики). 374

оказался чужим городской лик поэзии зрелого Б рю ­ сова. Он упрекал Брюсова в потере чувства при­ роды, в незнании цветов и трав, их запаха и цвета. «Ты проклят Городом и отравлен им »,— писал Баль­ монт1. Так творческие дискуссии 1900 — 1906 годов все более разделяли прежних друзей, общее направление их поэтических дорог было уже разным. Переписка Брю сова и Бальмонта вводит нас в круг этих противоречий — и позволяет точнее наме­ тить их характер, яснее представить литературные взаимоотношения эпохи. 1 ГБЛ. ф. 386, к. 76, ед. хр. 1, л. 41. 375

Б М. С и вовол ов В. БРЮ СОВ И Л. АНДРЕЕВ В критической и исследовательской литературе о В. Брю сове наиболее слабо представлены работы, выясняющие отношение поэта к литературным сов­ ременникам. В этом плане представляет интерес и сопоставление имен В. Брю сова и JI. Андреева. Уже в начале 900-х годов, наблюдая за расту­ щей популярностью JI. Андреева, Брю сов видел в талантливых произведениях молодого писателя круп­ ное явление русской прозы. В высказываниях о ли­ тературных выступлениях JI. Андреева Брю сов все больше склонялся к мысли о возможности под­ чинить его интересам и целям декадентского ис­ кусства. В свою очередь и Л. Андреев, следивший за творческой деятельностью Брю сова, ценил в нем об­ разованного литератора, талантливого стихотворца, хотя и чем-то чуждого ему во взглядах на человека и искусство. Впрочем, это имело свое объяснение. В канун революции 1905 года, испытывая влияние ре­ алистической литературы и в первую очередь твор­ чества М. Горького, Л. Андреев, писатель-«знание- вец», ощущал себя участником и деятелем прогрес­ сивного лагеря литературы. Картина отношений между Брюсовым и Андре­ евым могла бы быть значительно полнее, если бы 3 76

мы располагали сведениями о знакомстве и личных связях между писателями. Н о данными об этом мы пока не располагаем1, как вообще и отдельными ра­ ботами, затрагивающими тему «Б рю сов и Андреев». Лишь К. Д. Муратова в своей книге2 и во вступитель­ ной статье к неизданной переписке М. Горького и Л. Андреева3 приводит некоторые высказывания Брюсова о Л. Андрееве в связи с походом декаден­ тов против демократической литературы. Однако в работах Муратовой вопрос о привлечении символи­ стами Андреева в свои ряды не получил достаточного освещения: с одной стороны, она пишет, что симво­ листы стремились «...во что бы то ни стало отторгнуть от Горького Андреева»4 как художника, выходящего за рамки реализма и таящего в себе возможность слияния с модернистским искусством, а с другой, что «...символисты не склонны были присоединить его (Л. Андреева.— Б С.) к числу своих соратни­ к о в » 5. Нужно ли после этого говорить, что сложные от­ ношения между Брюсовым и Андреевым, возникав­ шие в атмосфере борьбы символистов со «школой» Горького, нуждаются в тщательном изучении и вы­ яснении. Трудность задачи состоит в том, чтобы на протяжении длительного времени, равного почти двум десятилетиям, проследить не только за харак­ тером взаимоотношений Брю сова и Андреева, но и увидеть черты общности и различия в подходе писа­ 1 Не исключено, что Брюсов и Л. Андреев встречались и могли выть знакомы, посещая литературный кружок «Среда». Так, Б. Зайцев в своих воспоминаниях писал: к...По средам со бирались у Н. Д. Телешова, С. С. Голоушева и у Андреева. Бы­ вали: Бунин Иван, Бунин Юлий, Вересаев, Белоусов, Тимкоз- ский, Разумовский и др. Из заезжих: Чехов, Горький, Королен­ ко. Бывали и Бальмонт и Брюсов». (Книга о Леониде Андрееве. Воспоминания, изд. 3. П. Гржебина, Петербург— Берлин, 1922, стр. 78). 2 К. Д. Муратова. Возникновение социалистического реа­ лизма в русской литературе, М.— Л., 1966. 3 К. Д. Муратова. Максим Горький и Леонид Андреев. Ли­ тературное наследство. Неизданная переписка, М., 1965, т. 72. 4 К. Д. Муратова. Возникновение социалистического реа­ лизма в русской литературе, стр. 187. 3 Литературное наследство, т. 72, стр. 30. 377

телей к тем или иным проблемам, к оценке тех или иных явлений действительности. К сожалению, сделать это нередко затрудняла слабая изученность творчества JI. Андреева, отсут­ ствие собрания сочинений Брю сова, скудность лите­ ратурной историографии исследуемой темы. **★ Отношение Брюсова к Л. Андрееву, сложивше­ еся в начале нынешнего века и в последующее вре­ мя, отличалось сложностью и противоречивостью. В своем дневнике за сентябрь 1901 года Брю сов сде­ лал следующую запись: «Встретил на улице Чулко- ва, очень хвалил рассказ Л. Андреева «Стена», но я в Андреева не верю и читать его не стану»1. Н о пройдет всего лишь два месяца и интерес Б рю ­ сова к Л. Андрееву заметно изменится. В письме к П. П. Перцову (декабрь 1901 г.) он спросит: «...сле­ дите ли Вы, как быстро взошла третья, после Горь­ кого, беллетристическая звезда: Чириков, Вересаев, Андреев»2. В конце того же 1901 года Б рю сов пишет вос­ торженный отзыв о первой книге рассказов молодо­ го прозаика, что они «...третье (после романа Горь­ кого «Т рое » и пьесы Чехова «Три сестры». — Б. С.) выдающееся явление художественной литературы... Нет сомнения, что это дорогое приобретение лите­ ратуры. У Андреева есть мастерство в изображе­ ниях, есть истинные творческие замыслы. Н о он еще не нашел себя, как говорят французы. Его миро­ созерцание еще неопределенно, идеи, сквозящие в его рассказах, либо совсем ничтожны, либо явно взяты напрокат. Поэтому нельзя еще судить определенно, насколько Андрееву суждено участвовать в религи­ озном течении современной литературы, которому суждено стать господствующим. Будем надеяться, что он станет писать рассказы не только «хорош ие», 1 В. Брюсов. Дневники •, JI., 1927, стр. 105. 2 «Русский современник», 1924, № 4, стр. 2Э0— 231 (письмо— декабрь 1901 года). 378

но и такие, которые потребны современной душе, ищущей и алчущей»...1. Своим одобрением Брю сов надеялся вызвать у автора «Бергамота и Гараськи» интерес к проблемам, занимавшим символизм. Правда, Андреев не отклик­ нулся на призыв Брю сова написать что-нибудь в этом роде, но зато опубликовал «Бездну», полно­ стью отвечавшую декадентским вкусам. В обзорной статье, посвященной последним новинкам художест­ венной литературы, Брюсов писал: «И з чисто бел­ летристических произведений наибольший успех выпал на долю Леонида Андреева... Оставаясь в о с ­ новных форм ах своего творчества верен традициям, т. е. будучи совершенно доступен среднему читате­ лю, Л. Андреев в то же время некоторыми приемами и настроениями близок к новой поэзии. Он обладает даром рассказчика и, можно сказать, что в буду­ щем найдет самостоятельную дорогу. Лучший р а с­ сказ Л. Андреева — «Бездна»2. Спустя три года после такой сочувственной оцен­ ки «Бездны», Брю сов, во многом опираясь на содер­ жание этого рассказа, выступил со статьей, широко толковавшей природу страсти и ее роль в жизни ге­ роев литературных произведений. «Романисты, — пи­ сал Б рю сов ,— словно вменяли себе в обязанность ставить во всем любовном духовное выше чувствен­ ного. Они разрабатывали все оттенки влюбленности, ревности, самопожертвования любящих, говоря о страсти лишь затем, чтобы защитить падших или изобразить преодоление ее. Таково отношение к страсти у Тургенева и Толстого. Оба они ценят в страсти могущественный двигатель к чему-то ино­ му, но не ее самое... Наше время, освятившее страсть, впервые дало возможность художникам изображать 1 Русская литература в 1901 году. ГБЛ, ф. 386. В. Я. Брю­ сов, к. 36, ед. хр. 33, рукою Брюсова. 2 Набросок незаконченной статьи «Русская литература», без подписи, но рукою В. Брюсова. Отсутствует и дата написа­ ния статьи, но, судя по тому, что в ней дается оценка романа М. Горького «Трое» и пьесы «Мещане», ее можно отнести к 1901— 1902 годам. ГБЛ, стр. ф. 386, В. Я. Брюсов, к. 36, ед. хр. 33. Эти и все последующие периодические обзоры рус­ ской литературы писались Брюсовым для английского журнала «Атенеум». 379

ее, не стыдясь своей работы, с верой в свое дело. Что до эллинов было только наслаждение, став для нас тайной, стало и святыней... Страсть— явление в такой мере иного порядка, чем все вокруг нас, что даже не может вполне воплотиться в земные ф о р ­ мы. Страсть всегда говорит нам иносказаниями, всегда должна маскироваться. Мы знаем страсть в личинах любви, в личинах инстинкта деторождения, но мы не видим ее истинного лица»1. Но, углубляясь в истолкование страсти и обходя этическую сторону «Бездны»2, Брюсов, рассуждая как декадент, упрекал Толстого и Тургенева в не­ умении осмыслить страсть как явление высшего по­ рядка. Величайшее же достоинство Толстого и Т ур­ генева заключалось как раз в том, что они, изобра­ ж ая страсти и чувства своих героев как страсти и чувства людей известного времени и социальной сре ­ ды, делали настоящие открытия в человековедении. Брю сов же, предаваясь отвлеченным рассуждениям о страсти, отъединил ее от разума, социального и мо­ рального сознания человека и даже исключил воз­ можность ее воплощения в доступные для человече­ ского опыта формы. В этом сказались идеализм и декадентское понимание Брюсовым страсти, харак­ терные для его теоретических высказываний и худо­ жественной практики тех лет. Нет сомнения, что «Бездна», так понравившаяся Б рю сову и расхвален­ ная им в печати, внушала ему надежду, что Андреев оправдает возложенные на него надежды и в буду­ щем создаст не одно произведение подобного же плана3. 1 Валерий Брюсов. Вехи. I. Страсть, «Весы», 1904, № 8, стр. 26— 27. 2 Правда, в этой статье Брюсов вскользь отметил, что не­ которые русские писатели (подвергаются «нападкам за «безнрав­ ственность», в том числе и «Леонид Андреев, неожиданно для самого себя и с ужасом подступивший к «бездне». («Весы», 1904, № 8, стр.'27). 3 Неоднократно возвращаясь к положительной оценке «Бездны», Брюсов отметит в связи с выходом II тома рассказов Л. Андреева, что «... свои лучшие произведения, о которых я имел случай говорить... «Жизнь 'Василия Фивейекого», «Мысль», «Бездна» и др.» (В. Брюсов. Набросок статьи «Рус­ ская литература в 1905— 1906 году», ГБЛ, ф. 386, 380

Внимание В. Б рю сова привлекли и рассказы JI. Андреева «Мысль» и «Признаки». Он писал, что они «имеют право, если не на так называемое «бес­ смертие», то на жизнь, не менее долгую, чем р асск а­ зы И. Тургенева или Ги де М оп ассан а»1. Похвала, видимо, была искренней. Проявляя ин­ терес к пристрастию Андреева изображать болезнен­ но-патологические явления человеческой психики, Брюсов не случайно в зловещем «эксперименте» ге­ роя «Мысли» увидел тему, близкую литературе сим­ волизма. Однако сравнение «Мысли» и «П ризраков» с произведениями Мопассана и особенно Тургене­ ва вряд ли было правомерным. Это подтверждает и следующий отзыв Брю сова о рассказе Андреева «Призраки», «...где изображен сумасшедший дом и заведующий им доктор, причем читатель не может не думать, что этот доктор, тип норм/ального/ челов/е- ка/, бодее сумасшед/ший/, чем его пациен/ты/. Анд­ рееву удалось в этом рассказе еще раз показать, как условна, как тонка перегородка между «здоров/ой/» и «больной» душой»2. Интерес Брюсова к произведениям, изображаю­ щим психические аномалии в жизни героев, свиде­ тельствовал о его собственных взглядах на то, что в те годы казалось ему значительным в творчестве молодого писателя. И это имело отношение не толь- В. Я. Брюсов, к. 36, ед. хр.. 33). В другом месте, вновь об­ ращаясь к вышеупомянутым произведениям Андреева, Брю­ сов укажет, что «сила Андреева в воссоздании тем­ ной, стихийной жизни души, в уменьи передать читателю впечат­ ление ужаса перед открытыми «безднами» бытия». Сборник «Знание», СПБ.. 1906, № 6, стр. 63. Развитие темы— таинствен­ ной страсти с ее роковым исходом или следами глубоких пере­ живаний для героев произведений Брюсова мы находим в неиз­ данной поэме «Страсть и смерть», ;в «Помпеянке», «'Свидании», «'Таинстве ночей», «Огненном ангеле» и др. 1 Аврелий. Жизнь человека в художественном театре, «Ве­ сы», 1908, № 1, стр. 143. Положительный отзыв об этих про­ изведениях см. также в следующих статьях: Пентаур. Сборник товарищества, Знание за 1904. Книга третья, СПб., 1905, «Ве­ сы», 1905, № 2, стр. 60. В. Брюсов, черновой мабросок статьи Русская Литература в 1905— 1906 годы», ГБЛ, ф. 386, В. Я Брюсов, к. 36, ед. хр. 33. 2 Цитирую по обрывку обзорной статьи В. Брюсова о рус­ ской литературе, видимо, за 1905 — 1906гг. ГБЛ, ф. 386, В. Я. Брюсов, к. 36, ед. хр. 33. 381

ко к «Бездне» и «П ризракам ». Не менее показате­ лен отзыв Б рю сова и о рассказе JI. Андреева «К рас­ ный смех». О нем он писал, что «наибольшее впечат­ ление на критику и читателя произвел «Красный смех», посвященный ужасам войны. Андреев изобра­ жает войну как массовое умопомешательство. В р а с ­ сказе есть потрясающие сцены, картины, производя- щ/ие/ впечатление бреда...»1. Н о уже в другой рецензии, вспоминая недавние художественные удачи JI. Андреева, к которым, как мы видели, Брю сов относил «Бездну», «П ри зрак и ». «Мысль», гозорилось и о творческих просчетах писа­ теля. «Дарование Андреева,— судил Б рю сов ,— не поз­ воляет ему написать произведения просто слабого, и «Красный смех» действительно интересен и возбуж­ дает мысль. Н о в общем рассказ Л . Андреева значи­ тельно слабее его последующих вещей, и «М ы сли», и «Бездны», особенно «Отца Фивейского». Сила Ан­ дреева в тонком психологическом анализе личности. В «Красном смехе» он попытался дать психологию массового движения, и неудачно. Весь рассказ про­ изводит впечатление, что автор взял себе задачу не по силам. В «Красном смехе» много смелых замыс­ лов, решительно испорченных неудачным исполне­ нием. Иные сцены волнуют даже меньше, чем про­ стые газетные сообщения. Вместе с тем, читая, нель­ зя отделаться от досадного чувства, как много остав­ лено Л. Андреевым неиспользованным, как неполна даваемая им картина. Изобразить все безумие войны было бы, может быть, под силу Л . Толстому в луч­ ший период его творчества, или Достоевскому, но Л. Андреев своим последним рассказом наметил г ра ­ ницы, за которыми его дарование уже не властно. Повторяем, впрочем, что «Красный смех» во вся­ ком случае значительное явление в нашей литера­ туре»2. Однако сожалея, что Андреев, владевший мастерством тонкого психологического анализа лич­ ности, не сумел, подобно Толстому, дать «психологию массового движения», показать «все безумие войны», 1 ГБЛ, ф. 386, В. Я. Брюсов, к. 36, ед. хр. 33. 2 Пентаур. Сборник товарищества «Знание» за 1901 год. Книга третья, СПб., 1905. — «Весы» 1905, № 2, стр. 60— 61. 382

Брюсов явно не понимал того, насколько его высо­ кое мнение об авторе «Севастопольских рассказов» и «Войны и мира» расходилось с пониманием истин­ ной природы толстовского психологизма. Л. Андреев был склонен пугать читателя войной, подавлять его сознание ее страхами, для него «Красный смех» вой­ ны, льющаяся кровь, человеческие страдания, в сущ ­ ности, та роковая сила, перед которой бессилен и беззащитен человек. В этом есть и что-то от брюсовского понимания войны, рожденной «предвечной силой» и пришедшей к людям дочерью «губящего Разд ора». Перед такой за­ гадочной, жестокой и стихийной силой,— внушало, в частности, стихотворение поэта «Вой на»,— человек — лишь песчинка, вовлеченная в водоворот событий и брошенная в пространство. Однако, несмотря на из­ вестную общность взглядов Брю сова и Л. Андреева на войну как непостижимую загадку бытия, картины «безумной бойни», нарисованные автором «К расн о­ го смеха», все же содержали горячий протест про­ тив войны, хотя, как справедливо заметил критик, «Гуманистический п аф ос» и ослаблен «нагроможде­ нием кошмарных об разов »1. Брю сов же, сожалея, что в «Красном смехе» Андрееву не удалось показать «психологию массового движения», с сочувствием одобрил «...потрясающие сцены, картины, произво­ дящие впечатление бреда», безумия людей, не пере­ несших испытаний «кровавого пира». Н о, видимо, эти сцены биологического уж аса и распада человеческой личности в гибельных условиях войны импонирова­ ли пессимистическим, декадентским вкусам Брюсова. Как известно, появление «Ж изни Василия Ф и ­ вейского» Л. Андреева вызвало живой интерес чита­ теля и критики. Положительно об этом произведении высказался А. Блок, с одобрительной оценкой вы­ ступил и Брю сов. «Наиболее значительным явле­ нием в беллетристике,— писал он ,— был, бесспорно, новый рассказ Леонида Андреева «Ж изнь Василия Фивейского». Эта история бедного сельского попа, которому на самом себе приходилось изведать все людские несчастья. С неисчерпаемой фантазией му- 1 Н. Жегалов. Книга о Леониде Андрееве— «Русская лите­ ратура», 1961, № 2, стр. 258. 383

чительства и с поразительной силой изображения проводит автор своего героя через длинный ряд потрясающих бедствий. Читатель получает впечатле­ ние тяжелого кошмара, и ему начинает казаться, что и вся жизнь такой же кошмар, безобразный, бессмысленный. После простодушной веры в правед­ ность божью, после недолгих сомнений автор застав­ ляет своего героя в величайшем напряжении рели­ гиозного чувства, в порыве полуэкстаза, полуотчая- ния, воскликнуть, обращ аясь к мертвецу, как сам Иисус Христос: «Тебе говорю, встань!». Н о труп остается неподвижным. Поп не выносит этого потря­ сения и погибает. Своим рассказом JI. Андреев ста­ вит еще раз извечный вопрос: «Как может быть в мире горе, если бог всемогущ и благ?» J1. Андреев еще упрощает, оголяет этот вопрос, сведя все челове­ ческое горе к одному началу— смерти. «Как может быть бог, если есть смерть?»1. При внешнем таланте изображать события и душевные состояния, Л. А н­ дреев лишен мистического чувства, лишен прозрения за кору вещества- Грубо-материалистическое мировоз­ зрение давит дарование Л. Андреева, лишает его творчество истинного полета»2 . Таким образом, Брю сов склонен, с одной сторо­ ны, восхищаться силой изображения тех невероят­ ных бедствий и несчастий, которые выпали на до­ лю Василия Фивейского, а с другой — испытывать глубокую неудовлетворенность тем, что Л. Андреев, по его мнению, упрощал духовную драму своего ге­ 1 В черновом наброске статьи после этих слов сказан «Что за ошйбка вытекает из мрачного, жестоко/го/ рассказа, совершен/ео/ ясно: «Бога нет, так как есть Смерть и весь мир в представлении Андреева оказывается лишен цели и смысла, тем, что Ф. Достоевск/ий/ назвал «дьяволов водевиль». Л. Ан­ дреев отвергает как детскую басню другой христианский ответ на тот ж/е/ вопрос: «Бог всемогущ и благ» (эти слова у Брюсо­ ва зачеркнуты.— ГБ. С.). Смерти нет, смерть побеждена». (ГБЛ, ф. 386, В. Я. Брюсов, к. 36, ед. хр. 33. Автограф— рукою Брю­ сова). 2 ГБЛ, ф. 386, В. Я. Брюсов, к. 36, 33, черновой набросок статьи, автограф рукою Брюсова, его же вы­ сказывание о «Жизни Василия Фивейского» помещено в «Ве­ сах», № 9, за .1904 г., стр. 49 и в рецензии на сборник «Зна­ ние» за 1904 год. подписанной псевдонимом Пентаур. («Весы», 1906, № 2, стр. 60). 384

роя, заставляя этого страстно и беззаветно верую­ щего священника в порыве сомнения в безгранично­ сть божьей власти и волн стать на путь безверия и богоборчества. Брю сов сожалеет, что Л. Андреев, создав такую примитивную, как он полагал, схему движения мысли и религиозного чувства Василия Фивейского, в сущ ­ ности, лишал себя возможности по-иному взглянуть на решение этого вопроса. Причиной всему, считал он, 'является «грубо материалистическое мировоззре­ ние» Л. Андреева, мешавшее ему не только стать на почву религиозно-мистических прозрений и вый­ ти «за кору вещества», но и вообще чувствовать сво­ боду своих творческих стремлений. Все это насто­ раживало Б рю сова и приводило к убеждению, что Андреев при всей его, казалось бы, близости к сим­ волизму все же больше привержен к формам реа­ листического мышления, чем к религиозно-мистиче­ ским прозрениям. Вместе с тем, Брю сов не мог не учитывать и то­ го обстоятельства, что представления Андреева о человеке, как существе слабом и беззащитном перед загадочными силами рока — одно,, но, несомненна реальная нить, связывающая автора «Ж изни Василия Фивейского» с декадентским идеалистическим миро­ воззрением. ★* * Годы первой русской революции 1905 года бы­ но: ли для Л. Андреева временем радостного ощущения событий. «Вы поверите: ни одной мысли в голове не осталось, кроме революции, революции, революции», --писал он В. Вересаеву в феврале 1905 года1. Не будем преувеличивать значение этих слов Л. Андрее­ ва. Как уже неоднократно отмечалось, писатель эмоционально, психологически, конечно, был совер­ шенно искренен в отношении к революции, но по­ нять ее политическую и идеологическую сущность он все же не мог. Именно это обстоятельство и определило содержание и характер его произведений 1 В. Вересаев, Собрание сочинений, т. 5, стр. 406. 385 25— 229

на революционную тему. В этом смысле показатель­ но первое драматическое произведение JJ. Андре­ ева, «вершина» его «революционных устремлений в творчестве»1,— пьеса «К звездам». Драму с таким содержанием Брю сов не мог не заметить, тем более, что и он сам, подобно JI. Андре­ еву, взволнованно и радостно встретил революцию 1905 года и творчески на нее откликнулся («Доволь­ ным»2 , «Грядущие гунны» и другие). В обзоре рус­ ской литературы за 1905 — 1906 год, в первом от­ зыве на пьесу «К звездам», Брю сов не без сочувст­ вия писал: «Оживленным обсуждениям подверглась... драма JI. Андреева «К звездам», напечатанная в сборнике «Знание», но все еще по воле театральной цензуры не имеющая возможности появиться на сце­ не. В драме противопоставлен ученый, преданный вечным вопросам астрономии, и круг революционе­ ров, занятых исключительно вопросами современно­ сти, жгучими вопросами дня. Драматического дви­ жения в пьесе мало»3. Вторично возвращ аясь к этой же пьесе JI. Анд­ реева, Брю сов значительно удалился от своего пер­ воначального мнения о ней. В новом отзыве Брюсов писал: «Издатели «Сборников Знания» стараются в каждом выпуске поместить какое-нибудь одно выда­ ющееся произведение..., которое составляет весь ин­ терес сборника... В последнем X «Сборнике» таким «гвоздем» служит драма JI. Андреева «К звездам», задолго до появления в печати расхваленная газет­ ными критиками. Драма оказывается гораздо ниже своей славы и вообще произведением очень зауряд­ ным. Сила JI. Андреева — в воссоздании темной, ‘Т. К. Кулова, Творческие искания Леонида Андреева. — В кн.: «Критический реализм XX века и модернизм», Л., 1967, стр. 268— 270. 2 Кстати сказать, отношение Брюсова и Л. Андреева царскому рескрипту от 17 октября 1905 года было совершенно одинаково. В письме к М. Горькому Л. Андреев писал: «...Я си­ дел в Таганке, когда наша пресса, наша сволочная пресса (я го­ ворю о «Русских ведомостях») подняла радостный вой по пово­ ду рескрипта» («Литературное наследство», М., 1965, т. 72, стр. 259). 3 ГБЛ, ф. 386, В. Я. Брюсов, к. 86, ед. хр. 33. 386

„тичийной жизни души, в умении передать читателю впечатление уж аса перед скрытыми «безднами» бы- В чисто реалистическом построении драмы т Андрееву негде было выявить этой стороны своего ™гнэчества, а настоящего дарования драматурга у него не оказалось. «К звездам» — ряд плохо связан­ ных сцен, почти безо всякого действия, где выведены ювольно шаблонные типы революционеров. Образ ястронома Терновского, ученого, всецело преданно­ го науке, не удался автору’, вышел неглуооким, условным, напоминающим подобные же типы в дет­ ских романах Жюля Верна. Мы думаем, что Л. Анд­ реев, бесспорно, самый замечательный из русских новеллистов наших дней, напрасно вступает в не­ свойственную ему область драмы»2. Промежуток между высказываниями Брю сова о пьесе Андреева небольшой (второй отзыв относится к концу 1906 го­ да), но заметная разность ее оценок неслучайна. Анархические позиции, все более усиливавшиеся в мировоззрении и творчестве Брю сова, накладывали свой отпечаток и на его критические выступления, в том числе и на вторичный отзыв о пьесе Андреева «К звездам». Не меньший интерес представляют и другие су­ ждения Брю сова о произведениях Л. Андреева на ре­ волюционную тему. Так, например, в рецензии на сборник «Факелы », не называя сочинения, о котором идет речь, Брю сов дал весьма положительную оцен­ ку рассказу Л. Андреева «Так и было». В частно­ 1 К числу погрешностей образа Терновского Брюсов отно­ сил и некоторую неосведомленность драматурга в области астрономии. В «Горестных заметках», правда, не подписанных Брюсовым ни фамилией, ни псевдонимом, но, 'несомненно, при­ надлежащих ему как знатоку астрономии и энтузиасту в деле исследования тайн космоса, сказано: «В драме Леонида Анд­ реева «К звездам» (X сб. Знание, стр. 56) читаем такие слова астронома Терновского: «Когда я видел комету Беллу, предска­ к занную Галилеем, я заплакал». Никакой кометы «Беллы» нет, а есть «комета Биела, названная так по имени открывшего ее Вильгельма Биелы (Biela,) и наблюдавшаяся в последний раз в 1852 г. Никакого отношения комета Биела не имеет к астроному Галилею, по имени которого называется другая ко­ мета «Галлева», в последний раз наблюдавшаяся в 1835 году и ожидаемая вновь в 1911 тоду» («Весы», 1906, №12, стр. 80). 2 Пентуар, Сборник «Знание» X. СПБ., 1906; «Весы», 1906, № 6, стр. 63. 387

сти, он писал, что в нем «-..Л. Андреев в стилизован­ ной форме пересказывает события великой француз­ | ской революции, историю казни Людовика X V I. К программе «Факелов», к неприятию мира, рассказ относится лишь своими наиболее слабыми частями: наивной характеристикой царской власти, придуман­ ной моралью (в начале последней главы) и т. д. Но отдельные страницы, где изображаются беспри­ чинные стихийные движения толпы, написаны с тем мастерством, с той силой, с той магией искус­ ства, которая всегда побеждает в рассказах Л. Анд­ реева даже предубежденного читателя»1. Как видим, Брюсов признал за рассказом «Так и было» немалые художественные достоинства, и прежде всего в той части, где у Андреева были явные идейно-политиче­ ские просчеты. По существу, получалось так, что «беспричиненные (подчеркнуто мною. — Б. С.) стихий­ ные движения толпы» (так Брю сов называет рево­ люционную борьбу масс), устранившей одного тирана — Двадцатого — и провозгласившей вслед за этим другого — Двадцать первого — и есть наиболее я р ­ кая творческая удача автора рассказа. Но именно здесь обнаружилось известное сход­ ство фатальных, пессимистических взглядов Андре­ ева и Брюсова на возникновение и исход народных движений. Сравним с отрывком из неоконченной поэ­ мы Брю сова «Замкнутые»: «Что, если Город мой — предвестие веков? Что, если Пошлость — роковая си­ ла, И создан человек для рабства и оков?». Конечно, эти строки не могут выражать сущест­ ва всех взглядов Брю сова на революцию 1905 года, как известно, отличавшихся крайней сложностью и противоречивостью, но они, несомненно, сближа­ лись с главной идеей рассказа Л. Андреева «Так и было». Вообще вся тональность андреевского расска­ за с его стилизацией, таинственностью, нагнетанием ужасов, изображением уродливости психики и зве­ риной силы толпы, в стихийном порыве бросившей­ ся сокрушить тирана и многое другое,— все это как нельзя лучше импонировало тем художественным средствам, которые были характерны для поэтики символизма. 1Аврелий, Вехи. IV., «Весы», 1906, № 5, стр. 58. 388

| п р 0д0ЛЖая пристально следить за творчеством JI. Андреева в годы реакции, Брю сов выступил с большой рецензией на пьесу «Ж изнь человека», по­ ставленную в Художественном театре. Перед тем как обратиться к ней непосредственно, он весьма общо и бегло сделал несколько замечаний о других вещах писателя. В частности, он писал, что «темы, выб­ ранные Л. Андреевым в «Иуде», «Жизни человека», «Тьме» — по плечу только титанам мысли, в кото­ рых творческая сила соединяется с гениальностью ума. Л. Андреев «смазывает» их с ребяческим про­ стодушием и с комическим самодовольством»1. Из сказанного видно, что Брю сов в одинаковой степени был не удовлетворен JI. Андреевым как в разработке отвлеченного библейского сюжета (« И у ­ да»), так и рассказом на современную тему из ж из­ ни террориста-революционера («Тьма»), И в том, и д другом случае, считал Брю сов, Л. Андреев по при­ чинам, так сказать, от него независящим, не мог о с ­ мыслить и художественно реализовать одну из веч­ ных тем мировой литературы — тему предательства. С такими же требованиями Брю сов подходил и к пьесе «Ж изнь человека». И в ней, и в расск а­ зе «Тьма» его не интересуют конкретные факты и обстоятельства, возникающие у людей, вовлеченных в практику освободительного движения. Критик Л. Андреева предпочитает другое— обобщенные кар­ тины борьбы двух извечных в мире начал— добра и зла, которые, естественно, не могут заменить собою живых откликов художника на явления текущей с о ­ временной жизни. Эти суждения Брю сова о Леониде Андрееве-ху- дожнике непосредственно связаны с его взглядами на природу таланта писателя. Брюсов все еще не перестает повторять, что Л. Андреев— писатель самобытный, оригинальный, силь­ ный, что «среди современных беллетристов он дол­ жен занимать одно из первых мест...», но при всем том он все же не является «мировым гением». У Ан­ дреева есть свой стиль, он утверждает, что умение 1 Аврелий, «Жизнь человека» в Художственном театре. «Весы», 1908, № 1, стр. 144. 389

изображать, рисовать четко, выпукло и ярко, способы- кость «подступать к своему сюжету с неожиданной стороны — это все сильные стороны творчества JI. Андреева». Н о есть и слабые стороны его творческой индивидуальности. «Талант JI. Андреева, — пишет Б рю сов ,— талант некультурный. JI. Андреев как ху­ дожник не связан с высшей духовной жизнью своего времени. Он художник не верхов своего века, а его средины. Я бы выразил это еще- иначе— JI. Андреев талантливый писатель, но не умный и не образован­ ный человек»1. Вдумываясь в это довольно подробное определение таланта Андреева, в котором, несомненно, есть и очень верные характеристики его граней, нельзя при этом не вспомнить весьма глубоких и точных разъ яс­ нений современного исследователя. В статье, посвя­ щенной связям и взаимоотношениям М. Горького и JI. Андреева, читаем: «Казалось, нельзя было не со­ гласиться с тем, что Андреев не владеет передовым мировоззрением своего времени, что круг его инте­ ресов узок, а знания ограничены. Но Брюсов в поня­ тие «верхов» века, также как и в понятие «культур­ ности» вкладывал, подобно другим символистам, особое содержание. Высшая духовная жизнь опре­ делялась для них запросами и исканиями раф иниро­ ванной интеллигенции, связавшей свою судьбу с судьбой буржуазии. Именно она, эта небольшая группа людей, находившаяся в плену идеалистиче­ ской философии и европеизированного эстетизма, представляла для символистов «верхи» общества, ее высшую культуру»2. К этой справедливой оценке культурного облика JI. Андреева и тех предубеждений, которые были вы­ сказаны Брюсовым о таланте писателя г позиций сим­ волизма, следовало бы добавить, что Брю сов, по срав­ нению с Андреевым (это не нужно доказывать), обла­ дал намного более широкими теоретическими инте­ ресами и основательной осведомленностью в различ­ ных системах философской мысли, не говоря уже о 1 Аврелий, «Жизнь человека» в Хдожественном театре. «Весы», 1903, № 1, стр. 143. 2 К. Д. Муратова, Максим Горький и Леонид Андреев.— Литературное наследства, т. 72, стр. 32— 33. 390

колоссальности всех других его познаний. Андреев дае, всегда с преувеличенной эмоциональностью вос­ принимавший разнообразные явления действительно­ сти, приходил к весьма упрощенным философским обобщениям, носившим характер запоздалых или же просто тривиальных «откровений». Исходя из сказанного, можно более точно судить ц о критериях оценки Брюсова, рецензента «Жизни человека», подробно анализировавшего пьесу, и е частности ее философское содержание. С первых же слов о новой драме JI. Андреева Брюсов решительно заявил о творческой неудаче драматурга. «Жизнь человека»,— писал он, — одно из самых слабых созданий JI. Андреева, если не са­ мое неудачное. К сожалению, за последние годы Л. Андреев все упорнее стремится разрешить в своих произведениях какие-то общие, «мировые» вопросы. Он все старается быть глубокомысленным, хочет фи­ лософствовать и поучать, и, вместо того, чтобы быть прекрасным художником, оказывается довольно на­ ивным проповедником и весьма жалким мыслите­ лем... Написать «Ж изнь человека», вообще жизнь человека, вне условий времени, страны, народа, лич ности,— задача трудности непомерной. Она была бы под силу разве только Гете... и Андреев разделался с «жизнью человека» очень просто и очень скоро. Давая шаблоны, он воображал, что дает нечто всеоб­ щее»'. Критикуя Андреева за непомерность взятой на себя задачи изображения «общечеловека», Б р ю ­ сов едва ли был прав в своих ссылках на Гете. Обще­ известно, что в произведениях великого немецкого писателя человек никогда не был отвлеченной лично­ стью, оторванной от эпохи и породившей его социаль­ ной среды, в нем всегда органически сочетались на­ чала общечеловеческие и классовые. В свете этой истины и само представление Б рю сова об «общечело- веке», каким он рисовался в его воображении и ка­ ким, по его мысли, он мог или должен быть под пе­ ром Гете, в сущности, ничего не напоминало, кроме 1 Аврелий, «Жизнь человека» в Художественном театре. «Весы», 1908, № 1, стр. 144. 391

некоей абстрагированной модели. Главный же порок сконструированного Андреевым Человека, как очень верно заметил Б. Бялик, состоял в том, что он пере­ живаниям «... героя драмы «Ж изнь человека» — обывателя... хотел придать общечеловеческое значе­ ние»'. Переходя к общей оценке пьесы, Брюсов счи­ тал, что «драма JI. Андреева— клевета на человека». Это во многом справедливое утверждение, однако, мотивировано слишком отвлеченно. Брю сов писал: «Нет, жизнь человека и душа человека не ограниче­ ны только теми ничтожными помыслами и желания­ ми, теми скучными и трафаретными переживаниями, какие показывает нам JI. Андреев. В человеке, в каждом человеке, и особенно в общечеловеке есть нечто высшее, есть стремление к идеалу, есть дуно­ вение с неба, — «черта начальна божества», как выра­ зился Державин. И JI. Андреев, конечно, подметил бы эту черту, если бы он захотел творить непосредст­ венно, а не умствовал бы сверх сил. Теперь же его драма есть не жизнь человека вообще, а жизнь на­ рочито пошлого человека, рассказанная к тому же нарочито поверхностным наблюдателем»2. Как видим, рассуждения Б рю сова сводились не только к тому, чтобы отрицать всю пошлость и убо­ жество героя пьесы Андреева, но и путем сопостав­ ления его идеалов с теми, которые недоступны дра­ матургу («дуновение с неба»), лучше подчеркнуть некультурность таланта автора «Ж изни человека». И все-таки наши ссылки на брюсовские толкова­ ния человека не могут быть ограничены только ре­ цензией на мхатовский спектакль. Несколько рань­ ше Брю сов опубликовал свое широко известное сти­ хотворение «Хвала человеку», в котором высказал совсем иные взгляды на человека и его назначение, чем Андреев и он сам в интерпретации этой пьесы. Даже несмотря на то, что гуманизм стихотворения носил абстрактный, внеисторический характер, по­ скольку Брю сов не связывал тему гуманизма с ре- 1 Б. Бялик, Революция есть удел смелых.— «Знамя», 1969, № 1 0 , стр. 229. 2 Аврелий, «Жизнь человека» в Художественном театре «Весы», 1908, № 1, стр. 145. 392

ролюцией, на фоне упадочной буржуазной литерату­ ры реакционных лет «Хвала человеку» поражала своим оптимизмом и верой в победу творческих сил человека. Все это свидетельствует о сложности и про­ тиворечивости брюсовской концепции человека, ко­ торая под воздействием различных причин и обстоя­ тельств общественно-политической жизни то при­ ближалась, то удалялась от своего гуманистического содержания. Возвращ аясь к «Ж изни человека», следует особо остановиться на тех критических замечаниях, кото­ рые сделал Брюсов о форме пьесы. «С ам а форм а «Жизни человека»,— писал он ,— до крайности не выдержана. JI. Андреев думал создать драму,- но сбивался в исполнении этой задачи на каждом шагу. Все время он старается сделать вид, что у него выве­ ден не данный человек, но Человек вообще, что у не­ го не любовь такого-то к какой-то, а любовь вообще. Но второй акт превращается в обычную реальную сценку из бытовой комедии, а четвертый сбивается на старомодную мелодраму. Автор не дает даже имен своим действующим лицам, но пригвождает дей­ ствие к определенным местностям, говоря об Ита­ лии и Норвегии, и к определенной эпохе, упоминая об автомобилях и электрических лампах. Условные старухи, позаимствованные у Метерлинка, условный «Некто в сером», условные «друзья» и «враги» Ч е­ ловека чередуются с реальнейшими фигурами док­ тора, прислуги и т. п. В общем получается безобраз­ ный агломерат, лишенный единства и стиля... П о ­ ставить «Ж изнь человека» на сцене — задача не­ благодарная. Что можно сделать с этим выкиды­ шем? Как влить жизнь в мертвые схемы и скучные трафареты, или как схематизировать, стилизовать сцены мелодраматические и бытовые?»1. Суждения Брюсова о форме, как и о содержании пьесы в целом, можно было бы сопоставить с харак­ терными ее оценками в дореволюционной критике, затеявшей вокруг андреевской драмы настоящую дискуссию. Но так как материалы этой дискуссии, е 1 Аврелий, «Жизнь человека» в Художественном театре. «Весы»,. 1908, № 1, стр. 145— 146. 393

важные для нас в связи с брюсовской рецензией спек­ такля, уже опубликованы1, мы ограничимся лишь кратким изложением основных критических выступ­ лений. Так, представители «культурной критики» единодушно признали драму Андреева одним из с а ­ мых реакционных произведений русской литературы (Философов, Мережковский), близкие к ним по идео­ логическому родству черносотенцы и деятели право­ славной русской церкви отнесли «Ж изнь человека» к числу произведений, зовущих к потрясению основ зпарпарвеотслуа. вной церкви и по этой причине подлежащей Иначе подошли к пьесе М. Горький и А. Блок, расценившие ее как вещь оригинальную по мысли и плодотворную по своим художественным новациям. Говоря о пьесе JI. Андреева и во многом не соглаша­ ясь с ее критиками, Горький указал на такой су­ щественный недостаток произведения, как отрыв человека от социальной действительности (в этих ус­ ловиях его образ утрачивал черты трагического), но при этом заметил, что в драме надо считаться и с тем, что сохраняет за собой признаки несомненно­ го достоинства — поиски новых возможностей дра матургического искусства. «Ж изнь человека»,— писал Горький Андрееву,— это превосходно как попытка создать новую форму драмы. Я думаю, что из всех попыток в этом роде — твоя, по совести, наиболее удачная»2. Об этом же писал и А. Блок, видя в «Ж изни че­ ловека» JI. Андреева стремление создать новую тра­ гедию, столь необходимую, но, по существу, почти отсутствующую в репертуаре русского театра 900-х годов. Конечно, попытка J1. Андреева реформировать драму была связана с немалыми художественными издержками. Н о указывая на них, как и вообще кри­ тикуя идейное содержание пьесы, Брю сов клонил к 1 В. И. Беззубов, Александр Блок и Леонид Андреев. — Блоковский сборник. Труды научной конференции, посвящен­ ной изучению жизни и творчества А. А. Блока, май 1962, ТГУ, Тарту, 1864; В. И. Беззубов. Леонид Андреев и Московский ху­ дожественный театр.— Труды по русской и славянской филоло- 1ии, XI, Литературоведение, Тарту, 1968. 2 Литературное наследство, т. 72, стр. 278. 394

доказательству уже высказанной им мысли — о не­ культурности таланта JI. Андреева, которая, как он считал, и является главной причиной многих его творческих неудач. Следовательно, общий вывод, который напраши­ вается из суждений Брю сова о «Ж изни человека», можно свести вовсе не к тому, что пьеса Андреева неудачна, потому что в ней сказалось отсутствие «культурности» таланта, или, как утверждала доре­ волюционная критика, господствовали пессимизм, декадентство, реакционность, а в том, что драма при всех видимых ее недостатках была свидетель­ ством творческого поиска новой драматической формы. Учитывая это, мы не можем согласиться и с неко­ торыми нашими литературоведами, которые называ­ ют «Ж изнь человека» символической, декадент­ ской пьесой без намека на творческие искания1. Ес­ ли даже предположить, что современные критики «Ж изни человека» правы, то почему бы Брю сову в статье, посвященной постановке этой пьесы в Худо­ жественном театре, не радоваться осуществленной или почти осуществленной мечте — слиянию Андре­ ева с символизмом. Ведь тогда уже были бы твер­ дые основания считать, что в него войдет крупный прозаик и драматург, которым символисты, по сути дела, не располагали. Однако, как мы видели, Б рю ­ сов высказался о пьесе Андреева отрицательно. Он понимал, что у писателя были не только приемы творчества, родственные по духу символистам, но и позиция, которую они принять не могли. Отсюда резкие нападки Брю сова и других символистов на JI. Андреева. Становилось все более ясно, что сою з Андреева с символизмом не нашел своего практического осу­ ществления, хотя и настоящего разры ва писателя с декадентской литературой также не было. Андреев стремился занять некую промежуточную позицию между реалистами и декадентами и был глубоко об­ манут в своих намерениях. Отход от реализма Горь­ 1 См. А. Дымшиц. О пьесах Леонида Андреева.— В кн.; «Леонид Андреев, Пьесы», М., 1959, стр. 15; а также А, Вол ков. «Русская литература XX века», 1964, стр. 349. 395

кого, писателей-«знаниевцев'> обрек Андреева на тот творческий, идейный кризис, в котором он о ч у ­ тился в конце 900-х годов. Видимо, понимая сложность своего положения и желая как-то выделить в нем то, что определяло его отношение к декадентской литературе, JI. Андреев нередко высказывался о ней и ее представителях. В этом смысле особенно показательны его суждения о Брюсове и его творчестве. Л. Андреев хорош о знал позицию Брю сова, сле­ дил за появлением его новых стихов, но не испыты­ вая симпатий к его личности, часто был несправед­ лив в своих оценках. Он называл его скучным, а произведения (как, впрочем, и некоторых других сим­ волистов) «пахнущими потом»1. Признавая талант­ ливость Брю сова, Андреев вместе с тем говорил о нем, как об аппарате для писания стихов, искусном механизме, «который на ночь разбирают и кладут в керосин, а утром смазывают из масленки»2. П орою он был еще более резок и склонен к преувеличени­ ям. В письме к М. Горькому от 21 ... 23 марта 1908 г., выражая свое отношение к сборнику «Литературный распад», Андреев писал, в частности: «А ведь если разобрать как следует, что есть ли более характер­ ная фигура для «их литературы» (так называлась глава в статье Луначарского в «Литературном расп а­ де»), как этот самый Брю сов? Сотрудник «Русского листка» времен Козецкого... патриот и чуть ли не ш о­ винист, он весь, со всем своим демонизмом сло­ женных на груди рук, со своим завитушечным сти­ хом и воплями о культурности... он истинный герой мещанства...»3. Читая эти строки, можно подумать, что Брю сов был давним недоброжелателем Андреева и не писал о его произведениях положительных отзывов. Н о в обстановке начавшейся травли Андреева, поднятой декадентами, он менее всего был склонен вспоми­ нать о прошлом. В рецензии Б рю сова на «Ж изнь человека» драматург не видел никаких отличий от Литературное наследство, т. 72, стр. 3-58 Там жг, стр. 308— 309 3 Там же. 396